Модерн
Оригинал взят у ilya_yu в модерн
Этот текст написан в продолжение моих набросков о постмодерне ( «Тезисы о постмодерне», «Деконструктивизм»). Здесь я постараюсь кратко сказать об идеологии модерна и причинах его духовного упадка. В значительной мере я опираюсь на самый авторитетный в этом вопросе источник - книгу Юргена Хабермаса «Философский дискурс о модерне».
Основания модерна
Модерн есть основное содержание эпохи Нового времени - тот порядок вещей, который отделил Новое время от Средних веков. Внешними признаками модерна являются: буржуазный способ производства, формирование современных наций, высочайшая роль правовых норм (писаного закона) в регуляции социального процесса, секуляризация общественной жизни. Модерн родился и в наибольшей мере реализовал себя в Европе; модернизация, как процесс вхождения в модерн, наиболее глубоко затронула европейские нации. При этом, разумеется, модернизация не смогла полностью стереть традицию - и многие противоречия общественного процесса (в том числе в Европе) до сих пор свидетельствуют о конфликте традиции и модерна.
Между тем, модерн как порядок вещей есть ещё и порядок значений - базовых идеальных ценностей. Гуманистическая идеология стала черпать свои нормативные основания из идеи личности; личность - ценностное основание культуры модерна, заместившая базовый компонент средневековой ментальности - представление о Боге. Реформация обновила формат отношений с трансцендентным - она превратила Бога в непроницаемый абсолют, покинувший мир сущего, чьё присутствие в земном мире стало окончательно неведомым. Земные деяния лишились зримого присутствия Господа и остались в распоряжении одинокого индивида, жаждущего спасения, но не имеющего средств для открытого и проникновенного диалога со Спасителем.
Постепенно в европейской культуре утверждается свободная личность, которая свободно решает все основные вопросы своего бытия. Европейский прогресс - это и есть постепенное и все более полное утверждение такой личности. Но этот прогресс ставит перед индивидом сложный экзистенциальный вопрос: как возможно свободное решение, как вообще реализовывается свобода личности? Раньше индивид в своих поступках исходил из предписаний религии, общественной морали, веками складывавшихся представлений о благе и зле. Если цель - освободиться от гнёта этих предзаданных структур, то как вообще возможно действовать? (Кстати, первоначально модерн не ставит цель ниспровергнуть Бога, общественную мораль, традиционные ценности - речь идет о том, что их нужно принять свободно, чтобы они не были навязаны, чтобы сами они освободились и обновились.)
Итак, что же может служить источником решений и обоснованием поступков?
При этом источник этот должен быть найден внутри индивида, а не вне его. Этим источником стал разум. Поэтому прогресс - это еще и прогресс науки и техники, рационального познания и целерационального преобразования мира. В эпоху модерна колоссальную роль стали играть сферы научного знания, опиравшиеся на опыт и разумную пытливость. Можно утверждать, что именно развитие классической науки определило внешний облик индустриальной цивилизации.
Модерн набирает обороты - и превращается во всеевропейский проект в эпоху Просвещения. Просвещение - «тот горизонт, из которого европейский модерн когда-то осознал себя» (Ю. Хабермас) - превращает надличностный Логос в субъективный Разум, в главный атрибут личности. На основе утверждения этой сверхценности и в соответствии с требованиями новой социальной реальности, формируется новый антропологический идеал.
Возможно, самыми последовательными русскими модернистами (в России модерн разворачивался очень противоречиво, но модернистское сознание, безусловно, сформировалось) были западники «сороковых годов». Нравственный идеал представителей данного течения можно охарактеризовать через понятие «цивилизованный человек»:
Цивилизованность в представлении западников складывалась из ряда качеств, представлявших собою ценности частного характера. Быть цивилизованным человеком значило быть человеком свободным в духовном, политическом и моральном отношении, то есть являться хозяином самому себе. Воля и честь ценились выше, чем спасение в сверхрациональной благодати, якобы обретающейся в коллективном согласии, о чем твердили славянофилы. Западников привлекала возможность жить, говорить, спорить, перемещаться согласно собственной воле, без будочников, доносчиков, а главное - без оглядки на всемогущее «что люди скажут».
