(no subject)
БРОДСКИЙ И ЖУКОВ
В связи с юбилеем поэта и отложенным из-за вируса великим торжеством решил несколько переписать его известные стихи - в соответствии с собственными взглядами и с неизбежной, конечно же, потерей поэтического качества. Но идея тут не в состязании, а в чем-то другом. Жуков - советский анти-Суворов, но при этом Бродский отнюдь не анти-Державин. Поэтому его стихи на смерть Жукова (1974) с их отсылкой к державинскому Снигирю вопиюще противоречивы. Я попытался это противоречие убрать.
Вижу курганы замерзших трупов,
кровь на лафете, лошади круп.
Ветер сюда не доносит мне звуков
медных фальшиво плачущих труб.
Вижу в регалиях убранный труп:
в смерть уезжает сталинский Жуков.
Унтер, от коего столькие пали,
меч его был много вражьих тупей,
тратой людишек о Грозном Иване
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои в тусклой опале,
в воспоминанья ушедший злодей.
Сколько он пролил крови солдатской
в русскую землю! Что ж, горевал?
Вспомнил ли их, умирающий в штатской
белой кровати? Полный провал.
Что он ответит, встретившись в адской
области с ними? «Он приказал».
К делу кровавому Жуков десницы
больше уже не приложит в бою.
Спи! Но написаны будут страницы
и о тебе, угождавшем «царю»,
в прах повергавшем чужие столицы,
и возвращавшемся в страхе в свою.
Унтер! поглотит алчная Лета
эти слова и твои ордена.
Пусть это будет жалкая лепта
Тем, чьи неведомы нам имена.
Стой, барабан, и умолкни, флейта,
трубы отставить - одна тишина.
При таком происхождении - его дед был владельцем типографии в Петербурге, - Бродский мог бы быть значительно более русским и менее советским человеком. Его Россия, главным образом - пустые и мертвые архитектурные оболочки невской столицы; как Солженицын в буквальном смысле "литературный власовец", так и Бродский - "безродный космополит"
Поясню свой дерзкий замысел чуть более подробно. В советском послевоенном народном сознании существовал (а в РФии пышно расцвел) миф о Сталине и его верном и великом полководце Жукове - вероломно преданных Хрущевым творцах победы над Германией. В мемуарах Жукова видели правду о войне, их читал, видимо, и сам Бродский. Но была и совсем другая правда, неофициальная и страшная, носителями которой были участники и свидетели войны, в том числе отец поэта, военный фотограф. В стихотворении На смерть Жукова (https://www.culture.ru/poems/30537/na-smert-zhukova) встретились две эти правды, которые Бродский попытался соединить в нечто целое: тут и "родину спасший пламенный Жуков", но также реки солдатской крови и "адская область", куда этот "маршал", несомненно, следует. Для поэта столь высокого разбора, ориентирующегося на пример державинского стихотворения на смерть Суворова (см.: https://rvb.ru/18vek/derzhavin/01text/114.htm), это, на мой взгляд, непозволительная эклектика. Либо "русские трубы", но, как у Державина, плачущие о русском полководце, либо сталинский сатрап, отправляющийся в преисподнюю, где его уже давно поджидает Хозяин.
В связи с юбилеем поэта и отложенным из-за вируса великим торжеством решил несколько переписать его известные стихи - в соответствии с собственными взглядами и с неизбежной, конечно же, потерей поэтического качества. Но идея тут не в состязании, а в чем-то другом. Жуков - советский анти-Суворов, но при этом Бродский отнюдь не анти-Державин. Поэтому его стихи на смерть Жукова (1974) с их отсылкой к державинскому Снигирю вопиюще противоречивы. Я попытался это противоречие убрать.
Вижу курганы замерзших трупов,
кровь на лафете, лошади круп.
Ветер сюда не доносит мне звуков
медных фальшиво плачущих труб.
Вижу в регалиях убранный труп:
в смерть уезжает сталинский Жуков.
Унтер, от коего столькие пали,
меч его был много вражьих тупей,
тратой людишек о Грозном Иване
напоминавший средь волжских степей.
Кончивший дни свои в тусклой опале,
в воспоминанья ушедший злодей.
Сколько он пролил крови солдатской
в русскую землю! Что ж, горевал?
Вспомнил ли их, умирающий в штатской
белой кровати? Полный провал.
Что он ответит, встретившись в адской
области с ними? «Он приказал».
К делу кровавому Жуков десницы
больше уже не приложит в бою.
Спи! Но написаны будут страницы
и о тебе, угождавшем «царю»,
в прах повергавшем чужие столицы,
и возвращавшемся в страхе в свою.
Унтер! поглотит алчная Лета
эти слова и твои ордена.
Пусть это будет жалкая лепта
Тем, чьи неведомы нам имена.
Стой, барабан, и умолкни, флейта,
трубы отставить - одна тишина.
При таком происхождении - его дед был владельцем типографии в Петербурге, - Бродский мог бы быть значительно более русским и менее советским человеком. Его Россия, главным образом - пустые и мертвые архитектурные оболочки невской столицы; как Солженицын в буквальном смысле "литературный власовец", так и Бродский - "безродный космополит"
Поясню свой дерзкий замысел чуть более подробно. В советском послевоенном народном сознании существовал (а в РФии пышно расцвел) миф о Сталине и его верном и великом полководце Жукове - вероломно преданных Хрущевым творцах победы над Германией. В мемуарах Жукова видели правду о войне, их читал, видимо, и сам Бродский. Но была и совсем другая правда, неофициальная и страшная, носителями которой были участники и свидетели войны, в том числе отец поэта, военный фотограф. В стихотворении На смерть Жукова (https://www.culture.ru/poems/30537/na-smert-zhukova) встретились две эти правды, которые Бродский попытался соединить в нечто целое: тут и "родину спасший пламенный Жуков", но также реки солдатской крови и "адская область", куда этот "маршал", несомненно, следует. Для поэта столь высокого разбора, ориентирующегося на пример державинского стихотворения на смерть Суворова (см.: https://rvb.ru/18vek/derzhavin/01text/114.htm), это, на мой взгляд, непозволительная эклектика. Либо "русские трубы", но, как у Державина, плачущие о русском полководце, либо сталинский сатрап, отправляющийся в преисподнюю, где его уже давно поджидает Хозяин.