Тени на оранжевой дороге становились все длинней...
Им было... сколько? Лет по двадцать, наверное. Они мечтали о море, и море ждало их - оба учились на океанологов. Оба писали стихи и пытались сочинять прозу. Фантастику, конечно.
Ей было шестнадцать, и она, насмотревшись, как эти двое пытаются что-нибудь написать - или просто рассуждают, как было бы здорово что-нибудь написать, - молча взяла тетрадку, села и написала.
"Исчезайку". Изящную не то притчу, не то сказку о том, как здорово, когда можешь исчезнуть все, что мешает радоваться... или не здорово?
"Письмо к Лукьянову". Сказку об инженерах и любви, взаимной и безответной.
И еще одну странную, размытую, ни на что не похожую сказку, которую я не считала нужным сюда выкладывать, а сейчас захотелось. Прочла нечаянно одну пакость, захотелось в противовес чистоты и странности.
Тени на оранжевой дороге становились длиннее и длиннее, и шагать по ней ему, такому длинноногому и все вытягивающемуся на ходу, было легко необычайно. Огромное невесомое солнце висело над морем, и казалось, будто яблоки плыли от горизонта к берегу, покачиваясь и выныривая из волн то алым, то золотым боком.
Дорога круто свернула в лес. Он оглянулся: солнца уже не было, и только алый солнечный отпечаток медленно таял над водой.
Он свернул вслед за дорогой, и два последний красных луча сомкнулись за его спиной, как копья стражников.
Он лежал затылком на срубе низенького старого колодца, и прямо в глаза ему мигала желтая и лукавая, как кошачий глаз, звезда. От колодца тянуло сыростью. Что-то там, в глубине, мерно плескалось. Не хотелось двигаться, не хотелось шевелиться, как будто все его тело завалили горкой прозрачных стеклянных кубиков. Стеклянное оцепенение.
Все-таки он поднялся, отряхнулся и склонился над срубом. Ничего интересного он там не увидел. В шевелящейся воде струился голубой свечкой месяц. Было так тихо, что в ушах у него пронзительно звенело. Как комар.
Наверное, поэтому он и не слышал шагов. Просто обернулся и вздрогнул, увидев в нескольких шагах от себя призрачно сияющую фигуру. От неожиданности он никак не мог понять, что же это такое: человек, дерево или вообще черти что. В голове успела мелькнуть мысль, что мозг разучился расшифровывать визуальные сигналы. Сразу после этой нелепой мысли он понял, что это такое и почему оно так сверкает.
Просто это был мокрый с ног до головы человек. Более того, он с ног до головы был облеплен тиной и травой.
Ему стало как-то неуютно стоять напротив этого чуда, и он отошел в сторону. Шумно отряхнувшись, мокрый сел на траву. Вроде бы он приветливо улыбался?..
- Водяной, - представился чудак, снимая с зеленой щеки травинку и брезгливо стряхивая с кончиков усов капли воды.
Он отшатнулся от холодных брызг.
- Пожалуйста, не волнуйтесь, - предложил Водяной.
Он и не волновался. Он был разумным мальчиком и знал, что в странных ситуациях волноваться ни к чему. Все равно не поможет.
Он внимательно огляделся и неожиданно догадался:
- Вы из колодца?
- Да, - важно ответил Водяной.
- А что вы там делаете?
- Тоскую.
Что тут сказать, он не знал и спросил, косясь на колодец:
- У вас и русалки водятся?
- Нет, - твердо сказал Водяной. - Этого нет. Гадость хвостатая.
У него насчет русалок было несколько иное мнение, но он благоразумно промолчал.
- А вообще скучно, скучно, - пожаловался Водяной.
Уж не хочет ли этот чудак предложить поселиться мне где-нибудь по соседству, для компании, где-нибудь в болотце, подумалось ему. И он опять решил благоразумно промолчать.
- Семнадцать лет сижу в этом колодце, - сказал Водяной.
- Зачем?
- Вот вы, люди, такие: сразу зачем да почему. А низачем. Она умерла семнадцать лет назад. А я не могу ее забыть. Зачем, спросишь ты, почему? Не знаю. Ты ведь не знаешь, зачем пришел в этот Город.
