Искусство как душевная картофелечистка
You need rhino skin
If you're gonna begin
To walk
Through this world
Tom Petty and the Heartbreakers, "Rhino Skin"
Том Петти воистину мудр. Впрочем, если подумать, то проявлением мудрости эти строки сложно назвать. С таким же успехом можно восхищаться мудростью утверждений вроде "дважды два равно четыре" или "у птиц есть крылья" - то бишь, чем-то самоочевидным. Тут мы, конечно, опустим то, что математика - суть умозрительная конструкция, построенная на произвольных символах и ограниченная в применимости нашим пространством, и что птицы без крыльев тоже бывают, либо в силу особенностей вида, вроде киви, либо в силу внешних обстоятельств, о чём подробнее не будем, ибо зачем лишний раз говорить о грустном, его и без того в мире хватает, вне зависимости от того, говорит о нём кто-либо или нет. В общем, каким бы трюизмом это в конечном итоге ни было, против истины не попрёшь - по этой жизни желательно ехать в огромном хорошо бронированном танке, желательно герметичном, и с гусеницами, подходящими для дальних поездок по пересечённой местности и, особенно, грязи. Ну, или, на худой конец, по меньшей мере, носорожья кожа тоже сойдёт. С пивком. Во Вьетнаме вот популярная закуска к пиву - жареные кузнечики. В эстонском Бирхаусе я видела в меню в таком же качестве свиные пятаки. Чем чёрт не шутит, может, в какой-нибудь из африканских стран к пиву подают именно кожу носорогов, хотя думать об этом не хочется. Что-то циклит меня сегодня нездорово на теме живодёрства, надеюсь, Гринпис эту запись не прочтёт. Скажу в своё оправдание, что обычно я далеко не так кровожадна.
Некоторые везунчики рождаются с минимально социально допустимым количеством эмоций, и им не знакомо то чувство тропического шторма внутри, когда все аккуратные бетонные коробки рациональных построений в голове, вместе с прилегающими к ним палисадниками, на время скрываются за пеленой проливного дождя, свет из их окон меркнет за яркими вспышками молний, озаряющих своей пронзительной яркостью стекловатную плотность толстенной стены сизых кучевых облаков. Логическое мышление этим штормом не то чтобы разносит в щепки, хотя могло бы, просто обилие статического электричества в воздухе перебивает все сигналы, и приборы теряют управление и выходят из-под контроля. Стоит грому внутри отгреметь и небу расчиститься, как всё возвращается на свои места, и все знания о том, как нужно, как правильно, как должно, оказываются на своих местах, ну, разве что, иногда чуть пошатанные и потрёпанные. Эти счастливчики не знают, что это - когда слова застревают в горле, как горсть стеклянной пыли, нещадно царапая горло изнутри, когда ими, перемешанными с противной горечью желчи и кислотой желудочного сока, тошнит, когда всё тело отчаянными судорогами пищевода изо всех сил выталкивает их наружу, как чужеродные объекты, а губы намертво сшиты хирургической нитью страха, и только обильная густая слюна подтекает сквозь крохотные швы. Никогда им не хотелось иметь возможность делиться, как амёбы - и чтобы в одной половине осталась вся, до капли, любовь к человеку, чтобы её можно было туда досуха сцедить из себя, вместе со всеми воспоминаниями о нём, включая лицо и имя, а потом прогнать эту половину себя восвояси, отправить её в тропические леса Амазонки, водить хороводы с пингвинами на Южном полюсе, вручить ей билет в один конец до Австралии, и пусть её там укусит ядовитая змея, или паук, или пронзит ей сердце когтями бешеная коала, или затопчет кенгуру, прыгая на ней, как на пружинном матрасе... Чтобы никогда её больше не видеть и не вспоминать о ней, будто не от тебя самого она когда-то родилась. Они, наверняка, не пытались кричать в подушку или бить её, не кидались со всей силы камнями в море ближе к ночи в будний день, чтобы никого на берегу не было, прочитав где-то, что это самый безопасный и эффективный способ выместить свои злость, боль и досаду так, чтобы никого не потревожить и никому не доставить проблем, и не разочаровывались, что нихрена это не помогает, хотя, действительно, и никому не мешает тоже. Они не лежали на полу, раскинув руки, глядя в потолок, где, собственно, ничего нет, даже трещин в краске, но это и не важно, потому что визуальная информация всё равно не воспринимается, так как всё внимание обращено внутрь, где мириады мыслей и чувств ведут ожесточённую борьбу, и вот-вот одна из фракций уже потянется к красной кнопке, после которой только тяжёлые белые хлопья ядерной зимы и тишина внутри, которой сейчас хочется больше всего на свете, а когда она появится, только и будешь молить, чтобы она скорей кончилась, ибо это тишина смерти, но конца и края ей не будет.
