Снежневские, Майя Андреевна Снежневская
Четыре года назад мне позвонила некая Юлия Фомина, редактор, - я её не знала. Она оказалась причастной роду Снежневских и попросила написать меня о Майе Андреевне.
Помню, мы долго говорили с ней по телефону: я отвела сына (ему тогда было лет семь) в бассейн во дворце творчества и гуляла по Черкизовскому парку, ожидая конца занятия. Падал тихий снег, и мне было ласково вспоминать о Майе Андреевне и о Беленьком. Я рассказала всё, что знала и запомнила о и знаменитом психиатре Снежневском - отце Майи Андреевны, и о её сыне.
Быстро я написала очерк и отправила. Но сборы информации обо всех Снежневских были весьма долгими. И зимой 2019 года Юлия сказала мне, что книга почти готова к печати, надо съездить ещё в несколько мест. Я вычитала вёрстку своих страниц, внесла небольшую правку - и принялась за другую работу.
Тут грянул ковид, и всё зависло.
И вот сейчас, в августе, книга пришла из типографии! Потрясающе красивая, стильная, сделанная с такой любовью, что дух захватывает.
В интернете авторы-составители сделали сайт: https://snejnevskie.tilda.ws/
Он сделан в стилистике книги. Но тех очерков, что в книге, на сайте нет.
Я свой очерк сюда добавлю. А в контакте потом выложу фотографии страниц. Правда, для объёма книги его пришлось немного сократить. И там ещё довольно много фотографий, в том числе интерьер дома Снежневских и отдельные предметы.
Сосна на Лунном просеке
Майя Андреевна Снежневская
11.05.1925 - 19.04.2009
В сентябре 2001 года я начала работать редактором в издательстве «Мнемозина». «Мнемозина» выпускала школьные учебники, некоторые комплекты находились в стадии разработки, подготовка других была уже налажена. К числу последних относился комплект учебников по литературе с 5-го по 11-й классы под редакцией Геннадия Исааковича Беленького . Вдобавок к основной линии авторы задумали серию книг под названием «Читаем вместе», куда включили произведения для внеклассного чтения. Вот такую книгу для 8-го класса мне для затравки и поручили редактировать.
Она была уже свёрстана и почти готова к печати. Я обнаружила несколько неточностей, а меня учили, что редакторская правка должна быть согласована с автором. Оказалось, что авторы не могут сами прийти в издательство. Позвонила, договорились о визите.
Имена Г. И. Беленького и М. А. Снежневской я прежде часто встречала на школьных учебниках, но тогда это были сухие имена, за ними для меня не стояло живых людей.
И вот я подхожу к знаменитой высотке на Котельнической набережной, открываю высокую, тяжёлую дверь центрального подъезда, лифт поднимает на седьмой этаж. Квартира 190.
Просторная прихожая с хрустальной люстрой, направо и налево - длинные коридоры, снизу доверху занятые книжными полками. Двойные двери в зал с тремя окнами, из которых видно слияние Москвы и Яузы, а дальше, в тёплом воздухе сентября, дрожат купола кремлёвских соборов. Справа, у окна, в деревянной кадке раскидистая пальма. У правой стены - камин, украшенный вазами. Перед ним круглый журнальный столик и низкие мягкие кресла. Слева - длинный овальный стол, окружённый стульями, осенённый мягким светом жёлтого торшера. У левого окна - маленький столик, накрытый вышитой салфеткой.
О. А. А это шахматный столик?
М. А. Это древний столик - в антикварном мы с папой купили - для дамских дел. Поднимается крышка, и там всякие нитки. Это мамин столик.
Геннадий Исаакович - невысокий, крепкий мужчина. От него веет основательностью, в мудрых глазах светятся лукавые огоньки. Ему уже за восемьдесят. Майя Андреевна моложе, у неё прекрасный певучий голос, свежий, словно у девушки. В аккуратном домашнем платье. На плечи накинула нарядный шёлковый шарфик - принимает незнакомого человека.
Первое, что меня поразило, - полное отсутствие фамильярности. Я уже успела привыкнуть к резкому падению нравов в девяностые годы. Директор «Мнемозины» с первого дня бесцеремонно тыкала мне, звала по имени. Здесь же люди, которые старше меня на полвека, обращаются ко мне по имени-отчеству, внимательно выслушивают, и только лукавинка в глазах говорит: «Ну-тка, посмотрим, что это у нас за новый редактор!»
Технический редактор предложила ввести в книгу «Читаем вместе» пиктограммы для обозначения разных видов задания, и авторам весьма понравилась эта идея. Геннадий Исаакович и Майя Андреевна тщательно изучили все мои замечания к тексту, приняли их, и мы вместе придумали, как сделать лучше. Одно только оставалось нерешённым - вопрос о сноске.
Геннадий Исаакович включил в книгу рассказ Антона Павловича Чехова «Егерь». В самом его начале есть такие слова: «По краю сечи лениво, вразвалку, плетётся высокий узкоплечий мужчина лет сорока, в красной рубахе, латаных господских штанах и в больших сапогах. Плетётся он по дороге. Направо зеленеет сеча, налево, до самого горизонта, тянется золотистое море поспевшей ржи…»
Сноска поясняла, что сеча - это просека. Я сказала, что просека - это узкая полоса, прорубленная в лесу, а Чеховым нарисована совершенно другая картина: с одной стороны лес, с другой - поле. Очевидно, здесь имеется в виду лес, относящийся к Засечной черте, созданной на южных границах Русского царства в XVI-XVII веках. Такие леса считались заповедными, рубка в них долгое время была запрещена, они славились как охотничьи угодья.
Геннадий Исаакович промолчал. Видно было, что он не любил даже самых мелких промахов. Он неспешно вышел из зала, и я вопросительно посмотрела на Майю Андреевну. Та ласково и успокаивающе кивнула мне: мол, не спешите. Вскоре Геннадий Исаакович вернулся с толстым томом диалектного словаря (в доме были все виды словарей), нашёл нужное значение, и мы исправили неточность. Тогда Геннадий Исаакович улыбнулся, написал на титульном листе: «С исправлениями - в печать», и меня пригласили на чай. С этого дня мы подружились.
Сложно назвать обычной дружбой отношения между людьми, когда их разделяет полувековая разница в возрасте. И все же это были не отношения учителей и ученика, а именно дружба, которая возвышала, облагораживала меня. Эти люди легко поднимали меня до своего высочайшего уровня - не делая мне скидок, не выдавая авансов, но словно бы видя и подчёркивая лучшее, что есть во мне, и обращаясь именно к этому лучшему.
Они не нуждались в том, чтобы в них признавали неких учителей, гуру, как часто хотят люди, не вполне состоявшиеся как личность. Они всё прошли, всё поняли в этой жизни, знали цену себе и другим, проникали в суть человеческих отношений.
В течение года я часто бывала у них как редактор, и каждый раз ехала в дом на Котельнической с радостью и светлым ожиданием, старалась привезти своим друзьям цветы или мягкое пирожное. И непременно после обсуждения редакторских вопросов следовал чай с интереснейшей беседой.
С наслаждением хозяйка рассказывала о предметах, которые её окружали: картинах, вазах, мебели, книгах. Большинство из них было кем-то подарено, с вещами были связаны различные истории. Самой любимой из многочисленных ваз была ваза двойного стекла - прозрачного и кобальтового, из Гусь-Хрустального. На её металлическом основании было выгравировано: «Уважаемой М. А. Снежневской от учеников 8 «Б» класса 8/III-50 г.».
Майя Андреевна любила мимоходом говорить о гостях, которые приходили к ним, чтобы пообщаться с отцом, с воодушевлением вспоминала довоенные годы, жизнь в Костроме, возвращение из Перми, из эвакуации, в Москву, работу в школе и в лаборатории литературы НИИ методов обучения Академии педагогических наук РСФСР. Геннадий Исаакович в эти минуты обычно молчал, оживляясь лишь тогда, когда речь шла о военной Москве и о сотрудниках лаборатории.
В 2004 году я попросила разрешения записать воспоминания Геннадия Исааковича о его жизни. Главное в них была война. Мы садились втроём за полированный овальный стол, в котором отражался жёлтый абажур, и подолгу говорили, и крутилась лента диктофона. За несколько встреч выстроилась для меня цепочка событий, из которых сложилась жизнь моих старших друзей. Рассказывать о себе Майя Андреевна не стремилась, давая выговориться мужу, скромно подсвечивая его фигуру.
Я уговаривала её написать о себе, о своей жизни, но она не хотела. Я включаю в этот текст фрагменты наших интервью - и слышу живые интонации Майи Андреевны.
Г. И. Не надо писать от моего имени. Можно так: это обычный человек, но он осколок прошлого, вот он вещает, рассказывает. А самому выступать - я пока ещё - не то что пока ещё - я вообще не Эренбург.
М. А. А я думала: я не Рыбникова или не Голубков. А ты - не Эренбург.
Г. И. Голубков о себе не писал ничего.
М. А. Не писал. В том-то и дело.
Родилась Майя Андреевна в 1925 году в Костроме. Отец её Андрей Владимирович Снежневский только что закончил медицинский факультет Казанского университета и, приехав в родной город, стал заведующим отделением в Костромской психиатрической больнице. Через несколько лет, в 1932 году, он был назначен главным врачом. Для пациентов он создал возможность трудотерапии по двадцати специальностям. Через шесть лет он был приглашён в Москву на должность заместителя директора НИИ психиатрии имени П. Б. Ганнушкина.