- Какой Город?
Водяной смотрел на него не мигая. Где-то в глубине колодца что-то хрустально позванивало. Месяц спрятался. Вокруг стоял лес, таинственный и тихий.
- Вы спросили, почему я пришел в этот Город. Но ведь мы находимся в лесу.
- Да, в лесу, - буркнул Водяной.
- А Город-то где?
- Город там, - Водяной махнул рукой куда-то за правое плечо.
- Объясните, пожалуйста, как этот Город найти, - не унимался он.
- Да найдешь. Его нельзя обойти, - непонятно сказал Водяной.
- А далеко до него? - зашел он с другой стороны.
- А это кому как, - пожал плечами Водяной.
Видимо, семнадцать лет сидения в колодце не проходят даром, решил он.
- Я ведь не виноват, что ваша русалка умерла…
- Какая еще русалка? - взвился Водяной. - Что ты глупости болтаешь?
- Так откуда мне знать, кто вы такие, - оправдывался он. - Вот вы Водяной…
- Я был человеком, и она тоже. У нас и дочь есть. В Городе живет.
- Ну если вы человек, так чего в колодце мокнуть? Давайте вместе в этот Город пойдем, найдем вашу дочку.
- Нет, я к ней не хожу. Зачем я ей.
- Ну, как зачем? Она же вам дочь, как…
Водяной с неожиданной ловкостью перемахнул невысокий сруб колодца и исчез в его глубине с шумным плеском.
- Вы там ревматизм заработаете, - с досадой сказал он, вытирая забрызганное лицо.
По некоторым признакам, в Городе водились чудеса. Хотя в нем не сохранилось ни одной волшебной палочки, не говоря уже о сапогах-скороходах, шапках-невидимках и прочих чудесах через черточку, кое-что все-таки случалось.
Чудеса были незаметны и необходимы Городу, и никому еще не удавалось выманить их с его кривых улочек и каменных мостовых.
Жители Города были тактичными людьми, и можно было не опасаться, что проснешься, к примеру, утром в стеклянном доме только потому, что кому-то захотелось любоваться рассветом, не выходя на улицу.
Тем более что чудеса совершались по своим собственным законам. Если по Городу шел печальный человек, то далеко не каждый мог помочь ему своим чудом. Но это уже совсем особый разговор.
Зато каждую ночь, даже безлунную, над Городом всходила луна: из луковицы, или из серебряной монетки, или из осколка зеркальца, которое утром выронила из кармана девчонка.
Последний снег Города шел цветным. Цветным и таким же чистым, как белый снег. Для того, чтобы лужи от него были зелеными, розовыми, желтыми, лиловыми, а не грязно-бурыми. Дети лепили из него разноцветных снежных баб.
Много неприметных, неясных чудес происходило в Городе, но самым старинным было такое чудо: в сумерки на Город опускалась тишина, опутывая его паутиной задумчивости, и тогда раздавался звон - в Городе звенели крыши. Будто лопались стеклянные елочные шары, стукаясь тонкими боками, или шуршали серебряные обертки конфет, или шел над Городом стеклянный дождь.
Над Городом повисли прозрачные сумерки, словно сиреневый капроновый шарф, унесенный ветром и неожиданно застывший.
На окраине он удивленно остановился: в Городе что-то звенело. Со всех сторон раздавался осторожно-вопросительный звон. Словно стеклянный врач выстукивал стеклянного больного: «Может быть, все-таки здоровы?» - «Может быть…».
Город был неяркий, и в этот час странно пустынный и тихий. Он казался бы бледным и сердитым, если идти по нему, не поднимая глаз. Но стоило оторваться взглядом от мостовой, и Город становился совсем иным. Крыши домов были совершенно разных неопределенных цветов, и выглядели так, словно их только что вымазали цветными мелками. На крышах трепетали флюгеры. Накопив за день солнца, они роняли в переулки веселые солнечные кляксы.
В сиреневой мути над головой разгорался, покачиваясь, только что зажженный фонарь. Он прислушался: где-то за углом раздавались шаги фонарщика. Он обогнул дом и вышел на соседнюю улицу. Но и эта улица была пустынна. Горел ряд фонарей. Из последнего выпорхнула стайка прозрачных искр.
