о, франсуаза
Это такое общее место в Индии, знаете ли. Нет, я вру - общее место одиночного путешествия, любого. Воображаемые друзья. Вот я нехотя беру в руки книгу Носова, которую хочет напечатать GQ, перелистываю страницу - а там Лех. И Манали. И чувак едет через Ротанг Ла и разговаривает со своей опухолью в спине, ее зовут Франсуаза, и она реальна чуть более чем.
Да, узнаю этот шизодокументализм, Франсуаза, она очень про Индию. Когда не разминуться на горном серпантине с грузовиком - но жив остаешься, а водитель молится и курит гашиш; когда на вечерней дороге в глуши Гоа у твоего кашляющего мотоцикла пробивает колесо, а кругом ни души; когда под дверью на пустынном плато среди ночи рычит леопард, и твоя горная болезнь никак, ни за что не позволит тебе распознать в раскатистом рыке храп собаки хозяина... появляются они. Воображаемые друзья.
У меня был Петрович. Точнее, вначале он был реален. Реальный плюшевый медведь, подаренный мне еще в школе подругой. Петрович - то ли от бог весть почему синего плюшевого носа, то ли от доброжелательного в целом облика, напоминавшего мне беспомощных запойных пьяниц, улыбающихся мне на аллейке по утрам. Петрович объездил со мной полмира. Никогда не бросал меня. Никогда не был склонен к панике и сумасбродству, в отличие от меня. Всегда выслушивал меня молча и сосредоточенно, глядя на меня крошечными бусинами глазок.
Он долго был со мной физически, молча - и вот он ушел. Остался в Гималаях на перевале по пути к Триунду. Я так и написала маме - мама, Петрович предпочел путь самадхи, он теперь станет йогином в высокогорной пещере, да, вот этот мой маленький плюшевый медведь размером с ладонь, станет Буддой, мама, и придет за мной, когда я уже одной ногой буду выходить в окно и скажет - что я тебе сейчас расскажу, я все понял, ты только не прыгай! Но тогда мне не было от этого легче, оттого что он стал йогином, потому что у меня впереди было еще 2 месяца, 2, понимаете, Варанаси, Бодхгайя, Гоа, все незнакомое, страшное, огромное, и я одна, и оттого я рыдала всю ночь, когда он ушел. И продолжала ему оставлять место в рюкзаке на самом верху и у подушки клала ту коробку, в которой он обитал всю свою жизнь.
Так Петрович стал воображаемым. И - впервые - заговорил. Когда меня высадили в 5 утра в трущобах Дели, единственную европейку, я сказала ему - ну пиздец, Петрович, мы попали, не рассчитывая даже и услышать его ответ. Внезапно он промолвил - да ладно тебе ссать, посмотри, вот тот парень точно говорит по-английски, и злобным он не выглядит, это я тебе обещаю. Когда мы с Надей ждали часы напролет поезда в Патне на платформе, где, как голуби в ледяные зимние часы, друг на друге сидели тибетцы, я вела с Петровичем философские беседы, чтобы не спятить от тоски и тревоги. Когда в Гоа пробило колесо, я ему сказала - ну, будь ты сейчас здесь, Петрович, такого бы точно не произошло. А он мне - ну раз меня нет, то непременно найдется тот, кто увидит мое отсутствие, пустое место возле тебя, и поможет тебе, кстати погляди, вот едет таксис европейцами - видишь те фары вдалеке. Когда утонул телефон со всеми книгами и музыкой, Петрович сказал - да здесь куча всяких дел, помимо твоих погремушек, но если тебе станет скучно, ты всегда можешь обратиться ко мне. Словом, не покидал меня все эти долгие дни. Замолк только когда я приземлилась в Москве - видимо, всецело устремился помыслами в нирвану и отвлекаться на меня больше не мог, зная, что теперь я в безопасности. А через пару недель в комнату пришла мама и принесла мне кровного брата Петровича - а может быть, и не брата, просто земляка, или друга.
У него тоже синий нос, желтая майка и на груди написано GET WELL SOON.
И я тотчас немножко поправилась, поправляюсь сейчас и поправляться буду, и будут все, кому есть с кем поговорить, кого бережет Франсуаза, Петрович, да кто угодно, имена тут ни при чем, у кого есть та самая заветная пустая коробочка у подушки, в которой отсутствие героя говорит нам куда больше, чем все слова, когда либо произнесенные людьми, кажущимися нам день ото дня такими плотными и реальными. Наверное, поэтому нового медведя пока никак не зовут.
