(no subject)
В ЦАРСКОМ ЗАСТЕНКЕ
Такого рода мемуарных свидетельств - в жанре «ужасы царизма» - существует великое множество, но всякий раз, как вновь с чем-нибудь подобным сталкиваешься, возникает непреодолимое желание поделиться чертами и чёрточками того, чего больше не будет. В нижеследующем фрагменте речь идёт о событиях марта 1901 г. в Петербурге, когда на Казанской пл. состоялась студенческая манифестация, естественно, прекращённая полицией. Её участники и участницы были арестованы и водворены в Литовский замок. Среди последних было и несколько более зрелых дам, из числа сочувствующих. Одной из них была автор мемуара, начинающая журналистка А.В.Тыркова.
«Дверь отворилась. Мы увидели высокого грузного человека в такой же чёрной тужурке с золотыми пуговицами, как на надзирательницах. Только погоны были другие. Молодое пухлое лицо посетителя было красно от смущения, точно не мы, а он нарушил какой-то закон. Стараясь говорить сухо, официально, инспектор, ни к кому не обращаясь, задал обычный вопрос:
- Есть какие-нибудь претензии?
Так как сидеть было не на чем, то большинство арестанток лежали на койках и так и остались лежать. Стояли только несколько лесгафтичек, которые ещё до появления поставили в проходе между койками табуретку и собирались через неё прыгать. Следуя заветам своего властного и славного учителя, профессора Лесгафта, они для поддержания бодрости, телесной и душевной, сразу организовали гимнастические упражнения. Она из них пренебрежительно оглянулась на человека в форме и громко бросила товаркам:
- Ну, я начинаю!
Она ловко, без разбега, перескочила через табурет. За ней прыгнула другая, третья. Тюремный инспектор с любопытством смотрел на них. Из-за его спины в коридоре виднелись вытянувшиеся в струнку надзирательницы и ещё какие-то люди в форме. Такие официальные обходы были обычным делом в тюрьмах. На этот раз он был вызван тем, что общественное мнение было так взволновано нашим арестом.
Я заняла своё командное место старостихи около двери, в конце прохода.
- Да, есть, - ответила я на вопрос инспектора. - Нельзя ли открыть окна. И ещё, - я указала пальцем на вонючее ведро, стоявшее у самого входа. - Нельзя ли это убрать. Иначе мы задохнёмся. Будут больные. Вы видите?
Он не только глядел, но и обонял. Краска залила его лицо. Не глядя на вонючую посудину, он торопливо приказал надзирательнице:
- Вынести. Распорядитесь немедленно.
Арестантское слово «параша» он не решился произнести. Он был человек благовоспитанный, а тут извольте разговаривать с дамами о таком предмете. Не глядя на меня, он неуверенно спросил:
- Есть ещё претензии?
За моей спиной слышались смешки, движение. Я уже успела изучить характер моих новых товарок и боялась какой-нибудь выходки. Я быстро сказала:
- Ещё просьба. Нельзя ли держать двери открытыми, чтобы мы могли выходить в коридор. Очень душно в камере. Вы видите, как мы здесь набиты.
- Хорошо. Я отдам распоряжение. Это всё?
- Всё. Благодарю вас.
Он поклонился и исчез. Позже я встретилась с ним уже в свободных условиях, в кадетских кругах. Его фамилия была де Витт. Он был человек хороший, образованный, пошёл в тюремную инспекцию по соображениям гуманитарным, считал, что на этой службе нужны добросовестные, преданные люди. Начиная с 60-х годов такие чиновники были не редкость, хотя оппозиционные писатели продолжали всю бюрократию описывать по Щедрину.
Появление инспектора произвело в Литовском замке волшебную перемену. Надзирательницы притихли, стали вежливыми, почти не показывались. Двойные рамы выставили, окна открыли, и мартовский, уже весенний воздух освежил камеры. Двери в коридор оставались открыты день и ночь. Сразу раздвинулись тюремные рамки. <...>
Такой небывалый по размеру и по пестроте состава полицейский улов взволновал общество. Оно с вызывающей горячностью осуждало правительство, а к нам проявляло такое же горячее сочувствие. Реальным проявлением всеобщего участия было невероятное количество еды, которую нам приносили и присылали знакомые и незнакомые. <...> Лучший пекарь Петербурга Филиппов присылал нам каждый день целые короба горячих пирожков с мясом, с капустой, с яблоками. Из колониальных магазинов тащили закуски, колбасы, фрукты, сласти. <...> Особенное впечатление производили большие бутылки с варёным шоколадом. Их встречали бурными аплодисментами, как молодые офицеры встречают шампанское. Многие из студентов и студенток давно так хорошо не ели, как в Литовском замке. <...> Суровый распорядок Литовского замка мы перевернули на свой лад. Дни бежали быстро, шумно. Нашлись старые знакомые, завели новых, образовались кружки, велись бесконечные разговоры и споры. Составился хор».(А.В.Тыркова. То, чего больше не будет. М., 1998. Сс. 260-262.)