Майя Андреевна с нежностью вспоминала своё детство в Костроме, Молочную гору, по которой приплывшие на лодках крестьяне поднимались наверх, к Гостиным рядам. На даче в Малаховке, на застеклённой веранде, висела дорогая её сердцу картина - вечерняя Кострома, дымы из труб поднимаются вверх, солнце садится за Ипатьевский монастырь.
Семья врача жила при больнице, которая находилась за городом, в селе Никольское. Однажды наш разговор зашёл о том, что горожане не умеют ходить по стерне. Майя Андреевна показала, как надо: нога встаёт, словно проскальзывая.
Самое, пожалуй, страшное впечатление детства - скарлатина.
М. А. А я в бараке лежала тоже со скарлатиной. В отдельном бараке, и отдельная стеклянная комната. Ухаживали за мной сёстры, врачи, а родители смотрели только из окна на меня. Тогда скарлатина - это кошмар был, ты почти как смертник.
О. А. И вы через это прошли.
М. А. Дважды! Через несколько лет повторилась скарлатина, только - скарлатинозная ангина.
Майя Андреевна в школу пошла, как все в то время, с восьми лет. Как все, читала «Пионерскую правду», слушала радио.
И вот - переезд в Москву. Дом для врачей на Потешной улице, при психиатрической больнице имени П. Б. Ганнушкина. Майя Андреевна вспоминала, что в том же доме жил Артур Кронфельд, немецкий психиатр, поставивший Гитлеру диагноз «психопатия» и попросивший убежища в СССР. Он, как и Снежневский, преподавал в институте психиатрии бывал в гостях у Снежневских, подолгу беседовал с отцом. Майя Андреевна помнит, что с ним случилось: во время наступления фашистов на Москву Артур Кронфельд не выдержал - отравился.
Одним из центров довоенной студенческой жизни был ИФЛИ - институт философии, литературы и искусства имени Н. Г. Чернышевского, просуществовавший до 1941 года, когда при эвакуации он был слит с МГУ. Там учился до войны Геннадий Исаакович Беленький. Среди студентов - Павел Коган , Сергей Наровчатов , Александр Твардовский , Семён Гудзенко , Константин Симонов . «Какими красивыми они были! Особенно Наровчатов!» - восклицала Майя Андреевна.
Г. И. На следующий год жили мы на Усачёвке . Там уже у нас комната была на четырёх человек, хорошая комната. Общежитие неплохое. Напротив нас было общежитие студентов Московского пединститута Ленинского.
М. А. Там жили химики, наши Ленинские и мы.
Г. И. А последние годы мы жили на Стромынке .
М. А. На Стромынке, тридцать два.
Г. И. Большое общежитие студенческое, куда дорогая Маечка, ещё девочка, ходила смотреть, как студенты танцуют. Мы танцовали, а она…
М. А. Мы с Севой смотрели, как они танцуют, веселятся, и дали клятву, что мы поступаем в ИФЛИ.
О. А. Майя Андреевна, я не представляю вас стоящей и смотрящей в окно.
М. А. А как же! Мы изнывали, в окно смотрели.
О. А. А музыка какая была?
Г. И. Иногда - там пианино было - кто-нибудь садился, но в основном пластинки, патефон.
М. А. «Брызги шампанского».
Но клятву Майя Андреевна выполнить не смогла: началась война. Как и многие, Майя Андреевна была уверена: война продлится не больше двух месяцев.
Но фашисты подступали к столице. Отец, Андрей Владимирович, служил в армии, на Западном, Северо-Западном и 2-м Прибалтийском фронтах. Начал со старшего врача стрелкового батальона, стал командиром медицинского санитарного батальона, закончил начальником фронтового психиатрического госпиталя. Свои наблюдения оформил в виде научных работ, посвящённых острым бредовым психозам, эпилептическим припадкам, клинике травмы головного мозга взрывной волной.
Фашистские бомбардировщики совершали налёты на Москву.
Неожиданным эхом войны стал случай, произошедший в 2008 году, когда авиация возобновила пролёты над Красной площадью во время парада Победы. Самолёты держали курс как раз на высотный дом на Котельнической набережной. Майя Андреевна, не увидев, а лишь услышав тяжёлый гул бомбардировщиков, в паническом страхе, на несколько секунд потеряв осознание реальности, полезла прятаться под стол! Пережитый в юности страх не исчез, он прочно впечатался в подсознание.
Осенью 1941 года Снежневские - мать с дочерью - были эвакуированы в Пермь.
В 16 лет Майя Андреевна пошла на курсы медицинских сестёр. Но в операционной при виде крови она потеряла сознание, и её перевели на курсы патронажных сестёр. Она, девочка ещё, после обучения должна была ходить к женщинам, у которых были новорожденные дети, и объяснять, как поступать с малышами, как следить за их здоровьем. Новорожденных тогда было много. Однажды - так запомнила Майя Андреевна - ей пришлось прийти в семью, где она встретила Надежду Мендельштам (так произносила Майя Андреевна), которая ненадолго остановилась у своей родственницы, кажется, племянницы. И родственница эта как раз родила.
Резко запечатлелись в памяти не только знания по уходу за ребёнком, и весьма специфические сведения, например, как обмотать ногу, чтобы надеть армейский ботинок.
М. А. Обмотку надо захватить в ботинок, чтобы не выскочила, обязательно, и так-так-так (показывает) - закрепить. И здесь должно быть закреплено внизу, и сверху. Если не закрепишь, то обмотка полезет, а здесь сотрёшь ноги в кровь. Я видела эти стёртые ноги - жутко, когда не научили солдат делать обмотку. К сожалению, не все учили.
Из эвакуации в Москву надо было возвращаться без промедления: неизвестно было, уцелел ли дом во время бомбёжек, да и квартиру могли занять.
М. А. Какое! Москва голодная была совершенно. Нам выдавали четыреста грамм.
Г. И. Не помню я. Но, во всяком случае…
М. А. Мне - четыреста, и маме - четыреста. А в Перми в это время мы по восемьсот с ней получали, поэтому голод узнали в Москве.
Г. И. Питание было скверное, поэтому очень многие, как только попадали в такой глубокий тыл, они сразу писали заявление: «Прошу отправить обратно на фронт!»
М. А. Потому что не выдерживали.
Г. И. Готовы были всё претерпеть, только чтобы хоть девятьсот граммов хлеба получить; конечно, невозможно было.
М. А. Яичный порошок выдавали - это был праздник.
Г. И. Яичные порошок - это вам выдавали, тыловикам, а нам не выдавали.
М. А. Но зато вам иногда выдавали тушёнку и сосиски в банке.
Г. И. Тушёнку нам не выдавали.
М. А. Ни разу?
Г. И. Ни разу не выдавали. Тушёнка - это тыловая еда была. Нам вот выдавали консервы…
М. А. А сосиски в банках?
Г. И. Какие сосиски! Что ты! Сосиски!
М. А. Но кто же это получал тогда, Ген?
Г. И. Кто получал? Может быть, штабные высокие работники. Мы, рядовые офицеры, - мы этого в глаза не видели. У нас каши…
М. А. Да, папа был майор, он получал и присылал нам.
Г. И. А мы ели перловую кашу в основном, потом ещё каши, овсяную кашу и так далее. Каша и каша…
М. А. Поэтому в доме, когда он вернулся, о каше вообще говорить было нельзя.
Г. И. Я когда пришёл с фронта, я не мог видеть кашу. Я вообще лет десять никаких каш не мог есть. Но, это бытовые дела. Далее - ну что ж, дальше рассказывать всё?
М. А. Дальше интересно у тебя! Но какое впечатление произвела на тебя Москва? Ведь это же потрясающе, когда мы оказались в темноте, когда сошли с поезда.
Г. И. Вы оказались в темноте - у вас были совершенно другие представления.
М. А. Прежде всего я споткнулась о труп!
Г. И. Вы приехали к себе домой.
М. А. Нам дали пропуск уже, в санитарном поезде мы ехали…
Г. И. А мы приехали с определённой целью - на курсы.
М. А. Но всё-таки - Москва как на тебя произвела впечатление?
Г. И. Москва - ну вполне понятно. Чище, чем сейчас, я должен сказать.
М. А. Она была чище, чем сейчас, но она была вся тёмная, и вот эти окна с наклейками! Синий свет, мешки торчащие с песком!
Г. И. Ежи были. Но всё это не производило впечатления после Сталинграда.
М. А. Ну конечно, я приехала из Перми, а он!
Г. И. Для тебя это новость была! После Сталинграда, после того, что мы там повидали!
М. А. Это, конечно, детские игрушки были.
Г. И. Ну, увидели ежи, и что? Ежи и ежи. Ежи эти не работали, они, кстати, были уже раздвинуты.
М. А. Памятники были спрятаны в мешках.
Г. И. Ну, что-то было. Это совсем уже другое.
М. А. А главное, не страшно было ходить на улице. Мы с мамой приехали очень поздно и в два часа ночи из Сокольников шли пешком - по Стромынке и потом свернули на Потешную улицу в километр длинной. Идём, таща вот эти два тюка. И не было страшно, что на тебя нападут! Вот что удивительно. И вот сейчас как-то даже не верится, что это было. А сейчас уже мы даже гостей отправляем скорее - в десять, одиннадцать - скорее, скорее уходите от нас.
Г. И. Патрули, патрули были всюду.
М. А. Солдаты, свои ребята, которые встретятся, да поговорят, да ещё помогут донести.
Г. И. Чрезвычайных происшествий таких быть не могло, потому что вся Москва была на военном положении.
М. А. Хотя, говорят, были банды какие-то, но мы с ними не встречались. Нападали они, воровали друг у друга только. <…> Папа вернулся, кажется, то ли в конце июня, то ли в июле…
Андрей Владимирович Снежневский после возвращения с фронта стал доцентом кафедры психиатрии Центрального института усовершенствования врачей. Майя Андреевна поступила в МГПИ им. В. И. Ленина.