Да, узнаю этот шизодокументализм, Франсуаза, она очень про Индию. Когда не разминуться на горном серпантине с грузовиком - но жив остаешься, а водитель молится и курит гашиш; когда на вечерней дороге в глуши Гоа у твоего кашляющего мотоцикла пробивает колесо, а кругом ни души; когда под дверью на пустынном плато среди ночи рычит леопард, и твоя горная болезнь никак, ни за что не позволит тебе распознать в раскатистом рыке храп собаки хозяина... появляются они. Воображаемые друзья.
У меня был Петрович. Точнее, вначале он был реален. Реальный плюшевый медведь, подаренный мне еще в школе подругой. Петрович - то ли от бог весть почему синего плюшевого носа, то ли от доброжелательного в целом облика, напоминавшего мне беспомощных запойных пьяниц, улыбающихся мне на аллейке по утрам. Петрович объездил со мной полмира. Никогда не бросал меня. Никогда не был склонен к панике и сумасбродству, в отличие от меня. Всегда выслушивал меня молча и сосредоточенно, глядя на меня крошечными бусинами глазок.
Он долго был со мной физически, молча - и вот он ушел. Остался в Гималаях на перевале по пути к Триунду. Я так и написала маме - мама, Петрович предпочел путь самадхи, он теперь станет йогином в высокогорной пещере, да, вот этот мой маленький плюшевый медведь размером с ладонь, станет Буддой, мама, и придет за мной, когда я уже одной ногой буду выходить в окно и скажет - что я тебе сейчас расскажу, я все понял, ты только не прыгай! Но тогда мне не было от этого легче, оттого что он стал йогином, потому что у меня впереди было еще 2 месяца, 2, понимаете, Варанаси, Бодхгайя, Гоа, все незнакомое, страшное, огромное, и я одна, и оттого я рыдала всю ночь, когда он ушел. И продолжала ему оставлять место в рюкзаке на самом верху и у подушки клала ту коробку, в которой он обитал всю свою жизнь.
Так Петрович стал воображаемым. И - впервые - заговорил. Когда меня высадили в 5 утра в трущобах Дели, единственную европейку, я сказала ему - ну пиздец, Петрович, мы попали, не рассчитывая даже и услышать его ответ. Внезапно он промолвил - да ладно тебе ссать, посмотри, вот тот парень точно говорит по-английски, и злобным он не выглядит, это я тебе обещаю. Когда мы с Надей ждали часы напролет поезда в Патне на платформе, где, как голуби в ледяные зимние часы, друг на друге сидели тибетцы, я вела с Петровичем философские беседы, чтобы не спятить от тоски и тревоги. Когда в Гоа пробило колесо, я ему сказала - ну, будь ты сейчас здесь, Петрович, такого бы точно не произошло. А он мне - ну раз меня нет, то непременно найдется тот, кто увидит мое отсутствие, пустое место возле тебя, и поможет тебе, кстати погляди, вот едет таксис европейцами - видишь те фары вдалеке. Когда утонул телефон со всеми книгами и музыкой, Петрович сказал - да здесь куча всяких дел, помимо твоих погремушек, но если тебе станет скучно, ты всегда можешь обратиться ко мне. Словом, не покидал меня все эти долгие дни. Замолк только когда я приземлилась в Москве - видимо, всецело устремился помыслами в нирвану и отвлекаться на меня больше не мог, зная, что теперь я в безопасности. А через пару недель в комнату пришла мама и принесла мне кровного брата Петровича - а может быть, и не брата, просто земляка, или друга.
У него тоже синий нос, желтая майка и на груди написано GET WELL SOON.
И я тотчас немножко поправилась, поправляюсь сейчас и поправляться буду, и будут все, кому есть с кем поговорить, кого бережет Франсуаза, Петрович, да кто угодно, имена тут ни при чем, у кого есть та самая заветная пустая коробочка у подушки, в которой отсутствие героя говорит нам куда больше, чем все слова, когда либо произнесенные людьми, кажущимися нам день ото дня такими плотными и реальными. Наверное, поэтому нового медведя пока никак не зовут.