Продавец яблок
Отрывок первый
Лучше всего из детства я помню яблоки. Красные, тугие августовские яблоки, облеплявшие каждую ветку как гигантские божие коровки. И худую соседскую девушку Мину. Мне до сих пор снится, что я стою под деревом, алчно растянув подол платья, а сверху смеется кто-то невидимый и встряхивает тяжелые ветки. Яблоки падают с глухим бум-бум-бум в мой подол, мимо в траву, теплыми градинами бьют меня по шее и по спине. Я вскрикиваю и втягиваю голову глубоко в плечи, а кто-то невидимый продолжает трясти яблоню и смеяться. Это не сухой, отрывистый минин смех, не грудной алексин, не бабушкин - бабушка редко смеется. Это чей-то заливистый яблочный смех.
Когда мне исполнилось десять лет, настал мой через трясти яблочные деревья. Алекса распотрошила старое бабушкино одеяло и смастерила из его внутренностей белые крылья мне в подарок.
- С ними тебе не будет страшна никакая высота, - заверила она.
Я поцеловала Алексу в щеку в знак благодарности и рассмеялась, потому что я никогда не боялась высоты. Иногда я привязывала крылья к плечам, взбиралась на старую яблоню, на самые верхние ветки, способные выдержать мой вес и часами сидела там, поглаживая трепещущие перья, прислушиваясь, как на востоке, за Девичим холмом, рождается ветер. Когда мне исполнится шестнадцать лет, решила я, я разбегусь и полечу с вершины Девичьего холма. Если правильно угадать направление, ветер унесет меня, куда мне захочется.
- И куда тебе хочется? - рассмеялась Алекса, когда я рассказала ей о своем плане. Алекса часто смеялась своим мелодичным грудным смехом, но глаза ее оставались грустными, как будто рябь пробегала по воде, не затрагивая глубины.
Я задумалась и подергала перья на крыльях, как будто проверяла, хорошо ли они прилажены. Дальше всего мир было видно как раз в макушки Девичьего холма: бесконечные яблочные сады, реку, дорогу вдоль ее русла и старый римский мост почти на горизонте. Если в мире есть что-нибудь интересное, оно начинается именно там, за мостом. Говорят, что на мосту в последний раз видели продавца яблок на рассвете после его исчезновения.
Я помню продавца яблок - высокий, румяный, он сам был похож на крепкий плод сорта Болдуин, и щедро шутил с прохожими, обнажая в улыбке два ряда белых зубов. На его передвижной витрине аккуратными пирамидками были разложены сокровища: прозрачные мармеладные дольки, бледно-розовые шарики пастилы, твердая карамель с жидкой янтарной сердцевиной и яблоки - горы самых лучших, круглых, без единого изъяна, яблок. Мы рассаживались прямо на мостовую на почтительном расстоянии, и, затаив дыхание, наблюдали, как он колдует. Он на мгновение замирал над яблочной россыпью, ловко выхватывал одно, рукавом стирал с него восковой налет, нанизывал яблоко на гладкую деревянную палочку, окунал в один чанов, спрятанных за прилавком и замирал, выдерживая театральную паузу. В ответ мы издавали дружное “Ах”, требуя продолжения, и, словно по волшебству, яблоко снова появлялось в его руках, но уже преображенным: оно сияло красной карамельной оболочкой, или черным шоколадом, иногда присыпанным белоснежной кокосовой стружкой. Красное яблоко стоило монету, черное - две. В присутствии Алексы продавец яблок смеялся заливистым яблочным смехом и принимался ловко жонглировать своим товаром. Алекса улыбалась ему в ответ, но глаза ее оставались грустными.
В деревне долго судачили об исчезновении продавца яблок и пришли к выводу, что во всем виновата сама Алекса. Бабушка считала, что уличных торговцев, точь-в-точь как циркачей и бродячих кошек, природа не наделила постоянством и глупо тосковать об их уходе. Я не стала возражать вслух, но стоило бабушке отвернуться, как я зашептала на ухо Алексе: “Я уверена, что он вернется! Он просто захотел посмотреть, что там, за горизонтом.”
- Я уверена, что он не вернется, - покачала головой Алекса. - У него наверняка разбито сердце. Людям с разбитым сердцем противопоказано жить на одном месте.