Некоторым несчастным никогда не понять, каково это - когда родился в самом сердце бури, и грозные завывания штормового ветра были твоей колыбельной. Им не познать экстатического восторга от того момента, когда удаётся этот ветер поймать в свои крылья и с бешеной скоростью лететь вперёд сквозь тучи и колючие всполохи электричества, шальной, невесомый, бесконечно свободный. Не постичь упоения от того, каково плыть на тоненькой деревяшке доски для сёрфинга по бушующему морю чувств, которое то и дело вздымается под тобой пенными многометровыми валами и грозит потопить в своей ледяной солёной утробе невыплаканных слёз, а их, видит Бог, ох, как много, с головой и больше хватит, чтобы стать твоей могилой - и оседлать вдруг очередную массивную волну, и просто скользить по ней, как по изогнутому лезвию тускло-серебристого огромного ножа, вперёд, и в этот момент, на пике адреналина и детской радости, нет ни прошлого, не будущего, а только сейчас - только эта "зелёная комната", твоё прибежище, твой секрет, только твой и больше ничей, потому что всё в мире уникально, а то, что внутри - уникально в квадрате. Со стороны, наверное, выглядит форменным безумием ловить кайф от вот такого вот ментального экстремального спорта, и всё же я не знаю, как некоторые люди живут без этого, потому что жизнь без этого кажется мне чем-то вроде безалкогольного пива, кофе без кофеина, обезжиренного молока - чем-то, из чего вытянули суть в угоду безопасности, рациональности, полезности. Это здорово и достойно уважения - самоконтроль, позволяющий выжимать из себя максимальную эффективность, высочайший КПД. Деревья, что цветут самыми яркими и прекрасными цветами, не плодоносят, потому что все силы изводят на красоту. Умению следовать правилам и держать себя в руках можно аплодировать. Однако, задыхаться от восторга так не выйдет, а я, как назло, выходит, извращенка со склонностью к аутоасфиксии, и лечиться не желаю, а желаю только потакать своим прихотям и тонуть в гедонизме.
С моей перверсией существовать сложно - на то она и перверсия, что, видать, противоестественна. Хочешь не хочешь, а с фактом того, что человек - социальное животное, ничего не поделаешь, равно как и с тем, что выживать с такой видовой особенностью в социуме надо, как умеешь хорошо, а так как к бурным проявлениям эмоций в нём относятся довольно неодобрительно, то их приходится держать в узде, а, чтобы мочь их не проявлять, легче всего просто их не чувствовать (вроде как "нет человека - нет проблемы", только вместо человека - чувства), да и негативные эмоции, причин которым в жизни любого отдельно взятого индивидуума несть числа, разрушительно воздействуют на организм даже на чисто биологическом уровне, да и вообще любые сильные эмоции для мозга, который, суть, огромный серый лабиринт проводки - это чрезмерное электрическое напряжение, которое грозит сгоранием всей системе. Мозг-то тоже не дурак раньше времени погибать, так что, после гормональных всплесков пубертатного возраста, частенько сопровождающихся эмоциональной нестабильностью, он задумывается о том, чтобы обзавестись предохранителем. И тут возвращаемся мы к мистеру Петти и ВИА Сердцееды - естественным образом, в процессе жизни на нас отрастает кожа, как у носорогов, желаем мы того или нет, а я догадываюсь, что большинство желает, и хотя бы несколько раз в жизни желали абсолютно все, без малейшего исключения. Обидно только, что это процесс односторонний и необратимый, и с ужасающей уязвимостью и хрупкостью, на смену которым вместе с наслоениями кожи приходят уверенность в себе, уравновешенность и спокойствие, теряются способность удивляться, радоваться, детская кристальная чистота и непосредственность восприятия. Да и какая тут непосредственность с такой толщиной брони, которая с годами всё прочнее... И тут на помощь таким закоснелым и безнадёжным торчкам и нарикам, как я, приходит искусство, который, в параллель религии опиуму народа - то ли героин, то ли кокаин сумрачных эстетов (ввиду отсутствия опыта обращения с тяжёлыми наркотиками, подобрать правильное сравнение мне сложно, выбирайте каждый в меру своих знаний, что, как известно, приносят только горе, ну и иногда прибавку к зарплате, но вряд ли в этом случае).
