что нам делать с пьяным морячком?
Ночью я вижу сон - моя сергиевпосадская дача, мое заповедное счастливое детство, все в огне - горит все вокруг, сначала поле у деревни, потом далекие дома на выселках, потом загорается дом через один от соседей - и мама, маленькая храбрая мама, в одной ночнушке стоя на крыльце, говорит нам с отцом - идите ночевать в поле, так вы быстрее заметите огонь, и мы вот мы лежим на раскладушках в низине, нас жрут комары, и тут вспыхивает соседский дом. я кричу - папа, папа, вставай скорее, весь наш мир сгорает, папа, там мама, бежим! - и от собственного крика просыпаюсь.
Утром, когда в метро на меня заваливается во сне подвипывший молодой человек, я, из последних сил преодолевая презрение и желание вскочить, не отталкиваю его и впервые не отсаживаюсь, я позволяю ему навалиться на меня всей массой тела и думаю: на его месте может быть С., который любит выпить по пути домой, мой папа после корпоратива, кто угодно может быть. просто сижу и смеюсь, а мужчина напротив - единственный - смеется, и он читает "Большой Город", у него там что-то про врачей, я очень люблю врачей, и решаю купить себе БГ (аббревиатура что надо) почитать вечером. Миша пишет мне в фейсбуке: " Ужасно, когда люди отпихивают засыпающих".
Днем я нахожу на столе у коллег БГ и, сочтя это судьбой, забираю его читать. он весь кричит о том, что происходит, на обложке большими буквами, на желтом фоне вырви глаз - БОЛЬШОЙ ГОРОД. НАС БОЛЬШЕ, ЧЕМ КАЖЕТСЯ, и все, что я успеваю увидеть внутри - это снова большими буквами
и я захлопываю БГ, поняв, что процесс необратим. а потом мы едем на белом аленином танке через пол-москвы, с севера в библио-глобус, и я завороженно гляжу на свинцовые тучи, ползущие над старой Москвой, на деревья в агонии от порывистого ветра, на клубы пыли. и мне страшно - я давно не видела Москву такой инфернальной, башня главпочтамта врезается в низкие облака и ее сверлит лучами не пойми откуда взявшегося в этом предгрозовом небе солнца. но мы заходим в здание напротив лубянских стен, и грозы не происходит.
Вечером я оказываюсь в семейном кругу ГТЛ, где не надо бояться, где поют блюз для плохих буддистов, улыбаются и шутят, едят печенье и обсуждают особенности полива цветов, но на периферии сознания, как червь, копошится пугающая мысль - механизм запущен, это все романтическая утопия, а журнал придется читать дальше, и деться тебе от этого некуда.
Ночью я читаю БГ. целиком. со статьями про митинги 6 мая, о которых я узнала впервые в силу моей социофобии и патологического нежелания даже просматривать сводки новостей. с ужасными фотографиями избиений, от которых хочется подойти к кому-нибудь в метро и заорать: посмотрите, какой кошмар, зачем?! зачем они так делают?! а на лавке снова спит пьяненький, только теперь уже грязный и замызганный, и на очередной остановке в вагон входит полицейский и со всей дури сдергивает его на пол и волочет из вагона, слышен глухой стук тела об пол и тихий шепот - отпусти, отпусти... взвыв, на ватных ногах выползаю из метро, звоню Стасу и говорю - слушай, ты просто должен меня выслушать, пока мы тут покоряли севера, тут такое... и 20 минут запоем рассказываю ему о той пороховой бочке, на которой мы сидим, об этих страшных желтых плакатах, о людях, которые борются за свободу гулять, где им хочется, об искаженных ужасом лицах жертв и мучителей, и Стас слушает почти молча все 20 долгих минут дороги домой от метро, а над головой у меня ломаются ветки от ураганного ветра.
Так один закольцованный день, наверное, способен раз и навсегда изменить течение человеческой жизни - папа, папа, вставай скорее, весь наш мир сгорает.
Утром, когда в метро на меня заваливается во сне подвипывший молодой человек, я, из последних сил преодолевая презрение и желание вскочить, не отталкиваю его и впервые не отсаживаюсь, я позволяю ему навалиться на меня всей массой тела и думаю: на его месте может быть С., который любит выпить по пути домой, мой папа после корпоратива, кто угодно может быть. просто сижу и смеюсь, а мужчина напротив - единственный - смеется, и он читает "Большой Город", у него там что-то про врачей, я очень люблю врачей, и решаю купить себе БГ (аббревиатура что надо) почитать вечером. Миша пишет мне в фейсбуке: " Ужасно, когда люди отпихивают засыпающих".
Днем я нахожу на столе у коллег БГ и, сочтя это судьбой, забираю его читать. он весь кричит о том, что происходит, на обложке большими буквами, на желтом фоне вырви глаз - БОЛЬШОЙ ГОРОД. НАС БОЛЬШЕ, ЧЕМ КАЖЕТСЯ, и все, что я успеваю увидеть внутри - это снова большими буквами
и я захлопываю БГ, поняв, что процесс необратим. а потом мы едем на белом аленином танке через пол-москвы, с севера в библио-глобус, и я завороженно гляжу на свинцовые тучи, ползущие над старой Москвой, на деревья в агонии от порывистого ветра, на клубы пыли. и мне страшно - я давно не видела Москву такой инфернальной, башня главпочтамта врезается в низкие облака и ее сверлит лучами не пойми откуда взявшегося в этом предгрозовом небе солнца. но мы заходим в здание напротив лубянских стен, и грозы не происходит.
Вечером я оказываюсь в семейном кругу ГТЛ, где не надо бояться, где поют блюз для плохих буддистов, улыбаются и шутят, едят печенье и обсуждают особенности полива цветов, но на периферии сознания, как червь, копошится пугающая мысль - механизм запущен, это все романтическая утопия, а журнал придется читать дальше, и деться тебе от этого некуда.
Ночью я читаю БГ. целиком. со статьями про митинги 6 мая, о которых я узнала впервые в силу моей социофобии и патологического нежелания даже просматривать сводки новостей. с ужасными фотографиями избиений, от которых хочется подойти к кому-нибудь в метро и заорать: посмотрите, какой кошмар, зачем?! зачем они так делают?! а на лавке снова спит пьяненький, только теперь уже грязный и замызганный, и на очередной остановке в вагон входит полицейский и со всей дури сдергивает его на пол и волочет из вагона, слышен глухой стук тела об пол и тихий шепот - отпусти, отпусти... взвыв, на ватных ногах выползаю из метро, звоню Стасу и говорю - слушай, ты просто должен меня выслушать, пока мы тут покоряли севера, тут такое... и 20 минут запоем рассказываю ему о той пороховой бочке, на которой мы сидим, об этих страшных желтых плакатах, о людях, которые борются за свободу гулять, где им хочется, об искаженных ужасом лицах жертв и мучителей, и Стас слушает почти молча все 20 долгих минут дороги домой от метро, а над головой у меня ломаются ветки от ураганного ветра.
Так один закольцованный день, наверное, способен раз и навсегда изменить течение человеческой жизни - папа, папа, вставай скорее, весь наш мир сгорает.