Вера Ковалева, 12-13 октября 2011, Йер
Лучше всего из детства я помню яблоки. Красные, тугие августовские яблоки, облеплявшие каждую ветку как гигантские божие коровки. И худую соседскую девушку Мину. Мне до сих пор снится, что я стою под деревом, алчно растянув подол платья, а сверху смеется кто-то невидимый и встряхивает тяжелые ветки. Яблоки падают с глухим бум-бум-бум в мой подол, мимо в траву, теплыми градинами бьют меня по шее и по спине. Я вскрикиваю и втягиваю голову глубоко в плечи, а кто-то невидимый продолжает трясти яблоню и смеяться. Это не сухой, отрывистый минин смех, не грудной алексин, не бабушкин - бабушка редко смеется. Это чей-то заливистый яблочный смех.
Когда мне исполнилось десять лет, настал мой через трясти яблочные деревья. Алекса распотрошила старое бабушкино одеяло и смастерила из его внутренностей белые крылья мне в подарок.
- С ними тебе не будет страшна никакая высота, - заверила она.
Я поцеловала Алексу в щеку в знак благодарности и рассмеялась, потому что я никогда не боялась высоты. Иногда я привязывала крылья к плечам, взбиралась на старую яблоню, на самые верхние ветки, способные выдержать мой вес и часами сидела там, поглаживая трепещущие перья, прислушиваясь, как на востоке, за Девичим холмом, рождается ветер. Когда мне исполнится шестнадцать лет, решила я, я разбегусь и полечу с вершины Девичьего холма. Если правильно угадать направление, ветер унесет меня, куда мне захочется.
- И куда тебе хочется? - рассмеялась Алекса, когда я рассказала ей о своем плане. Алекса часто смеялась своим мелодичным грудным смехом, но глаза ее оставались грустными, как будто рябь пробегала по воде, не затрагивая глубины.
Я задумалась и подергала перья на крыльях, как будто проверяла, хорошо ли они прилажены. Дальше всего мир было видно как раз в макушки Девичьего холма: бесконечные яблочные сады, реку, дорогу вдоль ее русла и старый римский мост почти на горизонте. Если в мире есть что-нибудь интересное, оно начинается именно там, за мостом. Говорят, что на мосту в последний раз видели продавца яблок на рассвете после его исчезновения.
Я помню продавца яблок - высокий, румяный, он сам был похож на крепкий плод сорта Болдуин, и щедро шутил с прохожими, обнажая в улыбке два ряда белых зубов. На его передвижной витрине аккуратными пирамидками были разложены сокровища: прозрачные мармеладные дольки, бледно-розовые шарики пастилы, твердая карамель с жидкой янтарной сердцевиной и яблоки - горы самых лучших, круглых, без единого изъяна, яблок. Мы рассаживались прямо на мостовую на почтительном расстоянии, и, затаив дыхание, наблюдали, как он колдует. Он на мгновение замирал над яблочной россыпью, ловко выхватывал одно, рукавом стирал с него восковой налет, нанизывал яблоко на гладкую деревянную палочку, окунал в один чанов, спрятанных за прилавком и замирал, выдерживая театральную паузу. В ответ мы издавали дружное “Ах”, требуя продолжения, и, словно по волшебству, яблоко снова появлялось в его руках, но уже преображенным: оно сияло красной карамельной оболочкой, или черным шоколадом, иногда присыпанным белоснежной кокосовой стружкой. Красное яблоко стоило монету, черное - две. В присутствии Алексы продавец яблок смеялся заливистым яблочным смехом и принимался ловко жонглировать своим товаром. Алекса улыбалась ему в ответ, но глаза ее оставались грустными.
В деревне долго судачили об исчезновении продавца яблок и пришли к выводу, что во всем виновата сама Алекса. Бабушка считала, что уличных торговцев, точь-в-точь как циркачей и бродячих кошек, природа не наделила постоянством и глупо тосковать об их уходе. Я не стала возражать вслух, но стоило бабушке отвернуться, как я зашептала на ухо Алексе: “Я уверена, что он вернется! Он просто захотел посмотреть, что там, за горизонтом.”
- Я уверена, что он не вернется, - покачала головой Алекса. - У него наверняка разбито сердце. Людям с разбитым сердцем противопоказано жить на одном месте.
Вера Ковалева, 12-13 октября 2011, Йер