Он побежал, и каждый его шаг повисал звонким столбиком между домов. Дома, казалось, склонялись друг к другу, улицы изгибались и сворачивались клубочком, и как он ни старался, фонарщик был или впереди, или где-то сбоку, в тишайшем переулочке. Он бежал долго и остановился, задыхаясь. Ему уже трудно было понять, стучит это его сердце в висках, или раздаются шаги неуловимого фонарщика. Чтобы нарушить странную тишину улицы, он вполголоса произнес:
- Что за маскарад?
Хотя ничего похожего на маскарад вокруг не наблюдалось.
Ему неожиданно ответил негромкий лукавый смех. Он поднял голову.
- Фонарщика искал, чудак, - донеслось до него из приоткрытого окна наискосок.
Что-то упало рядом с ним, и окно бесшумно захлопнулось.
- Я думал, что из сказок вырос уже, - задумчиво сказал он, поднимая с мостовой цветок.
Какой-то старинный это был цветок. Такие цветы он видел в саду у своей первой учительницы. Дицентра, разбитое сердце, всплыло в памяти название. И впрямь похожи на маленькие разбитые сердечки эти розовые лепестки. Не слишком печально для сказки? Но он был уверен в своем сердце, так уверен, что у него даже не мелькнуло мысли повернуть назад.
Ох, какой милой она ему показалась. Какие белые, чуть ли не розоватые волосы с холодком (кажется, так и скрипнут в пальцах, как снежок). Какая улыбка у нее была - мгновенная и настороженная: будто лук натянулся и вздрогнул. Запела стрела… А под плотно сомкнутыми ресницами - голубые тени. И пальцы чуткие, стремительные, скользящие - пальцы слепой.
Характер ужасно независимый. Если это недостаток, то оттого, что у нее нет зрения. Не видит ни себя, ни других. Вообще же она идеальна. Доказательства? Пожалуйста: она семнадцать лет жила в Городе, находилась под его опекой. Чего же еще?
Пол в ее комнате было в розово-зелено-голубую клетку. А окна тоже цветные.
Над Городом шел сильный дождь, такой стремительный и громкий, что казалось, будто в этом синем наваждении разыгрывается какое-то сражение. Невидимые мечи, палицы, копья дробили воздух и лужи на мельчайшие осколки, громко шумели деревья.
Весь Город стал синим. Он давно заметил, что Город любит синий цвет и пользуется каждым удобным случаем, чтобы посинеть.
Она неподвижно стояла у окна, положив пальцы на стекло, о которое разбивались капельки дождя. И он тоже стоял у окна, молчал и томился бездействием. Ему хотелось говорить ей странные вещи.
- А какой с виду дождь? - спросила она. - Вода кусочками?
- Вода капельками.
- Что за капельки?
- Как слезы.
- Какие слезы?
- Которыми плачут.
- Плачут? Как это? Зачем?
- Когда грустно, тогда плачут.
- Ну, а как это - грустно?
- Неужели не знаешь? Тебе никогда не бывало грустно?
- Никогда.
- А жалко кого-нибудь бывало?
- Кого?..
Она отошла от окна, и он тотчас положил ладонь на то место, где лежала ее рука. Стекло было теплым. Постоянно его мучила жалость; что-то надо было делать с ее глазами, и он решил идти к Водяному. Посоветоваться. Как-никак, а это ее отец.
Но Водяной пришел сам. Он остановился на пороге ее комнаты, тяжело дыша. С черного плаща Водяного стекали струи дождя.
- Вы босиком? - спросил он, оглядев Водяного, и с тревогой обернулся на нее.
Но она спала, неловко подложив под щеку локоть, облокотившись о стол. Ему тоже ужасно захотелось спать.
- Мне с вами надо побеседовать, - сказал он сонно и присел на краешек стула. - Вы не уходите, пожалуйста… Вы ведь знаете, как ей помочь?
Его охватило странное оцепенение, как тогда, у колодца. На секунду почудился запах хвои, словно он спал в лесу, и ему снился сон, в котором была она, ее комната, Водяной, цветок в кармане его куртки.