М. А. Голубков читал у нас. И им [Студентам МИФЛИ. - О.Е.] он нравился, и нам нравился. А с Нейманом у нас [У М. А. Снежневской и Г. И. Беленького как студента МИФЛИ. - О.Е.] вышла размолвка. Мы Неймана любили Бориса Владимировича, очень милый такой профессор с пышными волосами, маленький, толстый, он великолепно знал Лермонтова, и текстолог был замечательный, а вот эти ИФЛИйцы - они его выжили, они не захотели слушать его лекции.
О. А. Интересно, почему?
Г. И. А я скажу, почему. Он текстолог был. А нас интересовали более широкие горизонты, подходы, то есть не просто что в какой редакции что было написано, а какое место писатель занимает в литературе, что он внёс нового, а этого не было. Он приходил и начинал: вот «Демон» Лермонтова, столько-то редакций. Первая редакция такая-то, во второй редакции то-то… Ну мы записывали редакции. Но нас не редакции - это само по себе - нас другое интересовало. А им это, наверное, больше нравилось.
М. А. А нам нравились редакции. А потом он перестроился, между прочим. Он очень интересно рассказывал о творческом пути писателя, о становлении писателя…
Г. И. Причём, педагогику вёл у нас очень плохой преподаватель…
М. А. А у нас Медынский был - блестящий профессор.
Г. И. А методику вёл Василь Василич Голубков. И как это ни странно, мы его очень уважали. Хотя мы его жалели, что он ведёт методику. (С иронией.)
М. А. Такой красивый старик - высокий, голубоглазый, светловолосый…
Г. И. Хороший, эрудированный профессор, и вообще человек хороший.
Жизнь в послевоенной Москве - не мегаполисе, а вполне человекомерном городе - была богата культурными событиями.
М. А. И танцы устраивали!
Г. И. В то время театры у нас в расцвете были. Шла «Анна Каренина» в Московском художественном театре, очередь за билетами занимали в четыре утра. Колоссальные очереди были. Конная милиция наводила порядок. И мы уже пробивались на «Анну Каренину».
М. А. А потом спорили, кто лучше играет: Тарасова или Еланская .
Увлечение театром прямо отразилось в жизни Майи Андреевны. Она работала в НИИ методов обучения Академии педагогических наук РСФСР и параллельно преподавала в школе. Характерная черта времени: Майя Андреевна рассказывала, что ей стыдно и неловко было получать зарплату за ведение уроков в школе, так как она уже получала зарплату в НИИ методов обучения! И преподавание её по существу являлось накоплением материала для диссертации.
В 2009 году откликом на мою запись в «Живом журнале» пришёл комментарий - к сожалению, без подписи. Вот он:
«Я знала Майю Андреевну, она у нас в классе преподавала литературу с 5-го класса по 8-й. Помню, что у неё был сын Андрей. Майя Андреевна водила нас в театр, создала в школе литературный кружок, где мы ставили спектакли и не просто, а в настоящих костюмах, которые брали в костюмерных. Майя Андреевна была очень ласкова с нами, никогда не повышала голоса, а если кто-то пытался ей хамить, то класс всегда ее защищал. Русский язык в 5 классе вел Баранов Михаил Трофимович , на ведение литературы он пригласил Майю Андреевну. Нам повезло! Мне уже много лет, но то время я вспоминаю с благодарностью».
Возможно, эта комментатор училась как раз в том самом классе, ученики которого выгравировали на вазе цвета индиго: «Уважаемой М. А. Снежневской от учеников 8 «Б» класса 8/III-50 г.».
Сын Андрей родился в 1949 году.
В 1954 году Майя Андреевна защитила диссертацию на степень кандидата педагогических наук (по методике литературы): «Изучение драматических произведений в VII и VIII классах средней школы (на классных и внеклассных занятиях)».
Мужем её стал офицер Советской армии Пётр Александрович Савицкий. Он умер в 1956 году, и Майю Андреевну даже спустя полвека нельзя было спрашивать о нём: она начинала плакать, у неё сразу болело сердце.
Отец в 1951 году возглавил кафедру психиатрии ЦИУ врачей, а через десять лет стал директором НИИ психиатрии АМН СССР. В середине пятидесятых годов семья получила квартиру в одном из самых престижных домов Москвы, на Котельнической набережной, в доме 1/15.
Мама Майи Андреевны Александра Михайловна Снежневская не служила, она занималась домом, так как Андрей Владимирович часто принимал гостей, в том числе зарубежных. Часто после медицинских конференций или симпозиумов учёные перемещались в квартиру Снежневских, где продолжалось дружеское общение. Майя Андреевна была белокурой феей этих встреч.
Отец купил машину - «Победу», Майя Андреевна научилась водить. Они много путешествовали по стране - от Ленинграда и Прибалтики до берегов Чёрного моря. Дочь возила отца и мать на дачу в Малаховку.
Другом семьи Снежневских была Майя Михайловна Плисецкая , которая жила в этом же доме. Она им подарила статуэтку - балерина на подставке из яшмы.
Работа в НИИ методов обучения приносила Майе Андреевне сознание важности своего дела. Рядом были прекрасные друзья и коллеги. Тогда у института главной задачей стало создание учебников нового поколения. Разработка методики, апробация, исследование творчества Михаила Юрьевича Лермонтова и разработка методов преподавания Лермонтова в школе, подъём духовной жизни страны - всё это тогда, в шестидесятые.
Выходили статьи и книги, написанные Майей Андреевной. Важная веха - книга «Теория литературы в 4-6 классах средней школы». Пособие для учителя. Издана в «Просвещении» в 1978 году.
Много лет Майя Андреевна преподавала в МГПИ им. Ленина. Екатерина Геннадьевна Иванова, выпускница МГПИ им. Ленина, написала:
«Майю Андреевну Снежневскую я вспоминаю с неизменной душевной теплотой. Когда на IV курсе объявили про новые спецсеминары, то мы - я и две мои институтские подруги - не раздумывая пошли на методику преподавания литературы, которую вела Майя Андреевна. И мы не пожалели об этом. Мы писали у нее курсовые, а затем и дипломные работы. Она оказалась очень знающим преподавателем в области методики. Подкупало и её личное обаяние, доброжелательность, своеобразная энергетика доброты. Но, кроме этого, было в ней всегда стремление досконально разобраться в теме, помочь всем, чем она сможет.
Это было начало 90-х годов, время трудное. В школе оно тоже было переломным. Майя Андреевна с коллегой тогда работала над новой, альтернативной программой по литературе для школьников. И наши темы - поэзия Баратынского и лирика Ахматовой, рассказы русских писателей о природе- оказались созвучны её поискам, тому, что она хотела внести в послеперестроечную школу.
Мне было близко в Майе Андреевне и то, что она являлась выпускницей нашего, Ленинского педагогического института. Её юность и молодость пришлись на военные и послевоенные годы. Она много рассказывала про Ленинский институт того периода.
Майя Андреевна была очень эмоциональна, даже сентиментальна в лучшем смысле этого слова. Однажды, когда она на семинаре читала рассказ Евгения Носова, она просто плакала… Очень насыщенными были встречи у неё дома, помню её сына Андрея, всегда очень расположенного к нам и доброжелательного. Когда я звонила, Андрей разговаривал примерно так: «Катенька, здравствуйте, всё хорошо у Вас, Ваша работа получила прекрасную рецензию».
Проработав два года в школе, я сменила профессию. А вот моя подруга стала великолепным педагогом, одним из лучших учителей словесности Москвы. В этом, несомненно, заслуга и Майи Андреевны Снежневской».
За чаем Майя Андреевна проводит мне экскурсию по декоративным тарелочкам, украшающим стены кухни.
М. А. Вот эту подарил папе африканский студент. Аспирант. Она то ли бронзовая, то ли медная. А это [Декоративная сковородка с циферблатом. - О. Е.] часы для готовки. Ставишь время, чтобы не сгорел пирог. Я плохая хозяйка. Это от мамы осталось. А это перламутр. Вьетнамская. А это итальянская. Нам подарили Андронниковы . После того как я была в Италии, они мне её подарили, чтобы я вспоминала.
Г. И. А это моя аспирантка из Вьетнама привезла.
О. А. У вас была вьетнамская аспирантка?
Г. И. Она была русская. Она ездила с мужем туда.
М. А. А это древняя-древняя - русский пейзаж. А это опять же африканская висит рядом с русским. Это парус, лодочка, которую Генка разбил, но я склеила. А это Иерусалим. Это Ларин подарил. А эта тарелка португальская.
О. А. Я сначала подумала, что это гжель.
М. А. Нет, это португальская тарелка. И португальский петух. А гжель - это я собирала. У меня было увлечение - у меня и Наташи Мещеряковой . Тогда было очень трудно достать, но мы доставали. А потом я как-то остыла. У меня всё увлечениями - то марки, то это.
Одно из наиболее ярких увлечений Майи Андреевны - сказки. Она не писала, но собирала сказки народов всего мира. Считала, что дети непременно должны читать сказки - и русские, и китайские, и французские, и японские - как можно больше! Это поможет почувствовать особенности культур разных народов - и глубже понять культуру своей страны. В её библиотеке несколько полок было занято прекрасно изданными в пятидесятые и шестидесятые годы сборниками сказок.
В восьмидесятых годах умерла мама, Александра Михайловна.
Потом, в 1987 году, ушёл из жизни отец. Коллеги по институту, отец и друзья семьи сочувствовали, помогали, но горя не отменишь.
Приходило время переосмысления.