С каждым годом кожа всё прочнее, всё сложнее становится пробиться к её глубинному, не ороговевшему, пронизанному капиллярам и нервными окончаниями слою. С каждым годом её регенеративные способности становятся всё сильнее, и всё меньше то окошко времени, в которое ещё можно что-то по-настоящему ощутить. С каждым годом нужны средства всё действеннее: если поначалу задевало почти всё, через несколько лет может понадобиться уже слонобой. Искусство для меня - это вот такой вот арсенал оружия для членовредительства, для сдирания собственной кожи. Под искусством я в принципе понимаю любое творчество, вне зависимости от деления на "высокое" и "низкое", на "массовый шаблонный ширпотреб" и "элитарные произведения для настоящих ценителей с тонким вкусом". В этом слове "вкус" и есть всё дело - тонкий он, или объёмом с популярную в американских анекдотах твою мамашу - это неважно, это всё оценочные суждения, порождённые культурными структурами власти и индустрией искусства, не будем касаться всей этой грязи. Что бы ни говорили образованные критики и пресловутые "настоящие ценители", я считаю, что искусство - это то, что трогает, что вызывает чувства, и больше ничего не имеет значения. Я могу фыркать и плеваться от голливудских комедий и презрительно морщить от них нос, но мне никуда не деться от постыдного факта, что, когда эмоциональная ломка терзает мою душу, я буду ширяться романтическими комедиями в ближайшей подворотне и, прости Господи, они будут огнём течь по моим венам и давать мне по мозгам так, что я буду ещё часами потом балдеть и глупо улыбаться, и, в принципе, это нормально. И мне искренне жаль всех снобов, для которых форма важнее сути и репутация важнее собственного состояния, жаль всех тех, кого никогда не трогала музыка настолько, что слёзы бежали по щекам тёплыми солёными струйками, и одна и та же песня ставилась на повтор так, чтобы можно было погрузиться в неё, нырнуть, как в бассейн, полный бриллиантов, прозрачных, радужных, безжалостно-острых, чтобы мелодия царапала сердце краями огранки, и бояться всплыть, хотя лёгкие, кажется, вот-вот лопнут от отсутствия кислорода и перед глазами уже мечутся огненные всполохи. Жаль тех, кто никогда не выливал на себя фильм, как кислоту - кажется, будто происходящее на экране сейчас разъест тебя и следа от тебя не оставит, шипя и пенясь, стекая по стенкам твоей души, обжигая и пощипывая, и в этом пламенном ощущении сплелись боль и удовольствие, а ещё невероятное удивление от того, что думал, что умрёшь, растворившись в лужицу, а, оказалось, растворилась и слезла с тебя только мозоль, обросшая тебя целиком, ставшая твоим скафандром, и ты вдруг понимаешь, что до заточения в скафандре у тебя была другая, не такая грубая и твёрдая кожа. Жаль тех, кто не брал в руки книгу, как нож для жертвоприношений, не подносил её к лицу, как старый извращенец, разжившийся нижним бельём юной девушки, не вдыхал уникального аромата, где типографская краска мешается с бумагой, когда гладкой, маслянистой, глянцевой, когда сухой и тоненькой, готовой порваться под неосторожным прикосновением. Тех, кто не дотрагивался обложки с благоговением, не проводил по ней пальцем, как по коже любовника, ощущая текстуру скоплениями нервных окончаний на подушечках пальцев, лёгкая грубость текстиля или идеально ровный на ощупь целофанированный переплёт. Тех, кто не жаждал в уникальном сплаве жестокости и альтруизма пролить кровь - не чужую, свою, вновь и вновь вонзая в себя церемониальное лезвие строк. Кажется, что стоит прорезать ими кожу - и хлынет кровь алым фонтаном, и унесёт с собой всё то чёрное и плохое, что свило себе гнездо внутри, вместе со всей твоей безнадёжно запоротой, зашедшей в тупик жизнью, потому что они неразделимы, и переродишься для нового, лучшего существования - но, увы, не умираешь всё же и откладывается реинкарнация - только на небольшой момент внезапно обнаруживаешь, что под кожей, кроме крови, живёт солнце, и оно сияет лучезарным теплом сквозь прорехи в твоём внешнем покрове, и так это здорово - снова убедиться, что в твоей груди, кроме всей этой анатомической начинки, бьётся и пульсирует ярким сиянием настоящая звезда.