Такого рода мемуарных свидетельств - в жанре «ужасы царизма» - существует великое множество, но всякий раз, как вновь с чем-нибудь подобным сталкиваешься, возникает непреодолимое желание поделиться чертами и чёрточками того, чего больше не будет. В нижеследующем фрагменте речь идёт о событиях марта 1901 г. в Петербурге, когда на Казанской пл. состоялась студенческая манифестация, естественно, прекращённая полицией. Её участники и участницы были арестованы и водворены в Литовский замок. Среди последних было и несколько более зрелых дам, из числа сочувствующих. Одной из них была автор мемуара, начинающая журналистка А.В.Тыркова.
«Дверь отворилась. Мы увидели высокого грузного человека в такой же чёрной тужурке с золотыми пуговицами, как на надзирательницах. Только погоны были другие. Молодое пухлое лицо посетителя было красно от смущения, точно не мы, а он нарушил какой-то закон. Стараясь говорить сухо, официально, инспектор, ни к кому не обращаясь, задал обычный вопрос:
- Есть какие-нибудь претензии?
Так как сидеть было не на чем, то большинство арестанток лежали на койках и так и остались лежать. Стояли только несколько лесгафтичек, которые ещё до появления поставили в проходе между койками табуретку и собирались через неё прыгать. Следуя заветам своего властного и славного учителя, профессора Лесгафта, они для поддержания бодрости, телесной и душевной, сразу организовали гимнастические упражнения. Она из них пренебрежительно оглянулась на человека в форме и громко бросила товаркам:
- Ну, я начинаю!
Она ловко, без разбега, перескочила через табурет. За ней прыгнула другая, третья. Тюремный инспектор с любопытством смотрел на них. Из-за его спины в коридоре виднелись вытянувшиеся в струнку надзирательницы и ещё какие-то люди в форме. Такие официальные обходы были обычным делом в тюрьмах. На этот раз он был вызван тем, что общественное мнение было так взволновано нашим арестом.
Я заняла своё командное место старостихи около двери, в конце прохода.
- Да, есть, - ответила я на вопрос инспектора. - Нельзя ли открыть окна. И ещё, - я указала пальцем на вонючее ведро, стоявшее у самого входа. - Нельзя ли это убрать. Иначе мы задохнёмся. Будут больные. Вы видите?
Он не только глядел, но и обонял. Краска залила его лицо. Не глядя на вонючую посудину, он торопливо приказал надзирательнице:
- Вынести. Распорядитесь немедленно.
Арестантское слово «параша» он не решился произнести. Он был человек благовоспитанный, а тут извольте разговаривать с дамами о таком предмете. Не глядя на меня, он неуверенно спросил:
- Есть ещё претензии?
За моей спиной слышались смешки, движение. Я уже успела изучить характер моих новых товарок и боялась какой-нибудь выходки. Я быстро сказала:
- Ещё просьба. Нельзя ли держать двери открытыми, чтобы мы могли выходить в коридор. Очень душно в камере. Вы видите, как мы здесь набиты.
- Хорошо. Я отдам распоряжение. Это всё?
- Всё. Благодарю вас.
Он поклонился и исчез. Позже я встретилась с ним уже в свободных условиях, в кадетских кругах. Его фамилия была де Витт. Он был человек хороший, образованный, пошёл в тюремную инспекцию по соображениям гуманитарным, считал, что на этой службе нужны добросовестные, преданные люди. Начиная с 60-х годов такие чиновники были не редкость, хотя оппозиционные писатели продолжали всю бюрократию описывать по Щедрину.
Появление инспектора произвело в Литовском замке волшебную перемену. Надзирательницы притихли, стали вежливыми, почти не показывались. Двойные рамы выставили, окна открыли, и мартовский, уже весенний воздух освежил камеры. Двери в коридор оставались открыты день и ночь. Сразу раздвинулись тюремные рамки. <...>
Такой небывалый по размеру и по пестроте состава полицейский улов взволновал общество. Оно с вызывающей горячностью осуждало правительство, а к нам проявляло такое же горячее сочувствие. Реальным проявлением всеобщего участия было невероятное количество еды, которую нам приносили и присылали знакомые и незнакомые. <...> Лучший пекарь Петербурга Филиппов присылал нам каждый день целые короба горячих пирожков с мясом, с капустой, с яблоками. Из колониальных магазинов тащили закуски, колбасы, фрукты, сласти. <...> Особенное впечатление производили большие бутылки с варёным шоколадом. Их встречали бурными аплодисментами, как молодые офицеры встречают шампанское. Многие из студентов и студенток давно так хорошо не ели, как в Литовском замке. <...> Суровый распорядок Литовского замка мы перевернули на свой лад. Дни бежали быстро, шумно. Нашлись старые знакомые, завели новых, образовались кружки, велись бесконечные разговоры и споры. Составился хор».(А.В.Тыркова. То, чего больше не будет. М., 1998. Сс. 260-262.)