В бумагах Майи Андреевны я нашла блокнот, подаренный сыну в 1988 году, который открывается такой страницей:
«Заметки об отце и нашей семье.
Почему отец не стал диссидентом? Вопрос этот я задавала не только себе. Но по-прежнему на него нет ответа. Вопрос не праздный и не конъюнктурный. Он знал наших «правителей», видел и понимал, кто они и что от них можно ждать, лучше и глубже всякого диссидента. Не только Григоренко, Буковского, Орлова, но и А. Сахарова . Об этом знали мы, о тюремных больницах писал сам папа в ответе на письмо В. Некрасова . Именно эти горькие слова папы пропустили трусливые и жалкие журналисты. Вот они:…»
К сожалению, на этом запись Майи Андреевны обрывается.
Она очень переживала, когда после смерти отца в его адрес хлынул поток клеветы. Даже об открытии мемориальной доски на доме в 204 году она не стремилась извещать широко. Обида за поругание доброго имени отца долго жила в её сердце.
Сын Майи Андреевны Андрей Петрович Савицкий закончил исторический факультет, в 1995 году готовился к защите кандидатской диссертации - и скоропостижно скончался от острой сердечно-сосудистой недостаточности, как и его отец.
В это сложное время она сблизилась с Геннадием Исааковичем Беленьким, доктором педагогических наук. Они с пятидесятых годов вместе работали в НИИ, вместе разрабатывали новые учебники по литературе (в соавторстве с Верой Яновной Коровиной), которые выходили в издательстве «Просвещение».
В пятидесятые-шестидесятые годы Беленький любил поздравлять коллег короткими ироничными стихами. Вот пример:
Майе Андреевне Снежневской
Настигнет жестокая кара
Того, кто желает Вам зла.
Да сгинет, как демон, Тамара,
Что льстива,
коварна
и зла.
Геннадий Исаакович был женат на своей ровеснице. Людмила Александровна Беленькая была учительницей русского языка и литературы; в середине восьмидесятых годов она умерла. Детей у них не было - сказалось полученное Геннадием Исааковичем на войне ранение в области позвоночника.
Когда ушли из жизни родители Майи Андреевны и сын, дом осиротел.
В середине девяностых годов Беленький и Снежневская расписались, и Геннадий Исаакович переехал в квартиру на Котельнической. Своих вещей у него почти не было - одни книги. Он жил аскетом, как кумир его юности - Владимир Маяковский, писавший:
И кроме
свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
мне ничего не надо.
Источником этого аскетизма была война, когда боец имел только что, что было надето на него, когда бомбы в одно мгновение разрушали дома, в которых десятилетиями созидался уют и мир. Простая жизнь оказалась дороже всех вещей, вместе взятых. Недаром Беленький говорил, что самый ценный подарок для него - это жизнь после войны. И не только война - студенческая юность учила его, что человек ценится не по тому, что он имеет, а по тому, что его у него в сердце и уме.
За образами людей - всегда видел то, что останется от них, когда они уйдут. Он и на меня смотрел, понимая, чего я стою сейчас, и пытаясь понять, что я буду стоить лет через двадцать.
В начале девяностых возникали, помимо государственных, частные издательства, которые разрабатывали свои комплекты учебников, представляли их на утверждение в министерство образования. Одним из таких издательств стала «Мнемозина». Его хозяйка Мария Израилевна Безвиконная перетянула к себе часть опытного авторского коллектива Геннадия Исааковича Беленького. Учебники для пятых, шестых и седьмых классов составлялись под руководством Майи Андреевны.
Комплект учебников по литературе с 5-го по 11-й класс под редакцией Беленького стал самым методологически и методически выверенным, продуманным. Он активно издавался в течение полутора десятков лет, потом министерство образования повело политику унификации учебников. И остались только крупные издательства.
Майя Андреевна и Геннадий Исаакович сожалели, что поддались когда-то на уговоры «Мнемозины». Г-жа Безвиконная умела так составить договоры, приехать с такими подарками и лестью, что пожилым людям, не очень хорошо адаптировавшимся в реалиях начала XXI века, переиграть партию было невозможно.
Весной 2004 года Майя Андреевна много хлопотала о передаче в Институт психиатрии АМН (сейчас он называется Центром психического здоровья) библиотеки своего отца Андрея Владимировича Снежневского, который с 1962 года до конца жизни - четверть века! - возглавлял этот институт. В 2004 году в Институте отмечали столетие со дня рождения Андрея Владимировича, просили у Майи Андреевны его большой фотопортрет, чтобы отсканировать, и она сильно волновалась, чтобы его вернули неповреждённым. Всё оказалось в порядке.
Летом Геннадий Исаакович и Майя Андреевна перебирались на дачу в Малаховку, на Лунный просек. Я несколько раз приезжала к ним, брала с собой дочку.
Мои старшие друзья были необычайно бережны и нежны друг с другом. Подобного отношения я ни до этого, ни после не видела ни в одной семье. При других гостях они обращались друг к другу по имени и отчеству, но меня считали уже своим человеком, и при мне Геннадий Исаакович беспредельно ласково говорил своей жене «Маечка», она ему - «Геннадя». Она была открытая, эмоциональная, готовая к сопереживанию, он - сдержанный, строгий, глубоко в себе. Но видно было, как он радовался и любовался женой, когда она оживлялась, смеялась, если что-то ей было приятно.
Иногда мы сидели на улице, на старых деревянных скамьях, и Майя Андреевна, запрокинув голову, смотрела на любимую сосну - высокую, старую, росшую возле самого забора. Говорила, что эту сосну особенно любил её папа, а вот теперь - она. И Геннадий Исаакович её любит. Я пробралась сквозь заросли кустарника к золотистому стволу, тёплому, душистому, приложила к нему ладони - словно сердце билось под корой.
Однажды, в конце мая, я уже собралась уезжать, как начался ливень. Весенний, чистый, быстрый. Майя Андреевна радовалась: май был сухим, а теперь славно, папину сирень омоет.
В саду рядом с сосной цвела сирень, которую посадил отец Майи Андреевны, - с тёмно-фиолетовыми крупными цветами, душистыми сочными кистями. С разрешения хозяйки я сорвала несколько веток, завернула их концы в мокрую ткань, привезла домой. Охватывало ощущение встречи и в то же время прощания с чем-то дорогим, заветным.
После рождения второй дочки я какое-то время не могла приезжать, но звонила - и с печалью узнавала, что состояние здоровья у Майи Андреевны ухудшается. У неё болели колени, и в 2006 году, когда я вновь выбралась к ним, она уже передвигалась с ходунками.
Я привезла фотографии, где маленькая светловолосая дочка сидит у меня на руках. Геннадий Исаакович особенно долго любовался на одну фотографию, спросил у жены, словно на уроке:
- Маечка, что ты здесь видишь?
Майя Андреевна посмотрела на него вопросительно, а он продолжил:
- Любовь!
Через Майю Андреевну и Геннадия Исааковича я прикоснулась к высокой культуре и истории XX века в её живой традиции. Слышала чистую русскую речь, любовалась эмоциями, замешанными на чести и доброте, лишёнными стяжательства и накопительства.
- Так хочется подольше пожить! - говорила Майя Андреевна. - Так интересно: что будет дальше?
Голос её - всегда светлый, чистый, молодой. Она была совершенно не тщеславна, искренне радовалась успехам других и горячо переживала за судьбу образования в стране.
8 марта 2009 я купила для Майи Андреевны крупные фиолетовые гвоздики. Она уже была лежачей и не хотела, чтобы кто-либо, кроме медсестры, видел её в таком состоянии. Медсестра передала ей цветы, и я за дверью услышала, как она воскликнула:
- Ольга Александровна, где Вы такие гвоздики отхватили?
В комнате стояли уже тюльпаны, розы.
- Сколько сегодня цветов! - протяжно произнесла Майя Андреевна. - Как на похоронах.
И заплакала.
Я успела сказать ей, что очень люблю её, и медсестра подтолкнула меня к выходу.
В пасхальное воскресенье 2009 года Майи Андреевны не стало. Прах её похоронен на Новом Кунцевском кладбище, рядом с отцом и матерью.
На отпевании и поминках Геннадий Исаакович вёл себя как солдат, прощающийся с погибшим в бою товарищем. Он не плакал, но глубочайшая скорбь отражалась на его лице. Он теперь оставался один.
К сороковинам он совсем перебрался на дачу.
На веранде теперь стоял портрет Майи Андреевны, написанный маслом в начале пятидесятых годов, - она, нарядная, улыбалась задорно. Перед портретом - полная рюмка, прикрытая чёрным хлебом. И так же пошёл ливень, и так же намокла сирень, источая дивный аромат, и качала вершиной старая сосна.
Ещё несколько раз я приезжала в Малаховку, находила Лунный просек. Но уже не видела знакомой сосны. Оказалось, она погибла в тот год, когда умерла Майя Андреевна. В несколько дней её иголки засохли. И когда соседи пригласили рабочих, чтобы спилить её, сердцевина оказалась пустой.
Осенью 2013 года Геннадию Исааковичу исполнилось 95 лет.
В декабре я позвонила - поздравить с наступающим Новым годом. Он говорил с трудом. Вскоре его положили в больницу, сделали операцию, на которую он сам дал согласие. Затем выписали с улучшениями, и ещё несколько дней он прожил дома, уже путаясь и называя медсестру Маечкой. Ушёл из жизни Геннадий Исаакович тихо, во сне. 22 января 2014 года.
И только по учебникам, составленным Майей Андреевной Снежневской и Геннадием Исааковичем Беленьким, продолжали учиться русские школьники.