Мне кажется, что эффект от настоящего искусства - это что-то сродни интерференции. Искусство создано из боли, пронизано ей, это нить, которой выткан его гобелен - и с правильным человеком, в правильном месте, в правильное время эта волна боли снаружи, в произведении, оказывается когерентной боли внутри, и она высвобождает и гасит эту боль, исцеляет ту рану, о которой, возможно, сам не знал, или забыл, или долго отрицал её наличие, пока она гноилась, но вот ты её снова осознаёшь, снова чувствуешь, даже если надеялся никогда больше не почувствовать - и процесс исцеления начинается. Красота спасёт мир, твой мир, тот, который не покажешь и в который не впустишь, как бы ни хотелось - ибо она индекс разрушительной силы, вложенной в произведения искусства, как тротиловый эквивалент: сколько слоёв ороговевшей кожи ты сможешь содрать этим сериалом? А этим стихотворением? А как насчёт этой картины? Она спасёт твой мир тем, что не даст абсцессу разрастаться под кожей, она сначала счистит её верхний слой, потом вскроет гнойник и выпустит оттуда всю грязь, и если это поначалу мучительно больно, то потом учишься находить в этой агонии ни с чем не сравнимое удовольствие - удовольствие снова переживать, всеобъемлюще, всепоглощающе, до слёз, до хохота, до ощущения того, что можно было бы вот так вот и умереть - и не умираешь в качестве бесплатного бонуса. И если в течение жизни на нас нарастает толстенный слой накипи от обид и разочарований, и шелухи от цинизма и пофигизма, которые в разумных пределах - весьма неплохие защитные механизмы (которые, однако, в отсутствии немедленной угрозы становятся просто удушающими) - то искусство это та сода, с которой себя надо кипятить, и оно та картофелечистка, которой стоит себя очистить. Вы всё ещё не кипятите? Тогда мы идём к вам!
If you're gonna begin
To walk
Through this world
Tom Petty and the Heartbreakers, "Rhino Skin"
Том Петти воистину мудр. Впрочем, если подумать, то проявлением мудрости эти строки сложно назвать. С таким же успехом можно восхищаться мудростью утверждений вроде "дважды два равно четыре" или "у птиц есть крылья" - то бишь, чем-то самоочевидным. Тут мы, конечно, опустим то, что математика - суть умозрительная конструкция, построенная на произвольных символах и ограниченная в применимости нашим пространством, и что птицы без крыльев тоже бывают, либо в силу особенностей вида, вроде киви, либо в силу внешних обстоятельств, о чём подробнее не будем, ибо зачем лишний раз говорить о грустном, его и без того в мире хватает, вне зависимости от того, говорит о нём кто-либо или нет. В общем, каким бы трюизмом это в конечном итоге ни было, против истины не попрёшь - по этой жизни желательно ехать в огромном хорошо бронированном танке, желательно герметичном, и с гусеницами, подходящими для дальних поездок по пересечённой местности и, особенно, грязи. Ну, или, на худой конец, по меньшей мере, носорожья кожа тоже сойдёт. С пивком. Во Вьетнаме вот популярная закуска к пиву - жареные кузнечики. В эстонском Бирхаусе я видела в меню в таком же качестве свиные пятаки. Чем чёрт не шутит, может, в какой-нибудь из африканских стран к пиву подают именно кожу носорогов, хотя думать об этом не хочется. Что-то циклит меня сегодня нездорово на теме живодёрства, надеюсь, Гринпис эту запись не прочтёт. Скажу в своё оправдание, что обычно я далеко не так кровожадна.
