Absynthe with Faust
Я сойду с ума от этой жизни. Рано или поздно, я сойду с ума. Только бы вытерпеть, только бы выжить...
Дым проходит по горлу, лёгкий, белый, тонкая паутина, сделанная из стальных нитей. Режет и царапает, как наждачная бумага. Грубым песком сыпется вниз, в лёгкие. Я твёрдо впечатываю тоненький бумажный свёрток в блюдце, задерживаю дыхание. Оранжево-розовая точка гаснет, терпкий дым превращается в тоненькую струйку и вовсе истаивает. Сегодня я уже не кашляю, и слёз тоже нету, как в первые два раза. Лёгкие начинают напряжённо подрагивать, требуя новой порции кислорода. Я медленно выдыхаю, любуясь пушистым облаком, срывающимся с моих губ. В детстве я мечтала попрыгать на одном из таких, только те обычно были в небе. Во рту остаётся сухость и смутный горько-сладкий привкус. Новая затяжка, дорожка пепла опасно приближается к пальцам. Значит, эта будет последней. Крепко сомкнув губы, я смотрю на секундомер на экране ноутбука, стрелка двигается так медленно... Больше 17 секунд я не выдерживаю. Вся шероховатость осела в лёгких, на выходе дым ласков, как шёлк, касаясь моего нёба. Прошло 25 минут с первой затяжки. Скоро должно подействовать. Губы сами искривляются в улыбке, неуверенный смешок звучит неожиданно громко в пустой комнате. Зрение немного мутнеет на секунду, а потом становится необычно ясным, будто в голове подкрутили нужное колёсико. Начинается. Если это спасёт меня хотя бы на пару часов от себя самой и снимет с меня эти цепи, я готова платить цену.
Мутноватая розовая бурда в высоком объёмистом стакане не вызывает никакого доверия. Я беру соломинку и мешаю, лёд тихонько стукается о стенки. Кажется, стакан даже не стеклянный - иначе бы лёд звякал, а не стучал. Я осторожно отпиваю, меня едва не выворачивает от мерзкого сивушного привкуса. Господи, чего они туда только налили? За отвращением от вкуса я даже не замечаю, как спиртное проскальзывает вниз, горячее, будто кипяток. Плечи сразу слегка расслабляются. Крепкая штука, видимо. По сивушности было уже понятно. Я изо всех сил стараюсь не кривить лицо, но на меня и так никто не смотрит. Смотрели бы - заметили бы окаменение лицевых мышц. Но это ничего. Если эта жгучая гадость поможет мне забыть про страх, если она поможет мне понять тебя и дотянутся до тебя, то пусть она будет моим лекарством на сегодня. Я буду послушным ребёнком и выпью это до дна, только услышьте меня, поймите меня. Если так, то я готова платить цену.
Всякое страдание ложно, всякое страдание сложно, в противопоставление таким простым и элементарным вещам, как дружба, радость, счастье. Что же такое делает с собой человек, что делают с ним другие люди и жизнь, если ничто уже не бывает так просто и хорошо без того, чтобы одурманить себя чем-либо?
Дым проходит по горлу, лёгкий, белый, тонкая паутина, сделанная из стальных нитей. Режет и царапает, как наждачная бумага. Грубым песком сыпется вниз, в лёгкие. Я твёрдо впечатываю тоненький бумажный свёрток в блюдце, задерживаю дыхание. Оранжево-розовая точка гаснет, терпкий дым превращается в тоненькую струйку и вовсе истаивает. Сегодня я уже не кашляю, и слёз тоже нету, как в первые два раза. Лёгкие начинают напряжённо подрагивать, требуя новой порции кислорода. Я медленно выдыхаю, любуясь пушистым облаком, срывающимся с моих губ. В детстве я мечтала попрыгать на одном из таких, только те обычно были в небе. Во рту остаётся сухость и смутный горько-сладкий привкус. Новая затяжка, дорожка пепла опасно приближается к пальцам. Значит, эта будет последней. Крепко сомкнув губы, я смотрю на секундомер на экране ноутбука, стрелка двигается так медленно... Больше 17 секунд я не выдерживаю. Вся шероховатость осела в лёгких, на выходе дым ласков, как шёлк, касаясь моего нёба. Прошло 25 минут с первой затяжки. Скоро должно подействовать. Губы сами искривляются в улыбке, неуверенный смешок звучит неожиданно громко в пустой комнате. Зрение немного мутнеет на секунду, а потом становится необычно ясным, будто в голове подкрутили нужное колёсико. Начинается. Если это спасёт меня хотя бы на пару часов от себя самой и снимет с меня эти цепи, я готова платить цену.
Мутноватая розовая бурда в высоком объёмистом стакане не вызывает никакого доверия. Я беру соломинку и мешаю, лёд тихонько стукается о стенки. Кажется, стакан даже не стеклянный - иначе бы лёд звякал, а не стучал. Я осторожно отпиваю, меня едва не выворачивает от мерзкого сивушного привкуса. Господи, чего они туда только налили? За отвращением от вкуса я даже не замечаю, как спиртное проскальзывает вниз, горячее, будто кипяток. Плечи сразу слегка расслабляются. Крепкая штука, видимо. По сивушности было уже понятно. Я изо всех сил стараюсь не кривить лицо, но на меня и так никто не смотрит. Смотрели бы - заметили бы окаменение лицевых мышц. Но это ничего. Если эта жгучая гадость поможет мне забыть про страх, если она поможет мне понять тебя и дотянутся до тебя, то пусть она будет моим лекарством на сегодня. Я буду послушным ребёнком и выпью это до дна, только услышьте меня, поймите меня. Если так, то я готова платить цену.
Всякое страдание ложно, всякое страдание сложно, в противопоставление таким простым и элементарным вещам, как дружба, радость, счастье. Что же такое делает с собой человек, что делают с ним другие люди и жизнь, если ничто уже не бывает так просто и хорошо без того, чтобы одурманить себя чем-либо?