Ольга Александровна Ерёмина,
редактор, писатель,
лауреат Международной литературной премии
им. Братьев Стругацких (2017)
Ноябрь 2019 года
Помню, мы долго говорили с ней по телефону: я отвела сына (ему тогда было лет семь) в бассейн во дворце творчества и гуляла по Черкизовскому парку, ожидая конца занятия. Падал тихий снег, и мне было ласково вспоминать о Майе Андреевне и о Беленьком. Я рассказала всё, что знала и запомнила о и знаменитом психиатре Снежневском - отце Майи Андреевны, и о её сыне.
Быстро я написала очерк и отправила. Но сборы информации обо всех Снежневских были весьма долгими. И зимой 2019 года Юлия сказала мне, что книга почти готова к печати, надо съездить ещё в несколько мест. Я вычитала вёрстку своих страниц, внесла небольшую правку - и принялась за другую работу.
Тут грянул ковид, и всё зависло.
И вот сейчас, в августе, книга пришла из типографии! Потрясающе красивая, стильная, сделанная с такой любовью, что дух захватывает.
В интернете авторы-составители сделали сайт: https://snejnevskie.tilda.ws/
Он сделан в стилистике книги. Но тех очерков, что в книге, на сайте нет.
Я свой очерк сюда добавлю. А в контакте потом выложу фотографии страниц. Правда, для объёма книги его пришлось немного сократить. И там ещё довольно много фотографий, в том числе интерьер дома Снежневских и отдельные предметы.
Сосна на Лунном просеке
Майя Андреевна Снежневская
11.05.1925 - 19.04.2009
В сентябре 2001 года я начала работать редактором в издательстве «Мнемозина». «Мнемозина» выпускала школьные учебники, некоторые комплекты находились в стадии разработки, подготовка других была уже налажена. К числу последних относился комплект учебников по литературе с 5-го по 11-й классы под редакцией Геннадия Исааковича Беленького . Вдобавок к основной линии авторы задумали серию книг под названием «Читаем вместе», куда включили произведения для внеклассного чтения. Вот такую книгу для 8-го класса мне для затравки и поручили редактировать.
Она была уже свёрстана и почти готова к печати. Я обнаружила несколько неточностей, а меня учили, что редакторская правка должна быть согласована с автором. Оказалось, что авторы не могут сами прийти в издательство. Позвонила, договорились о визите.
Имена Г. И. Беленького и М. А. Снежневской я прежде часто встречала на школьных учебниках, но тогда это были сухие имена, за ними для меня не стояло живых людей.
И вот я подхожу к знаменитой высотке на Котельнической набережной, открываю высокую, тяжёлую дверь центрального подъезда, лифт поднимает на седьмой этаж. Квартира 190.
Просторная прихожая с хрустальной люстрой, направо и налево - длинные коридоры, снизу доверху занятые книжными полками. Двойные двери в зал с тремя окнами, из которых видно слияние Москвы и Яузы, а дальше, в тёплом воздухе сентября, дрожат купола кремлёвских соборов. Справа, у окна, в деревянной кадке раскидистая пальма. У правой стены - камин, украшенный вазами. Перед ним круглый журнальный столик и низкие мягкие кресла. Слева - длинный овальный стол, окружённый стульями, осенённый мягким светом жёлтого торшера. У левого окна - маленький столик, накрытый вышитой салфеткой.
О. А. А это шахматный столик?
М. А. Это древний столик - в антикварном мы с папой купили - для дамских дел. Поднимается крышка, и там всякие нитки. Это мамин столик.
Геннадий Исаакович - невысокий, крепкий мужчина. От него веет основательностью, в мудрых глазах светятся лукавые огоньки. Ему уже за восемьдесят. Майя Андреевна моложе, у неё прекрасный певучий голос, свежий, словно у девушки. В аккуратном домашнем платье. На плечи накинула нарядный шёлковый шарфик - принимает незнакомого человека.
Первое, что меня поразило, - полное отсутствие фамильярности. Я уже успела привыкнуть к резкому падению нравов в девяностые годы. Директор «Мнемозины» с первого дня бесцеремонно тыкала мне, звала по имени. Здесь же люди, которые старше меня на полвека, обращаются ко мне по имени-отчеству, внимательно выслушивают, и только лукавинка в глазах говорит: «Ну-тка, посмотрим, что это у нас за новый редактор!»
Технический редактор предложила ввести в книгу «Читаем вместе» пиктограммы для обозначения разных видов задания, и авторам весьма понравилась эта идея. Геннадий Исаакович и Майя Андреевна тщательно изучили все мои замечания к тексту, приняли их, и мы вместе придумали, как сделать лучше. Одно только оставалось нерешённым - вопрос о сноске.
Геннадий Исаакович включил в книгу рассказ Антона Павловича Чехова «Егерь». В самом его начале есть такие слова: «По краю сечи лениво, вразвалку, плетётся высокий узкоплечий мужчина лет сорока, в красной рубахе, латаных господских штанах и в больших сапогах. Плетётся он по дороге. Направо зеленеет сеча, налево, до самого горизонта, тянется золотистое море поспевшей ржи…»
Сноска поясняла, что сеча - это просека. Я сказала, что просека - это узкая полоса, прорубленная в лесу, а Чеховым нарисована совершенно другая картина: с одной стороны лес, с другой - поле. Очевидно, здесь имеется в виду лес, относящийся к Засечной черте, созданной на южных границах Русского царства в XVI-XVII веках. Такие леса считались заповедными, рубка в них долгое время была запрещена, они славились как охотничьи угодья.
Геннадий Исаакович промолчал. Видно было, что он не любил даже самых мелких промахов. Он неспешно вышел из зала, и я вопросительно посмотрела на Майю Андреевну. Та ласково и успокаивающе кивнула мне: мол, не спешите. Вскоре Геннадий Исаакович вернулся с толстым томом диалектного словаря (в доме были все виды словарей), нашёл нужное значение, и мы исправили неточность. Тогда Геннадий Исаакович улыбнулся, написал на титульном листе: «С исправлениями - в печать», и меня пригласили на чай. С этого дня мы подружились.
Сложно назвать обычной дружбой отношения между людьми, когда их разделяет полувековая разница в возрасте. И все же это были не отношения учителей и ученика, а именно дружба, которая возвышала, облагораживала меня. Эти люди легко поднимали меня до своего высочайшего уровня - не делая мне скидок, не выдавая авансов, но словно бы видя и подчёркивая лучшее, что есть во мне, и обращаясь именно к этому лучшему.
Они не нуждались в том, чтобы в них признавали неких учителей, гуру, как часто хотят люди, не вполне состоявшиеся как личность. Они всё прошли, всё поняли в этой жизни, знали цену себе и другим, проникали в суть человеческих отношений.
В течение года я часто бывала у них как редактор, и каждый раз ехала в дом на Котельнической с радостью и светлым ожиданием, старалась привезти своим друзьям цветы или мягкое пирожное. И непременно после обсуждения редакторских вопросов следовал чай с интереснейшей беседой.
С наслаждением хозяйка рассказывала о предметах, которые её окружали: картинах, вазах, мебели, книгах. Большинство из них было кем-то подарено, с вещами были связаны различные истории. Самой любимой из многочисленных ваз была ваза двойного стекла - прозрачного и кобальтового, из Гусь-Хрустального. На её металлическом основании было выгравировано: «Уважаемой М. А. Снежневской от учеников 8 «Б» класса 8/III-50 г.».
Майя Андреевна любила мимоходом говорить о гостях, которые приходили к ним, чтобы пообщаться с отцом, с воодушевлением вспоминала довоенные годы, жизнь в Костроме, возвращение из Перми, из эвакуации, в Москву, работу в школе и в лаборатории литературы НИИ методов обучения Академии педагогических наук РСФСР. Геннадий Исаакович в эти минуты обычно молчал, оживляясь лишь тогда, когда речь шла о военной Москве и о сотрудниках лаборатории.
В 2004 году я попросила разрешения записать воспоминания Геннадия Исааковича о его жизни. Главное в них была война. Мы садились втроём за полированный овальный стол, в котором отражался жёлтый абажур, и подолгу говорили, и крутилась лента диктофона. За несколько встреч выстроилась для меня цепочка событий, из которых сложилась жизнь моих старших друзей. Рассказывать о себе Майя Андреевна не стремилась, давая выговориться мужу, скромно подсвечивая его фигуру.
Я уговаривала её написать о себе, о своей жизни, но она не хотела. Я включаю в этот текст фрагменты наших интервью - и слышу живые интонации Майи Андреевны.
Г. И. Не надо писать от моего имени. Можно так: это обычный человек, но он осколок прошлого, вот он вещает, рассказывает. А самому выступать - я пока ещё - не то что пока ещё - я вообще не Эренбург.
М. А. А я думала: я не Рыбникова или не Голубков. А ты - не Эренбург.
Г. И. Голубков о себе не писал ничего.
М. А. Не писал. В том-то и дело.
Родилась Майя Андреевна в 1925 году в Костроме. Отец её Андрей Владимирович Снежневский только что закончил медицинский факультет Казанского университета и, приехав в родной город, стал заведующим отделением в Костромской психиатрической больнице. Через несколько лет, в 1932 году, он был назначен главным врачом. Для пациентов он создал возможность трудотерапии по двадцати специальностям. Через шесть лет он был приглашён в Москву на должность заместителя директора НИИ психиатрии имени П. Б. Ганнушкина.
Майя Андреевна с нежностью вспоминала своё детство в Костроме, Молочную гору, по которой приплывшие на лодках крестьяне поднимались наверх, к Гостиным рядам. На даче в Малаховке, на застеклённой веранде, висела дорогая её сердцу картина - вечерняя Кострома, дымы из труб поднимаются вверх, солнце садится за Ипатьевский монастырь.