Некоторые везунчики рождаются с минимально социально допустимым количеством эмоций, и им не знакомо то чувство тропического шторма внутри, когда все аккуратные бетонные коробки рациональных построений в голове, вместе с прилегающими к ним палисадниками, на время скрываются за пеленой проливного дождя, свет из их окон меркнет за яркими вспышками молний, озаряющих своей пронзительной яркостью стекловатную плотность толстенной стены сизых кучевых облаков. Логическое мышление этим штормом не то чтобы разносит в щепки, хотя могло бы, просто обилие статического электричества в воздухе перебивает все сигналы, и приборы теряют управление и выходят из-под контроля. Стоит грому внутри отгреметь и небу расчиститься, как всё возвращается на свои места, и все знания о том, как нужно, как правильно, как должно, оказываются на своих местах, ну, разве что, иногда чуть пошатанные и потрёпанные. Эти счастливчики не знают, что это - когда слова застревают в горле, как горсть стеклянной пыли, нещадно царапая горло изнутри, когда ими, перемешанными с противной горечью желчи и кислотой желудочного сока, тошнит, когда всё тело отчаянными судорогами пищевода изо всех сил выталкивает их наружу, как чужеродные объекты, а губы намертво сшиты хирургической нитью страха, и только обильная густая слюна подтекает сквозь крохотные швы. Никогда им не хотелось иметь возможность делиться, как амёбы - и чтобы в одной половине осталась вся, до капли, любовь к человеку, чтобы её можно было туда досуха сцедить из себя, вместе со всеми воспоминаниями о нём, включая лицо и имя, а потом прогнать эту половину себя восвояси, отправить её в тропические леса Амазонки, водить хороводы с пингвинами на Южном полюсе, вручить ей билет в один конец до Австралии, и пусть её там укусит ядовитая змея, или паук, или пронзит ей сердце когтями бешеная коала, или затопчет кенгуру, прыгая на ней, как на пружинном матрасе... Чтобы никогда её больше не видеть и не вспоминать о ней, будто не от тебя самого она когда-то родилась. Они, наверняка, не пытались кричать в подушку или бить её, не кидались со всей силы камнями в море ближе к ночи в будний день, чтобы никого на берегу не было, прочитав где-то, что это самый безопасный и эффективный способ выместить свои злость, боль и досаду так, чтобы никого не потревожить и никому не доставить проблем, и не разочаровывались, что нихрена это не помогает, хотя, действительно, и никому не мешает тоже. Они не лежали на полу, раскинув руки, глядя в потолок, где, собственно, ничего нет, даже трещин в краске, но это и не важно, потому что визуальная информация всё равно не воспринимается, так как всё внимание обращено внутрь, где мириады мыслей и чувств ведут ожесточённую борьбу, и вот-вот одна из фракций уже потянется к красной кнопке, после которой только тяжёлые белые хлопья ядерной зимы и тишина внутри, которой сейчас хочется больше всего на свете, а когда она появится, только и будешь молить, чтобы она скорей кончилась, ибо это тишина смерти, но конца и края ей не будет.
Некоторым несчастным никогда не понять, каково это - когда родился в самом сердце бури, и грозные завывания штормового ветра были твоей колыбельной. Им не познать экстатического восторга от того момента, когда удаётся этот ветер поймать в свои крылья и с бешеной скоростью лететь вперёд сквозь тучи и колючие всполохи электричества, шальной, невесомый, бесконечно свободный. Не постичь упоения от того, каково плыть на тоненькой деревяшке доски для сёрфинга по бушующему морю чувств, которое то и дело вздымается под тобой пенными многометровыми валами и грозит потопить в своей ледяной солёной утробе невыплаканных слёз, а их, видит Бог, ох, как много, с головой и больше хватит, чтобы стать твоей могилой - и оседлать вдруг очередную массивную волну, и просто скользить по ней, как по изогнутому лезвию тускло-серебристого огромного ножа, вперёд, и в этот момент, на пике адреналина и детской радости, нет ни прошлого, не будущего, а только сейчас - только эта "зелёная комната", твоё прибежище, твой секрет, только твой и больше ничей, потому что всё в мире уникально, а то, что внутри - уникально в квадрате. Со стороны, наверное, выглядит форменным безумием ловить кайф от вот такого вот ментального экстремального спорта, и всё же я не знаю, как некоторые люди живут без этого, потому что жизнь без этого кажется мне чем-то вроде безалкогольного пива, кофе без кофеина, обезжиренного молока - чем-то, из чего вытянули суть в угоду безопасности, рациональности, полезности. Это здорово и достойно уважения - самоконтроль, позволяющий выжимать из себя максимальную эффективность, высочайший КПД. Деревья, что цветут самыми яркими и прекрасными цветами, не плодоносят, потому что все силы изводят на красоту. Умению следовать правилам и держать себя в руках можно аплодировать. Однако, задыхаться от восторга так не выйдет, а я, как назло, выходит, извращенка со склонностью к аутоасфиксии, и лечиться не желаю, а желаю только потакать своим прихотям и тонуть в гедонизме.