- Вы ведь знаете, как ей помочь? - повторил он. - Вы из этого Города, тут все умеют делать чудеса, тут со всеми такое случается. Вот вы живете в колодце, это тоже чудо, просто дурацкое, уж простите, конечно… А вот вы пришли, как только я о вас подумал, это, может быть, тоже чудо? Я никак не разберусь с местными чудесами…
Он вгляделся в фосфоресцирующего в сумраке Водяного, с трудом продираясь сквозь сонный морок, и ясно увидел, как мимо лица Водяного проплыла рыба. Он вздрогнул и огляделся.
Вокруг был лес. На месте стола виднелся сруб колодца, а вокруг плавали рыбы. Что за бред, с усилием произнес он заплетающимся языком.
- Да не валяйте вы дурака!
Водяной, вдруг очутившийся позади него, легонько хлопнул его по спине. Он хотел возмутиться, но во рту что-то тяжело перекатывалось, мешая говорить.
- Да выплюнь ты камешки, - сказал Водяной, снова хлопнув его по спине.
Он и впрямь выплюнул гладкие речные камушки и с недоумением стал ждать объяснений.
- Ну вот и славно, - довольно сказал Водяной. - Вот и нечего тебе по лесу-то шастать. Не зная броду, не суйся в воду.
- Что-то я вас не пойму, - забормотал он, стараясь то ли вспомнить что-то важное, то ли проснуться.
- А чего тут понимать?
- Вспомнил! - воскликнул он. - Я хотел узнать, как найти Город. Вы мне расскажите, пожалуйста, где этот Город и куда идти.
- А зачем тебе туда? - хитро щуря круглые глаза, спросил Водяной.
- Так ведь я хочу помочь вашей дочери, я хочу, чтобы она прозрела…
- Ну так и научи ее видеть, - неожиданно громко воскликнул Водяной. - Раз уж ты уже в Городе.
По полу пробежал отрезвляющий сквознячок, и он открыл глаза. Дверь тихо качалась. Вскочив со стула, он бросился к двери, бегом спустился с лестницы.
Водяной исчез. Только на верхней, сухой ступеньке, куда не попадал дождь, сохли отпечатки босых ступней.
Сверкая в лужах вчерашнего дождя, зажигая флюгеры так, что они разбрызгивали во все стороны солнечных зайчиков, заглядывая в окна исключительно для того, чтобы полюбоваться на свое великолепное отражение, в Город пришло удивительно нарядное и свежее утро.
Они проспали всю ночь, сидя на стульях друг против друга и положив головы на грубую скатерть.
Она все еще спала, а он смотрел, как к ней подползал солнечный квадрат окна. Вот в ужасе затрепетали ресницы, и осторожные щелки глаз сверкнули голубой влагой. Он взволнованно вскочил и чуть не упал, подвернув затекшую ногу. Но уже не было испуганных щелок, а два синих полукруга восторженно смотрели на него.
Взмах рук, вихрь, стук двери, и пусто-пусто стало в комнате.
Он подбежал к окну.
Утро совсем сошло с ума. Сколько появилось красок вокруг - они перебивали друг друга, по мостовым скользили нежные блики. Ее белое платье, мелькнувшее в конце улицы, тоже стало цветным и пятнистым. О, маленькая хамелеонка…
И на следующий день было чудесное утро, и всю следующую неделю была прекрасная погода. Было так красиво, радостно и удивительно вокруг, что она с искренним удивлением спросила:
- Как, ты куда-то собираешься? Никуда я отсюда не пойду, тут так красиво. А у тебя и тут есть дело, ты сам говорил…
Было, конечно, временное дело. Оно смущало его легкостью и несерьезностью. Он чистил флюгеры. На крышах ему бывало ослепительно светло и празднично. Просто это было не его дело. Нужно было идти дальше. Но без нее он не мог уйти.
Вечером он разыскивал ее где-нибудь и вел домой. Синяя прохладная ночь рекой текла по улицам, светлые дома белели как паруса, напоминая ему о море. Когда он доходили до ее двери на последнем этаже, и она сонно улыбалась ему в проем закрывающейся двери, ему казалось, что он смотрит на нее в перевернутый бинокль: такой далекой она становилась.