Семья врача жила при больнице, которая находилась за городом, в селе Никольское. Однажды наш разговор зашёл о том, что горожане не умеют ходить по стерне. Майя Андреевна показала, как надо: нога встаёт, словно проскальзывая.
Самое, пожалуй, страшное впечатление детства - скарлатина.
М. А. А я в бараке лежала тоже со скарлатиной. В отдельном бараке, и отдельная стеклянная комната. Ухаживали за мной сёстры, врачи, а родители смотрели только из окна на меня. Тогда скарлатина - это кошмар был, ты почти как смертник.
О. А. И вы через это прошли.
М. А. Дважды! Через несколько лет повторилась скарлатина, только - скарлатинозная ангина.
Майя Андреевна в школу пошла, как все в то время, с восьми лет. Как все, читала «Пионерскую правду», слушала радио.
И вот - переезд в Москву. Дом для врачей на Потешной улице, при психиатрической больнице имени П. Б. Ганнушкина. Майя Андреевна вспоминала, что в том же доме жил Артур Кронфельд, немецкий психиатр, поставивший Гитлеру диагноз «психопатия» и попросивший убежища в СССР. Он, как и Снежневский, преподавал в институте психиатрии бывал в гостях у Снежневских, подолгу беседовал с отцом. Майя Андреевна помнит, что с ним случилось: во время наступления фашистов на Москву Артур Кронфельд не выдержал - отравился.
Одним из центров довоенной студенческой жизни был ИФЛИ - институт философии, литературы и искусства имени Н. Г. Чернышевского, просуществовавший до 1941 года, когда при эвакуации он был слит с МГУ. Там учился до войны Геннадий Исаакович Беленький. Среди студентов - Павел Коган , Сергей Наровчатов , Александр Твардовский , Семён Гудзенко , Константин Симонов . «Какими красивыми они были! Особенно Наровчатов!» - восклицала Майя Андреевна.
Г. И. На следующий год жили мы на Усачёвке . Там уже у нас комната была на четырёх человек, хорошая комната. Общежитие неплохое. Напротив нас было общежитие студентов Московского пединститута Ленинского.
М. А. Там жили химики, наши Ленинские и мы.
Г. И. А последние годы мы жили на Стромынке .
М. А. На Стромынке, тридцать два.
Г. И. Большое общежитие студенческое, куда дорогая Маечка, ещё девочка, ходила смотреть, как студенты танцуют. Мы танцовали, а она…
М. А. Мы с Севой смотрели, как они танцуют, веселятся, и дали клятву, что мы поступаем в ИФЛИ.
О. А. Майя Андреевна, я не представляю вас стоящей и смотрящей в окно.
М. А. А как же! Мы изнывали, в окно смотрели.
О. А. А музыка какая была?
Г. И. Иногда - там пианино было - кто-нибудь садился, но в основном пластинки, патефон.
М. А. «Брызги шампанского».
Но клятву Майя Андреевна выполнить не смогла: началась война. Как и многие, Майя Андреевна была уверена: война продлится не больше двух месяцев.
Но фашисты подступали к столице. Отец, Андрей Владимирович, служил в армии, на Западном, Северо-Западном и 2-м Прибалтийском фронтах. Начал со старшего врача стрелкового батальона, стал командиром медицинского санитарного батальона, закончил начальником фронтового психиатрического госпиталя. Свои наблюдения оформил в виде научных работ, посвящённых острым бредовым психозам, эпилептическим припадкам, клинике травмы головного мозга взрывной волной.
Фашистские бомбардировщики совершали налёты на Москву.
Неожиданным эхом войны стал случай, произошедший в 2008 году, когда авиация возобновила пролёты над Красной площадью во время парада Победы. Самолёты держали курс как раз на высотный дом на Котельнической набережной. Майя Андреевна, не увидев, а лишь услышав тяжёлый гул бомбардировщиков, в паническом страхе, на несколько секунд потеряв осознание реальности, полезла прятаться под стол! Пережитый в юности страх не исчез, он прочно впечатался в подсознание.
Осенью 1941 года Снежневские - мать с дочерью - были эвакуированы в Пермь.
В 16 лет Майя Андреевна пошла на курсы медицинских сестёр. Но в операционной при виде крови она потеряла сознание, и её перевели на курсы патронажных сестёр. Она, девочка ещё, после обучения должна была ходить к женщинам, у которых были новорожденные дети, и объяснять, как поступать с малышами, как следить за их здоровьем. Новорожденных тогда было много. Однажды - так запомнила Майя Андреевна - ей пришлось прийти в семью, где она встретила Надежду Мендельштам (так произносила Майя Андреевна), которая ненадолго остановилась у своей родственницы, кажется, племянницы. И родственница эта как раз родила.
Резко запечатлелись в памяти не только знания по уходу за ребёнком, и весьма специфические сведения, например, как обмотать ногу, чтобы надеть армейский ботинок.
М. А. Обмотку надо захватить в ботинок, чтобы не выскочила, обязательно, и так-так-так (показывает) - закрепить. И здесь должно быть закреплено внизу, и сверху. Если не закрепишь, то обмотка полезет, а здесь сотрёшь ноги в кровь. Я видела эти стёртые ноги - жутко, когда не научили солдат делать обмотку. К сожалению, не все учили.
Из эвакуации в Москву надо было возвращаться без промедления: неизвестно было, уцелел ли дом во время бомбёжек, да и квартиру могли занять.
М. А. Какое! Москва голодная была совершенно. Нам выдавали четыреста грамм.
Г. И. Не помню я. Но, во всяком случае…
М. А. Мне - четыреста, и маме - четыреста. А в Перми в это время мы по восемьсот с ней получали, поэтому голод узнали в Москве.
Г. И. Питание было скверное, поэтому очень многие, как только попадали в такой глубокий тыл, они сразу писали заявление: «Прошу отправить обратно на фронт!»
М. А. Потому что не выдерживали.
Г. И. Готовы были всё претерпеть, только чтобы хоть девятьсот граммов хлеба получить; конечно, невозможно было.
М. А. Яичный порошок выдавали - это был праздник.
Г. И. Яичные порошок - это вам выдавали, тыловикам, а нам не выдавали.
М. А. Но зато вам иногда выдавали тушёнку и сосиски в банке.
Г. И. Тушёнку нам не выдавали.
М. А. Ни разу?
Г. И. Ни разу не выдавали. Тушёнка - это тыловая еда была. Нам вот выдавали консервы…
М. А. А сосиски в банках?
Г. И. Какие сосиски! Что ты! Сосиски!
М. А. Но кто же это получал тогда, Ген?
Г. И. Кто получал? Может быть, штабные высокие работники. Мы, рядовые офицеры, - мы этого в глаза не видели. У нас каши…
М. А. Да, папа был майор, он получал и присылал нам.
Г. И. А мы ели перловую кашу в основном, потом ещё каши, овсяную кашу и так далее. Каша и каша…
М. А. Поэтому в доме, когда он вернулся, о каше вообще говорить было нельзя.
Г. И. Я когда пришёл с фронта, я не мог видеть кашу. Я вообще лет десять никаких каш не мог есть. Но, это бытовые дела. Далее - ну что ж, дальше рассказывать всё?
М. А. Дальше интересно у тебя! Но какое впечатление произвела на тебя Москва? Ведь это же потрясающе, когда мы оказались в темноте, когда сошли с поезда.
Г. И. Вы оказались в темноте - у вас были совершенно другие представления.
М. А. Прежде всего я споткнулась о труп!
Г. И. Вы приехали к себе домой.
М. А. Нам дали пропуск уже, в санитарном поезде мы ехали…
Г. И. А мы приехали с определённой целью - на курсы.
М. А. Но всё-таки - Москва как на тебя произвела впечатление?
Г. И. Москва - ну вполне понятно. Чище, чем сейчас, я должен сказать.
М. А. Она была чище, чем сейчас, но она была вся тёмная, и вот эти окна с наклейками! Синий свет, мешки торчащие с песком!
Г. И. Ежи были. Но всё это не производило впечатления после Сталинграда.
М. А. Ну конечно, я приехала из Перми, а он!
Г. И. Для тебя это новость была! После Сталинграда, после того, что мы там повидали!
М. А. Это, конечно, детские игрушки были.
Г. И. Ну, увидели ежи, и что? Ежи и ежи. Ежи эти не работали, они, кстати, были уже раздвинуты.
М. А. Памятники были спрятаны в мешках.
Г. И. Ну, что-то было. Это совсем уже другое.
М. А. А главное, не страшно было ходить на улице. Мы с мамой приехали очень поздно и в два часа ночи из Сокольников шли пешком - по Стромынке и потом свернули на Потешную улицу в километр длинной. Идём, таща вот эти два тюка. И не было страшно, что на тебя нападут! Вот что удивительно. И вот сейчас как-то даже не верится, что это было. А сейчас уже мы даже гостей отправляем скорее - в десять, одиннадцать - скорее, скорее уходите от нас.
Г. И. Патрули, патрули были всюду.
М. А. Солдаты, свои ребята, которые встретятся, да поговорят, да ещё помогут донести.
Г. И. Чрезвычайных происшествий таких быть не могло, потому что вся Москва была на военном положении.
М. А. Хотя, говорят, были банды какие-то, но мы с ними не встречались. Нападали они, воровали друг у друга только. <…> Папа вернулся, кажется, то ли в конце июня, то ли в июле…
Андрей Владимирович Снежневский после возвращения с фронта стал доцентом кафедры психиатрии Центрального института усовершенствования врачей. Майя Андреевна поступила в МГПИ им. В. И. Ленина.