С моей перверсией существовать сложно - на то она и перверсия, что, видать, противоестественна. Хочешь не хочешь, а с фактом того, что человек - социальное животное, ничего не поделаешь, равно как и с тем, что выживать с такой видовой особенностью в социуме надо, как умеешь хорошо, а так как к бурным проявлениям эмоций в нём относятся довольно неодобрительно, то их приходится держать в узде, а, чтобы мочь их не проявлять, легче всего просто их не чувствовать (вроде как "нет человека - нет проблемы", только вместо человека - чувства), да и негативные эмоции, причин которым в жизни любого отдельно взятого индивидуума несть числа, разрушительно воздействуют на организм даже на чисто биологическом уровне, да и вообще любые сильные эмоции для мозга, который, суть, огромный серый лабиринт проводки - это чрезмерное электрическое напряжение, которое грозит сгоранием всей системе. Мозг-то тоже не дурак раньше времени погибать, так что, после гормональных всплесков пубертатного возраста, частенько сопровождающихся эмоциональной нестабильностью, он задумывается о том, чтобы обзавестись предохранителем. И тут возвращаемся мы к мистеру Петти и ВИА Сердцееды - естественным образом, в процессе жизни на нас отрастает кожа, как у носорогов, желаем мы того или нет, а я догадываюсь, что большинство желает, и хотя бы несколько раз в жизни желали абсолютно все, без малейшего исключения. Обидно только, что это процесс односторонний и необратимый, и с ужасающей уязвимостью и хрупкостью, на смену которым вместе с наслоениями кожи приходят уверенность в себе, уравновешенность и спокойствие, теряются способность удивляться, радоваться, детская кристальная чистота и непосредственность восприятия. Да и какая тут непосредственность с такой толщиной брони, которая с годами всё прочнее... И тут на помощь таким закоснелым и безнадёжным торчкам и нарикам, как я, приходит искусство, который, в параллель религии опиуму народа - то ли героин, то ли кокаин сумрачных эстетов (ввиду отсутствия опыта обращения с тяжёлыми наркотиками, подобрать правильное сравнение мне сложно, выбирайте каждый в меру своих знаний, что, как известно, приносят только горе, ну и иногда прибавку к зарплате, но вряд ли в этом случае).
С каждым годом кожа всё прочнее, всё сложнее становится пробиться к её глубинному, не ороговевшему, пронизанному капиллярам и нервными окончаниями слою. С каждым годом её регенеративные способности становятся всё сильнее, и всё меньше то окошко времени, в которое ещё можно что-то по-настоящему ощутить. С каждым годом нужны средства всё действеннее: если поначалу задевало почти всё, через несколько лет может понадобиться уже слонобой. Искусство для меня - это вот такой вот арсенал оружия для членовредительства, для сдирания собственной кожи. Под искусством я в принципе понимаю любое творчество, вне зависимости от деления на "высокое" и "низкое", на "массовый шаблонный ширпотреб" и "элитарные произведения для настоящих ценителей с тонким вкусом". В этом слове "вкус" и есть всё дело - тонкий он, или объёмом с популярную в американских анекдотах твою мамашу - это неважно, это всё оценочные суждения, порождённые культурными структурами власти и индустрией искусства, не будем касаться всей этой грязи. Что бы ни говорили образованные критики и пресловутые "настоящие ценители", я считаю, что искусство - это то, что трогает, что вызывает чувства, и больше ничего не имеет значения. Я могу фыркать и плеваться от голливудских комедий и презрительно морщить от них нос, но мне никуда не деться от постыдного факта, что, когда эмоциональная ломка терзает мою душу, я буду ширяться романтическими комедиями в ближайшей подворотне и, прости Господи, они будут огнём течь по моим венам и давать мне по мозгам так, что я буду ещё часами потом балдеть и глупо улыбаться, и, в принципе, это нормально. И мне искренне жаль всех снобов, для которых форма важнее сути и репутация важнее собственного состояния, жаль всех тех, кого никогда не трогала музыка настолько, что слёзы бежали по щекам тёплыми солёными струйками, и одна и та же песня ставилась