На крышах было великолепно. Ступенчатое разноцветное царство плыло в синем небе, флюгеры вертелись в разные стороны, и воздух был напичкан солнечными молниями. Тут носилось много надоедливых глазастых стрекоз с прозрачными крыльями. Солнце было горячее и привычное. Облака, белые и близкие, плыли растрепанными комьями, будто сверху их гребли лопатой.
Он здорово загорел. С каждым днем все чаще он опускал глаза вниз, на Город под крышами, высматривая знакомое платье и белые разлетающиеся волосы. Но она не появлялась. Зато появился маленький черный человечек. Он болтал всякую ерунду. От его дурацкой болтовни слабели колени и темнело в глазах так, что он однажды чуть не свалился с крыши. После этого он понял, насколько вредно постоянное присутствие черного человечка, и старался его выжить, но не тут-то было. Напротив, человечек приходил все чаще, и под действием речей этого могучего малютки он становился угрюмым.
- Послушай, что тебе надо? - орал он на человечка. - Вокруг прекрасно! Солнце! Город веселится. Я тоже хочу веселиться, отстань от меня.
- И она веселится, - ни к чему говорил черный человечек.
- И прекрасно, - тут же отвечал он. - И очень хорошо, что ей весело. Она счастлива теперь, она видит.
- Видит всех, кроме тебя. Обрати внимание, ты для нее что-то вроде пажа. Провожаешь с прогулок, несешь шлейф своей королевы…
- При чем тут?.. Она беспечна и жизнерадостна, потому что у нее в душе абсолютная ясность.
- А может, абсолютная пустота?
- Ну, допустим, если ты настаиваешь. Она пуста и глупа. Договорились. Так стоит ли из-за нее так мучить меня?
- Но она такая необыкновенно милая. Разве ее улыбка может быть улыбкой глупости? Нет, она не глупа, нет. Она недобрая, вот что, - говорил коварный черный человечек.
- Ну что же в ней недоброго? Она просто мало видела в жизни, не научилась жалеть… Да и кого ей жалеть? Праздник вокруг. Не меня же, в самом-то деле! Я здоров и весел. И вообще, она пока занята своими глазами.
- А ты чем занят?
Даже луна из сыра, политого томатным соком, казалась непомерно горькой после таких бесед.
Жена человек, умеющего делать луну, выбирала для очередного светила луковицу, от которой поменьше щипало глаза, когда замечала проходящего мимо хмурого парня с щетками в руках.
- Что же ты не приходишь со своей девочкой в Цирк? - спросил как-то Фокусник, встретившийся ему в переулке.
Он промолчал, ощутив внезапную неловкость.
- А покататься на моих качелях она не хочет?
Он пожал плечами.
- Странно, - строго сказал Фокусник, глядя на него зеленющими глазами.
Он кивнул Фокуснику и быстро пошел вперед, но тот догнал его.
- Постой. Оставим качели девчонкам. А ты - не хочешь ли полетать?
- На чем?
- Ни на чем, сам по себе.
Он внимательно посмотрел в веселую зелень фокусниковых глаз, таких зеленых, что сам цвет их уже был фокусом.
- Да, хочу, конечно, если вы не шутите.
- И набрав высоту, тихо крылья сложил… - неожиданно пропел черный человечек за его спиной.
Фокусник, словно услышав эти слова, поспешно сказал:
- Впрочем, как-нибудь в другой раз.
- Нет, почему же, зачем откладывать? Если вы из-за этого, - он неопределенно кивнул через плечо, - то не обращайте внимания, пожалуйста.
Фокусник сделал удивленное лицо, посмотрел как-то сквозь него и виновато сказал:
- Все-таки в другой раз. Сейчас, дружище, не получится. Не огорчайся, в другой раз.
После этого случая долго не проходило чувство неловкости. Он с холодком ощущал в душе какую-то унылую пропасть.