М. А. Голубков читал у нас. И им [Студентам МИФЛИ. - О.Е.] он нравился, и нам нравился. А с Нейманом у нас [У М. А. Снежневской и Г. И. Беленького как студента МИФЛИ. - О.Е.] вышла размолвка. Мы Неймана любили Бориса Владимировича, очень милый такой профессор с пышными волосами, маленький, толстый, он великолепно знал Лермонтова, и текстолог был замечательный, а вот эти ИФЛИйцы - они его выжили, они не захотели слушать его лекции.
О. А. Интересно, почему?
Г. И. А я скажу, почему. Он текстолог был. А нас интересовали более широкие горизонты, подходы, то есть не просто что в какой редакции что было написано, а какое место писатель занимает в литературе, что он внёс нового, а этого не было. Он приходил и начинал: вот «Демон» Лермонтова, столько-то редакций. Первая редакция такая-то, во второй редакции то-то… Ну мы записывали редакции. Но нас не редакции - это само по себе - нас другое интересовало. А им это, наверное, больше нравилось.
М. А. А нам нравились редакции. А потом он перестроился, между прочим. Он очень интересно рассказывал о творческом пути писателя, о становлении писателя…
Г. И. Причём, педагогику вёл у нас очень плохой преподаватель…
М. А. А у нас Медынский был - блестящий профессор.
Г. И. А методику вёл Василь Василич Голубков. И как это ни странно, мы его очень уважали. Хотя мы его жалели, что он ведёт методику. (С иронией.)
М. А. Такой красивый старик - высокий, голубоглазый, светловолосый…
Г. И. Хороший, эрудированный профессор, и вообще человек хороший.
Жизнь в послевоенной Москве - не мегаполисе, а вполне человекомерном городе - была богата культурными событиями.
М. А. И танцы устраивали!
Г. И. В то время театры у нас в расцвете были. Шла «Анна Каренина» в Московском художественном театре, очередь за билетами занимали в четыре утра. Колоссальные очереди были. Конная милиция наводила порядок. И мы уже пробивались на «Анну Каренину».
М. А. А потом спорили, кто лучше играет: Тарасова или Еланская .
Увлечение театром прямо отразилось в жизни Майи Андреевны. Она работала в НИИ методов обучения Академии педагогических наук РСФСР и параллельно преподавала в школе. Характерная черта времени: Майя Андреевна рассказывала, что ей стыдно и неловко было получать зарплату за ведение уроков в школе, так как она уже получала зарплату в НИИ методов обучения! И преподавание её по существу являлось накоплением материала для диссертации.
В 2009 году откликом на мою запись в «Живом журнале» пришёл комментарий - к сожалению, без подписи. Вот он:
«Я знала Майю Андреевну, она у нас в классе преподавала литературу с 5-го класса по 8-й. Помню, что у неё был сын Андрей. Майя Андреевна водила нас в театр, создала в школе литературный кружок, где мы ставили спектакли и не просто, а в настоящих костюмах, которые брали в костюмерных. Майя Андреевна была очень ласкова с нами, никогда не повышала голоса, а если кто-то пытался ей хамить, то класс всегда ее защищал. Русский язык в 5 классе вел Баранов Михаил Трофимович , на ведение литературы он пригласил Майю Андреевну. Нам повезло! Мне уже много лет, но то время я вспоминаю с благодарностью».
Возможно, эта комментатор училась как раз в том самом классе, ученики которого выгравировали на вазе цвета индиго: «Уважаемой М. А. Снежневской от учеников 8 «Б» класса 8/III-50 г.».
Сын Андрей родился в 1949 году.
В 1954 году Майя Андреевна защитила диссертацию на степень кандидата педагогических наук (по методике литературы): «Изучение драматических произведений в VII и VIII классах средней школы (на классных и внеклассных занятиях)».
Мужем её стал офицер Советской армии Пётр Александрович Савицкий. Он умер в 1956 году, и Майю Андреевну даже спустя полвека нельзя было спрашивать о нём: она начинала плакать, у неё сразу болело сердце.
Отец в 1951 году возглавил кафедру психиатрии ЦИУ врачей, а через десять лет стал директором НИИ психиатрии АМН СССР. В середине пятидесятых годов семья получила квартиру в одном из самых престижных домов Москвы, на Котельнической набережной, в доме 1/15.
Мама Майи Андреевны Александра Михайловна Снежневская не служила, она занималась домом, так как Андрей Владимирович часто принимал гостей, в том числе зарубежных. Часто после медицинских конференций или симпозиумов учёные перемещались в квартиру Снежневских, где продолжалось дружеское общение. Майя Андреевна была белокурой феей этих встреч.
Отец купил машину - «Победу», Майя Андреевна научилась водить. Они много путешествовали по стране - от Ленинграда и Прибалтики до берегов Чёрного моря. Дочь возила отца и мать на дачу в Малаховку.
Другом семьи Снежневских была Майя Михайловна Плисецкая , которая жила в этом же доме. Она им подарила статуэтку - балерина на подставке из яшмы.
Работа в НИИ методов обучения приносила Майе Андреевне сознание важности своего дела. Рядом были прекрасные друзья и коллеги. Тогда у института главной задачей стало создание учебников нового поколения. Разработка методики, апробация, исследование творчества Михаила Юрьевича Лермонтова и разработка методов преподавания Лермонтова в школе, подъём духовной жизни страны - всё это тогда, в шестидесятые.
Выходили статьи и книги, написанные Майей Андреевной. Важная веха - книга «Теория литературы в 4-6 классах средней школы». Пособие для учителя. Издана в «Просвещении» в 1978 году.
Много лет Майя Андреевна преподавала в МГПИ им. Ленина. Екатерина Геннадьевна Иванова, выпускница МГПИ им. Ленина, написала:
«Майю Андреевну Снежневскую я вспоминаю с неизменной душевной теплотой. Когда на IV курсе объявили про новые спецсеминары, то мы - я и две мои институтские подруги - не раздумывая пошли на методику преподавания литературы, которую вела Майя Андреевна. И мы не пожалели об этом. Мы писали у нее курсовые, а затем и дипломные работы. Она оказалась очень знающим преподавателем в области методики. Подкупало и её личное обаяние, доброжелательность, своеобразная энергетика доброты. Но, кроме этого, было в ней всегда стремление досконально разобраться в теме, помочь всем, чем она сможет.
Это было начало 90-х годов, время трудное. В школе оно тоже было переломным. Майя Андреевна с коллегой тогда работала над новой, альтернативной программой по литературе для школьников. И наши темы - поэзия Баратынского и лирика Ахматовой, рассказы русских писателей о природе- оказались созвучны её поискам, тому, что она хотела внести в послеперестроечную школу.
Мне было близко в Майе Андреевне и то, что она являлась выпускницей нашего, Ленинского педагогического института. Её юность и молодость пришлись на военные и послевоенные годы. Она много рассказывала про Ленинский институт того периода.
Майя Андреевна была очень эмоциональна, даже сентиментальна в лучшем смысле этого слова. Однажды, когда она на семинаре читала рассказ Евгения Носова, она просто плакала… Очень насыщенными были встречи у неё дома, помню её сына Андрея, всегда очень расположенного к нам и доброжелательного. Когда я звонила, Андрей разговаривал примерно так: «Катенька, здравствуйте, всё хорошо у Вас, Ваша работа получила прекрасную рецензию».
Проработав два года в школе, я сменила профессию. А вот моя подруга стала великолепным педагогом, одним из лучших учителей словесности Москвы. В этом, несомненно, заслуга и Майи Андреевны Снежневской».
За чаем Майя Андреевна проводит мне экскурсию по декоративным тарелочкам, украшающим стены кухни.
М. А. Вот эту подарил папе африканский студент. Аспирант. Она то ли бронзовая, то ли медная. А это [Декоративная сковородка с циферблатом. - О. Е.] часы для готовки. Ставишь время, чтобы не сгорел пирог. Я плохая хозяйка. Это от мамы осталось. А это перламутр. Вьетнамская. А это итальянская. Нам подарили Андронниковы . После того как я была в Италии, они мне её подарили, чтобы я вспоминала.
Г. И. А это моя аспирантка из Вьетнама привезла.
О. А. У вас была вьетнамская аспирантка?
Г. И. Она была русская. Она ездила с мужем туда.
М. А. А это древняя-древняя - русский пейзаж. А это опять же африканская висит рядом с русским. Это парус, лодочка, которую Генка разбил, но я склеила. А это Иерусалим. Это Ларин подарил. А эта тарелка португальская.
О. А. Я сначала подумала, что это гжель.
М. А. Нет, это португальская тарелка. И португальский петух. А гжель - это я собирала. У меня было увлечение - у меня и Наташи Мещеряковой . Тогда было очень трудно достать, но мы доставали. А потом я как-то остыла. У меня всё увлечениями - то марки, то это.
Одно из наиболее ярких увлечений Майи Андреевны - сказки. Она не писала, но собирала сказки народов всего мира. Считала, что дети непременно должны читать сказки - и русские, и китайские, и французские, и японские - как можно больше! Это поможет почувствовать особенности культур разных народов - и глубже понять культуру своей страны. В её библиотеке несколько полок было занято прекрасно изданными в пятидесятые и шестидесятые годы сборниками сказок.
В восьмидесятых годах умерла мама, Александра Михайловна.
Потом, в 1987 году, ушёл из жизни отец. Коллеги по институту, отец и друзья семьи сочувствовали, помогали, но горя не отменишь.
Приходило время переосмысления.
В бумагах Майи Андреевны я нашла блокнот, подаренный сыну в 1988 году, который открывается такой страницей:
«Заметки об отце и нашей семье.