(Щукин В.Г. Русское западничество сороковых годов XIX века как общественно-литературное явление //
Щукин В.Г. Российский гений просвещения: Исследования в области мифопоэтики и истории идей. М., 2007, с.74)
Модерн нуждается в собственной диалектике свободы - и русские западники также испытывали потребность в проработке этой категории:
... чувствуя опасность превращения свободы во вседозволенность, а следовательно - в иррациональную, неуправляемую стихию, западники диалектически связывали свободу с рядом важных ценностей, присущих цивилизованному человеку: с порядочностью, воспитанностью, с культурностью в морально-бытовом плане, с честностью. Все эти качества, равно как и право пользоваться свободой, были производными одухотворенности, «разумности» человека по сравнению с миром природы и патриархальным обществом. Одухотворенность, в отличие от славянофилов, западники понимали рационально как сознательность, пытливость. Вслед за Белинским реалистически настроенные западники стали требовать от людей «дельности», то есть здравого смысла, употребленного на благо общества. <...> Между тем Белинский и Герцен, в которых элементы диалектики были особенно сильны, понимали, что необходимо присутствие в жизни обоих начал: «дельности» и духовности, идеала, - и потому предостерегали как от романтического мечтательства, так и от псевдореалистической меркантильности.
(Там же, с.75)
Первым сильным оппонентом просветительского модерна стал культурный романтизм, мечтавший о возвращении в мир сверхчувственной перспективы, о новом обретении традиции, о восстановлении в правах мечты и воображения. Знакомство с романтической литературой и философией убеждает, что романтизм обратился именно к критике Просвещения, но не оснований модерна как такового: романтики сетуют, что человек становится зависим от рацио, от закона, от демократических процедур, от современной техники, но идеал свободной личности, по их мнению, необходимо воплощать с той же и ещё большей интенсивностью. Романтики восстали не против субъективного разума, а против рассудка.
Вообще модерн постоянно находится в состоянии кризиса, выражающегося в том числе в острых дискуссиях и поисках. Дело в том, что если все вопросы уже решены и все основания жизни найдены, то проект перестает быть модерным (буквально: «современным»), ведь в нем появляется предзаданность, власть прошлого, власть традиции; в модерном существовании основания бытия должны всякий раз отыскиваться здесь, сейчас, мной, а не где-то, когда-то и кем-то. Поэтому модерн, будучи вечным поиском, является ещё и вечным кризисом. Тем не менее, эта кризисность становится с каждым шагом все более и более острой. Все ключевые идеологемы модерна рождены в ходе полемического диалога - прежде всего, диалога между Просвещением и романтизмом.
Итак, в координатах просветительско-романтического диалога утверждается система ценностей модерна: свободная личность, которая стала в центр новой картины мира, ее (личности) разум, который служит главным средством переустройства жизни, прогресс как восхождение свободы и разума (выражается как развитие демократии и науки, а на их основе - качества жизни).
Критика модерна
Пожалуй, наиболее суровая критика Просвещения в русской культуре принадлежит Достоевскому. Знаменательно, что истоки духовных исканий писателя связаны именно с западниками «сороковых», со «школой Белинского». Поворот, осуществленный Достоевским, имеет принципиальное значение для истории модерна. Великий писатель беспрестанно доказывал несостоятельность утопий разума, несоответствие любых рассудочных построений таинственной и беспредельной сущности человека. Достоевский очень глубоко выразил кризис модерна ещё до того, как он перешел в острую фазу.
Прошедший через страсть по модерну (западничество «сороковых»), Достоевский со свойственной ему гениальностью понял, что модерный мир ведет человека к краю бездны. После смерти писателя его слава и влияние постоянно росли - углублялся и обострялся кризис модерна, выразителем которого был Достоевский. Разум бунтует против веры, личность бунтует против разума, смещаются представления о добре и зле, дьявол с богом борется - мир разорван, человек разорван. В Европе роль провозвестника кризиса взял на себя Ф. Ницше, который в рефлексивной форме выразил то кризисное мироощущение, которое художественно отразил Достоевский. Если Достоевский был глубоким, страстным и, можно сказать, «странным» христианином, то Ницше был глубоким, страстным и «странным» анти-христианином.
Читать Ницше значит блуждать во тьме того духовного кризиса, который настиг европейское человечество (и русское вместе с ним). Духовный кризис эпохи как бы помутил разум немецкого философа. Но если мы сопоставим его ключевые идеи с наследием Достоевского, то поймем, по какому пути модерн перешел в острейший кризис. Эти сближения между Достоевским и Ницше хорошо известны, я лишь обозначу принципиальные для наших размышлений моменты.
1. Миром правит воля к власти. Не разум (субъективный либо абсолютный), а воля к власти, которую М. Хайдеггер предлагал прочитывать как волю к воле, как чистую волю, ничем не ограниченную, имеющую лишь в себе цель. На место разума ставится воля. Старый европейский разум исходит из различия истины и лжи, добра и зла, а ницшеанская воля - из иррационального вкуса - нравится/не нравится, «да и нет нёба». Тот же аргумент против просветительских утопий находим в «Записках из подполья», герой которых противопоставляет иррациональное «хотение» человека любым рассудочным проектам.