Она прошла мимо. Легко прошла и не заметила его. Это было уже слишком. Он медленно шел вслед за ней и думал, что скоро придет осень, хотя до осени было еще далеко. Впереди маячило ее светлое платье. Когда она проходила квадраты света от зажженных окон, волосы ее холодно вспыхивали. Возле своего дома она замедлила шаг и села на ступеньки каменного крыльца. Она казалась совсем маленькой среди темных, тесно стоящих домов. Из окон двух соседних зданий падали два светлых луча, скрещиваясь на ней. Все это было похоже на театральную сцену. Она медленно подняла руки и тихо запела. Он стоял в тени и напрасно вслушивался в слова песни: он ничего не мог разобрать. Было даже похоже, что она поет на неизвестном, чужом языке. Потом она уронила руки и замолчала, и он вышел из тени.
- Что это ты пела? - спросил он.
- Я? Разве? Ничего я не пела.
Ох как он устал. Ему захотелось сказать что-нибудь злое и обидное и увидеть ее изменившееся лицо. Но вместо этого он сказал:
- Устала? Хочешь, я занесу тебя по лестнице на руках.
- Хочу, - согласилась она.
Он нес ее по лунной, призрачно освещенной лестнице с крутыми ступеньками и ругал себя как только мог. Черный человечек плелся где-то сзади и скорбно вздыхал. Она рассеянно водила глазами по проплывающим мимо стенами и улыбалась.
Когда он вошел в комнату и поставил ее на ноги, черный человечек явственно произнес:
- Докатился.
Она потянулась и рассмеялась:
- О чем ты?
- Спокойной ночи, - нервно сказал он, взбешенный поведением черного человечка.
В дверях он столкнулся с Водяным.
Водяной держал в руках пузатую стеклянную банку, где в лунной воде плавали рыбы, шевелящие длинными алыми хвостами. Водяной был сух, и чист, и странно одет.
- Вот, наловил рыб. Красивые, - неуверенно сказал Водяной и поставил банку на пол.
Они помолчали.
- На базар можно, если не нравятся, - сказал Водяной.
- Да нет, очень красивые. Да? - Он повернулся к ней.
- А вы кто? - спросила она, во все глаза глядя на Водяного.
- А я… Вот, его приятель, - кивнул растерянный Водяной на него.
- Мне ваше лицо знакомо, - медленно сказала она. - Я вас где-то видела… когда-то.
Она встрепенулась, посмотрела на банку с рыбами и звонко добавила:
- Если это мне, то не нужно. Зачем это? Их надо чем-то кормить…
- Перестань, - перебил он ее.
- Я не хочу этих рыб, мне некогда о них думать. Им еще и воду надо менять, наверное…
Ее голос звенел и звенел, даже когда они спускались по лестнице. На улице он спросил Водяного:
- Ну, вы куда? Опять в колодец?
- Да нет, - сказал Водяной, прижимая к себе банку. - Я теперь тут поблизости живу…
Он помолчал и добавил решительно:
- Не тех я рыб наловил. Надо было полосатых, маленьких. Ты как думаешь?
- Возможно, - рассеянно согласился он.
Она стояла, изогнувшись как горнист, а во рту ее была зажата мокрая бумажная трубочка, от которой медленно отрывались мыльные пузыри, переливаясь в голубом воздухе.
- Послушай, - говорил он, глядя на нее. - Послушай же…
Мыльный пузырь сделал неожиданный рывок в его сторону и лопнул у него на носу. Она рассмеялась, зажав трубку в зубах. Он тоже рассмеялся и сказал:
- Я люблю тебя, очень.
Он ждал чего угодно, может быть, землетрясения. Но было тихо. Только в глазах у нее дрожало что-то живое и непонятное. Она смотрела не на него - на мыльное великолепие. Оказывается, в ее глазах прыгал смех. Весело так прыгал, как девочка через скакалочку.
Смех вырвался, наконец, наружу, и он слушал его с недоумением, пока не посмотрел туда, куда смотрела она. На пузыре, словно маска, натянутая на мяч, растянутая и перекошенная, улыбалось его отраженное лицо. Длинные толстые губы что-то квакали, расползаясь до ушей.
Землетрясение.
Он повернулся и пошел по качающейся земле.
Он шел и шел по дороге, а за ним полз туман. И где-то в тумане, стараясь не отстать, плелся черный человечек.