Почему отец не стал диссидентом? Вопрос этот я задавала не только себе. Но по-прежнему на него нет ответа. Вопрос не праздный и не конъюнктурный. Он знал наших «правителей», видел и понимал, кто они и что от них можно ждать, лучше и глубже всякого диссидента. Не только Григоренко, Буковского, Орлова, но и А. Сахарова . Об этом знали мы, о тюремных больницах писал сам папа в ответе на письмо В. Некрасова . Именно эти горькие слова папы пропустили трусливые и жалкие журналисты. Вот они:…»
К сожалению, на этом запись Майи Андреевны обрывается.
Она очень переживала, когда после смерти отца в его адрес хлынул поток клеветы. Даже об открытии мемориальной доски на доме в 204 году она не стремилась извещать широко. Обида за поругание доброго имени отца долго жила в её сердце.
Сын Майи Андреевны Андрей Петрович Савицкий закончил исторический факультет, в 1995 году готовился к защите кандидатской диссертации - и скоропостижно скончался от острой сердечно-сосудистой недостаточности, как и его отец.
В это сложное время она сблизилась с Геннадием Исааковичем Беленьким, доктором педагогических наук. Они с пятидесятых годов вместе работали в НИИ, вместе разрабатывали новые учебники по литературе (в соавторстве с Верой Яновной Коровиной), которые выходили в издательстве «Просвещение».
В пятидесятые-шестидесятые годы Беленький любил поздравлять коллег короткими ироничными стихами. Вот пример:
Майе Андреевне Снежневской
Настигнет жестокая кара
Того, кто желает Вам зла.
Да сгинет, как демон, Тамара,
Что льстива,
коварна
и зла.
Геннадий Исаакович был женат на своей ровеснице. Людмила Александровна Беленькая была учительницей русского языка и литературы; в середине восьмидесятых годов она умерла. Детей у них не было - сказалось полученное Геннадием Исааковичем на войне ранение в области позвоночника.
Когда ушли из жизни родители Майи Андреевны и сын, дом осиротел.
В середине девяностых годов Беленький и Снежневская расписались, и Геннадий Исаакович переехал в квартиру на Котельнической. Своих вещей у него почти не было - одни книги. Он жил аскетом, как кумир его юности - Владимир Маяковский, писавший:
И кроме
свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
мне ничего не надо.
Источником этого аскетизма была война, когда боец имел только что, что было надето на него, когда бомбы в одно мгновение разрушали дома, в которых десятилетиями созидался уют и мир. Простая жизнь оказалась дороже всех вещей, вместе взятых. Недаром Беленький говорил, что самый ценный подарок для него - это жизнь после войны. И не только война - студенческая юность учила его, что человек ценится не по тому, что он имеет, а по тому, что его у него в сердце и уме.
За образами людей - всегда видел то, что останется от них, когда они уйдут. Он и на меня смотрел, понимая, чего я стою сейчас, и пытаясь понять, что я буду стоить лет через двадцать.
В начале девяностых возникали, помимо государственных, частные издательства, которые разрабатывали свои комплекты учебников, представляли их на утверждение в министерство образования. Одним из таких издательств стала «Мнемозина». Его хозяйка Мария Израилевна Безвиконная перетянула к себе часть опытного авторского коллектива Геннадия Исааковича Беленького. Учебники для пятых, шестых и седьмых классов составлялись под руководством Майи Андреевны.
Комплект учебников по литературе с 5-го по 11-й класс под редакцией Беленького стал самым методологически и методически выверенным, продуманным. Он активно издавался в течение полутора десятков лет, потом министерство образования повело политику унификации учебников. И остались только крупные издательства.
Майя Андреевна и Геннадий Исаакович сожалели, что поддались когда-то на уговоры «Мнемозины». Г-жа Безвиконная умела так составить договоры, приехать с такими подарками и лестью, что пожилым людям, не очень хорошо адаптировавшимся в реалиях начала XXI века, переиграть партию было невозможно.
Весной 2004 года Майя Андреевна много хлопотала о передаче в Институт психиатрии АМН (сейчас он называется Центром психического здоровья) библиотеки своего отца Андрея Владимировича Снежневского, который с 1962 года до конца жизни - четверть века! - возглавлял этот институт. В 2004 году в Институте отмечали столетие со дня рождения Андрея Владимировича, просили у Майи Андреевны его большой фотопортрет, чтобы отсканировать, и она сильно волновалась, чтобы его вернули неповреждённым. Всё оказалось в порядке.
Летом Геннадий Исаакович и Майя Андреевна перебирались на дачу в Малаховку, на Лунный просек. Я несколько раз приезжала к ним, брала с собой дочку.
Мои старшие друзья были необычайно бережны и нежны друг с другом. Подобного отношения я ни до этого, ни после не видела ни в одной семье. При других гостях они обращались друг к другу по имени и отчеству, но меня считали уже своим человеком, и при мне Геннадий Исаакович беспредельно ласково говорил своей жене «Маечка», она ему - «Геннадя». Она была открытая, эмоциональная, готовая к сопереживанию, он - сдержанный, строгий, глубоко в себе. Но видно было, как он радовался и любовался женой, когда она оживлялась, смеялась, если что-то ей было приятно.
Иногда мы сидели на улице, на старых деревянных скамьях, и Майя Андреевна, запрокинув голову, смотрела на любимую сосну - высокую, старую, росшую возле самого забора. Говорила, что эту сосну особенно любил её папа, а вот теперь - она. И Геннадий Исаакович её любит. Я пробралась сквозь заросли кустарника к золотистому стволу, тёплому, душистому, приложила к нему ладони - словно сердце билось под корой.
Однажды, в конце мая, я уже собралась уезжать, как начался ливень. Весенний, чистый, быстрый. Майя Андреевна радовалась: май был сухим, а теперь славно, папину сирень омоет.
В саду рядом с сосной цвела сирень, которую посадил отец Майи Андреевны, - с тёмно-фиолетовыми крупными цветами, душистыми сочными кистями. С разрешения хозяйки я сорвала несколько веток, завернула их концы в мокрую ткань, привезла домой. Охватывало ощущение встречи и в то же время прощания с чем-то дорогим, заветным.
После рождения второй дочки я какое-то время не могла приезжать, но звонила - и с печалью узнавала, что состояние здоровья у Майи Андреевны ухудшается. У неё болели колени, и в 2006 году, когда я вновь выбралась к ним, она уже передвигалась с ходунками.
Я привезла фотографии, где маленькая светловолосая дочка сидит у меня на руках. Геннадий Исаакович особенно долго любовался на одну фотографию, спросил у жены, словно на уроке:
- Маечка, что ты здесь видишь?
Майя Андреевна посмотрела на него вопросительно, а он продолжил:
- Любовь!
Через Майю Андреевну и Геннадия Исааковича я прикоснулась к высокой культуре и истории XX века в её живой традиции. Слышала чистую русскую речь, любовалась эмоциями, замешанными на чести и доброте, лишёнными стяжательства и накопительства.
- Так хочется подольше пожить! - говорила Майя Андреевна. - Так интересно: что будет дальше?
Голос её - всегда светлый, чистый, молодой. Она была совершенно не тщеславна, искренне радовалась успехам других и горячо переживала за судьбу образования в стране.
8 марта 2009 я купила для Майи Андреевны крупные фиолетовые гвоздики. Она уже была лежачей и не хотела, чтобы кто-либо, кроме медсестры, видел её в таком состоянии. Медсестра передала ей цветы, и я за дверью услышала, как она воскликнула:
- Ольга Александровна, где Вы такие гвоздики отхватили?
В комнате стояли уже тюльпаны, розы.
- Сколько сегодня цветов! - протяжно произнесла Майя Андреевна. - Как на похоронах.
И заплакала.
Я успела сказать ей, что очень люблю её, и медсестра подтолкнула меня к выходу.
В пасхальное воскресенье 2009 года Майи Андреевны не стало. Прах её похоронен на Новом Кунцевском кладбище, рядом с отцом и матерью.
На отпевании и поминках Геннадий Исаакович вёл себя как солдат, прощающийся с погибшим в бою товарищем. Он не плакал, но глубочайшая скорбь отражалась на его лице. Он теперь оставался один.
К сороковинам он совсем перебрался на дачу.
На веранде теперь стоял портрет Майи Андреевны, написанный маслом в начале пятидесятых годов, - она, нарядная, улыбалась задорно. Перед портретом - полная рюмка, прикрытая чёрным хлебом. И так же пошёл ливень, и так же намокла сирень, источая дивный аромат, и качала вершиной старая сосна.
Ещё несколько раз я приезжала в Малаховку, находила Лунный просек. Но уже не видела знакомой сосны. Оказалось, она погибла в тот год, когда умерла Майя Андреевна. В несколько дней её иголки засохли. И когда соседи пригласили рабочих, чтобы спилить её, сердцевина оказалась пустой.
Осенью 2013 года Геннадию Исааковичу исполнилось 95 лет.
В декабре я позвонила - поздравить с наступающим Новым годом. Он говорил с трудом. Вскоре его положили в больницу, сделали операцию, на которую он сам дал согласие. Затем выписали с улучшениями, и ещё несколько дней он прожил дома, уже путаясь и называя медсестру Маечкой. Ушёл из жизни Геннадий Исаакович тихо, во сне. 22 января 2014 года.
И только по учебникам, составленным Майей Андреевной Снежневской и Геннадием Исааковичем Беленьким, продолжали учиться русские школьники.
Ольга Александровна Ерёмина,
редактор, писатель,
лауреат Международной литературной премии
им. Братьев Стругацких (2017)
Ноябрь 2019 года