2. В искусстве и культуре различаются два начала: «аполлоническое» и «дионисийское». Аполлон - бог гармонии, повелитель муз, бог красоты и меры. Дионис - безумный полубог, бог экстаза, опьянения. Античное искусство, классическое искусство, по Ницше, рождается из синтеза аполлонического (гармонии, красоты и меры) и дионисийского (безумия, экстаза, опьянения). Дионис - открытая Ницше темная сторона культуры, в пользу которой он и делает выбор; Дионис и есть мифологизированная воля к власти. Дионисийскую эстетику открывает в Новое время Достоевский-художник, что блестяще передал Н.А. Бердяев:
Он раскрывает человеческую природу, исследует ее не в устойчивой середине, не в бытовой, обыденной ее жизни, не в нормальных и нормированных формах ее существования, а в подсознательном, в безумии и преступлении. В безумии, а не в здоровье, в преступлении, а не в подзаконности, в подсознательной, ночной стихии, а не дневном быте, не в свете сознательно организованной души раскрывается глубина человеческой природы, исследуются ее пределы и границы. Творчество Достоевского - дионисическое творчество. Он весь погружен в дионисическую стихию и этот дионисизм рождает трагедию. Он затягивает в огненную атмосферу дионисических вихрей.
(Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993, с.113)
3. «Бог мертв». Возможны, как минимум, три интерпретации этой непростой мысли: 1) философ верит в «гибель богов», известный древнегерманский миф, воскрешенный композитором Рихардом Вагнером в тетралогии «Кольцо Нибелунгов»; 2) над нами властвует Ничто, Пустота, Смерть (можно сказать: Бога нет, и ничто не правит нами - а можно сказать: Бог мертв, и нами правит Ничто); 3) место Бога принадлежит кому-то другому, например, человеку (и не просто человеку, а сверхчеловеку). Размышления героев Достоевского о Боге, о бессмыслице обезбоженного мира, о возможности стать Богом (Кириллов), сюжет изгнания Бога из мира (поэма о Великом Инквизиторе) в чем-то предвосхищают завораживающую формулу Ницше.
4. Излюбленная идея Ницше - идея сверхчеловека, человека, идущего на смену нынешнему обветшавшему человечеству. Сверхчеловек откажется от морали и христианских добродетелей и станет чистым и неиспорченным воплощением силы и воли. Эту же проблематику встречаем мы у Достоевского в связи с размышлениями о «человекобоге».
Модерн с его культом разумной личности переходит в иное качество - идеологию торжества воли и сверхчеловека, безумия и экстаза, чистого вкуса в обезбоженном (богооставленном?) мире. Наверное, очевидно, что Достоевский не становится на сторону «смерти бога», «сверхчеловека», «воли к воле», дионисийского мессианизма - он лишь открывает эти бездны в своем споре с просветительским модерном. Достоевский показывает, чему растворила врата насквозь секулярная идеология разума. Модерну в лице Просвещения брошен вызов, и смысл этого вызова, помимо прочего, в том, что субъект должен освободиться до самого предела - освободиться и от разума.
Заключение
Выводы. (1) Тот порядок вещей, который мы называем «модерн», основывается на сверхценности «личность», главными атрибутами которой являются «свобода» и «разум». (2) Идеология проекта принципиально нестабильна - в силу противоречивости её базовых категорий и «врождённой» потребности в самодеятельном поиске истины. (3) Европейская культура начинает бунт против рациональности как всеобщей основы социальной жизни; не в силах противостоять антирациональному бунту, идеология разума отступает - и бытие проваливается в тёмную бездну негативной свободы.
Феноменология этой «бездны» дана нам в произведениях зрелого Достоевского и мрачных текстах Ницше. Вся литература и всё искусство модернизма (на этот раз употребляю этот термин в узком эстетическом смысле) также полны отчаянием в предощущении конца. «Анатомия» разверзающейся бездны заслуживает специального описания.
В завершение хотелось бы отметить очень важный для меня момент. Ю. Хабермас полагает, что Ницше осуществил поворот в постмодерн (а для кого-то прямо - в фашизм). Но в XIX столетии наметился и другой поворот - в «сверхмодерн», и этот путь связан с именем Маркса. У модерна было две альтернативы - и в каком-то смысле обе они реализовались в истории, хотя реализовались ещё не вполне. После отчаяния и глубокого кризиса в пространстве европейской цивилизации появились два новых исторических проекта - красный и чёрный. И в 1941 - 1945 годах произошла битва за историю - между альтернативными проектами, между Марксом и Ницше. В результате этой исторической трагедии модерну был дан ещё один шанс. Судя по всему, проект «модерн» так и не смог найти силы к продлению своих полномочий.