на повтор так, чтобы можно было погрузиться в неё, нырнуть, как в бассейн, полный бриллиантов, прозрачных, радужных, безжалостно-острых, чтобы мелодия царапала сердце краями огранки, и бояться всплыть, хотя лёгкие, кажется, вот-вот лопнут от отсутствия кислорода и перед глазами уже мечутся огненные всполохи. Жаль тех, кто никогда не выливал на себя фильм, как кислоту - кажется, будто происходящее на экране сейчас разъест тебя и следа от тебя не оставит, шипя и пенясь, стекая по стенкам твоей души, обжигая и пощипывая, и в этом пламенном ощущении сплелись боль и удовольствие, а ещё невероятное удивление от того, что думал, что умрёшь, растворившись в лужицу, а, оказалось, растворилась и слезла с тебя только мозоль, обросшая тебя целиком, ставшая твоим скафандром, и ты вдруг понимаешь, что до заточения в скафандре у тебя была другая, не такая грубая и твёрдая кожа. Жаль тех, кто не брал в руки книгу, как нож для жертвоприношений, не подносил её к лицу, как старый извращенец, разжившийся нижним бельём юной девушки, не вдыхал уникального аромата, где типографская краска мешается с бумагой, когда гладкой, маслянистой, глянцевой, когда сухой и тоненькой, готовой порваться под неосторожным прикосновением. Тех, кто не дотрагивался обложки с благоговением, не проводил по ней пальцем, как по коже любовника, ощущая текстуру скоплениями нервных окончаний на подушечках пальцев, лёгкая грубость текстиля или идеально ровный на ощупь целофанированный переплёт. Тех, кто не жаждал в уникальном сплаве жестокости и альтруизма пролить кровь - не чужую, свою, вновь и вновь вонзая в себя церемониальное лезвие строк. Кажется, что стоит прорезать ими кожу - и хлынет кровь алым фонтаном, и унесёт с собой всё то чёрное и плохое, что свило себе гнездо внутри, вместе со всей твоей безнадёжно запоротой, зашедшей в тупик жизнью, потому что они неразделимы, и переродишься для нового, лучшего существования - но, увы, не умираешь всё же и откладывается реинкарнация - только на небольшой момент внезапно обнаруживаешь, что под кожей, кроме крови, живёт солнце, и оно сияет лучезарным теплом сквозь прорехи в твоём внешнем покрове, и так это здорово - снова убедиться, что в твоей груди, кроме всей этой анатомической начинки, бьётся и пульсирует ярким сиянием настоящая звезда.
Мне кажется, что эффект от настоящего искусства - это что-то сродни интерференции. Искусство создано из боли, пронизано ей, это нить, которой выткан его гобелен - и с правильным человеком, в правильном месте, в правильное время эта волна боли снаружи, в произведении, оказывается когерентной боли внутри, и она высвобождает и гасит эту боль, исцеляет ту рану, о которой, возможно, сам не знал, или забыл, или долго отрицал её наличие, пока она гноилась, но вот ты её снова осознаёшь, снова чувствуешь, даже если надеялся никогда больше не почувствовать - и процесс исцеления начинается. Красота спасёт мир, твой мир, тот, который не покажешь и в который не впустишь, как бы ни хотелось - ибо она индекс разрушительной силы, вложенной в произведения искусства, как тротиловый эквивалент: сколько слоёв ороговевшей кожи ты сможешь содрать этим сериалом? А этим стихотворением? А как насчёт этой картины? Она спасёт твой мир тем, что не даст абсцессу разрастаться под кожей, она сначала счистит её верхний слой, потом вскроет гнойник и выпустит оттуда всю грязь, и если это поначалу мучительно больно, то потом учишься находить в этой агонии ни с чем не сравнимое удовольствие - удовольствие снова переживать, всеобъемлюще, всепоглощающе, до слёз, до хохота, до ощущения того, что можно было бы вот так вот и умереть - и не умираешь в качестве бесплатного бонуса. И если в течение жизни на нас нарастает толстенный слой накипи от обид и разочарований, и шелухи от цинизма и пофигизма, которые в разумных пределах - весьма неплохие защитные механизмы (которые, однако, в отсутствии немедленной угрозы становятся просто удушающими) - то искусство это та сода, с которой себя надо кипятить, и оно та картофелечистка, которой стоит себя очистить. Вы всё ещё не кипятите? Тогда мы идём к вам!