Несомненно, это был чудесный и добрый город, он не хотел его отпускать. Улицы хитрили, сворачивая в сторону от Больших Ворот.
- Подумать только, как любят здесь все звать большим. Большая Башня, Большая Карусель! Это в таком-то малюсеньком городе. Странные люди, - бормотал черный человечек. - Большой Фонтан! Да какой он большой… так себе фонтанчик. И если любовь - так уж обязательно огромная. Ого-го! Может, обменять на меньшую, пока не поздно?
- Что обменять? - раздраженно спросил он.
- Твою любовь, - деловито сказал человечек.
- Иди ты к черту!
- Я-то уйду. Уйду… - протянул черный человечек.
- Ну так в чем же дело? - слегка даже обрадовался он.
- Буду приходить все реже и реже и, наконец, совсем исчезну.
- И прекрасно, мой друг.
- Но тогда останется одна пустота. Ведь твоя любовь была огромной? Значит, и пустота будет огромной. И не с кем будет ею поделиться. Ведь меня не будет, никого не будет.
- Обойдусь, - сказал он и оглянулся.
Он оглянулся на Город, и сердце его заледенело. Город рушился. Медленно и мягко, разламываясь на куски, будто сыр, башни и осколки крыш падали и тонули в тумане.
Он бросился обратно, и бежал, как никогда раньше не мог, а теперь смог вдруг. Лишь в нескольких шагах от Больших Ворот он понял, что они неподвижны. И Большая Башня была цела и мирно возвышалась над крышами. И флюгеры спокойно покачивались в тумане, будто чайные ложечки мешали чай с молоком.
Он немного постоял, прислонившись к воротам, тяжело дыша, ощущая лопатками сквозь рубашку их прохладную, надежную устойчивость, и пошел прочь.
Вот и ручей, скоро покажется колодец. Только там уже нет Водяного.
Щеки горели. Он сжал зубы и кинулся на землю, лицом вниз. Под ладонями брызнул ручей.
Он лежал щекой на гладких мелких камушках. Он хотел представить себе ее лицо, но оно неудержимо сжималось в бесконечно маленькую точку, а вместо точки вдруг возникала Большая Башня, неудержимо вытягивающаяся вверх, словно столбик ртути в градуснике, опущенном в кипяток.
Потом что-то изменилось. Он вдруг спохватился, что лежит в воде, вниз лицом, и не дышит уже Бог знает сколько времени. Или дышит, но не воздухом. Он резко перевернулся и увидел сквозь воду зеленоватые звезды с шевелящимися хвостами. Он взмахнул руками, поднимая брызги, и сел.
Ободранные локти и ладони саднило, что-то тупо кололо в затылке. Но дышал он нормально, по-человечески.
Ну и ну, подумал он, наклоняя голову, чтобы из ушей вылилась вода. Ну и ну. Чуть сам в Водяного не превратился…
Краски меркли. Бледнели дома, будто румянец сползал с розовых кирпичей, синие окна серели и растворялись в воздухе. За окном огни расплывались и становились похожими на золотые одуванчики.
Она выбежала на улицу и стояла, недоуменно озираясь по сторонам. Кончики пальцев ее протянутой вперед руки тоже начинали растворяться в этом белом наваждении.
- Что же это такое? - спросила она проходящую мимо женщину с корзинкой.
- Туман, - ответила женщина.
- Как, это туман? Всего лишь туман? И только?
В ее голосе было столько удивления и тревоги, что женщина с корзинкой еще раз оглянулась, чтобы посмотреть на странную девочку, никогда не видавшую тумана.
Но та уже исчезла.
Дочитать здесь, странная сказка умещается в два поста.
Ей было шестнадцать, и она, насмотревшись, как эти двое пытаются что-нибудь написать - или просто рассуждают, как было бы здорово что-нибудь написать, - молча взяла тетрадку, села и написала.
"Исчезайку". Изящную не то притчу, не то сказку о том, как здорово, когда можешь исчезнуть все, что мешает радоваться... или не здорово?
"Письмо к Лукьянову". Сказку об инженерах и любви, взаимной и безответной.
И еще одну странную, размытую, ни на что не похожую сказку, которую я не считала нужным сюда выкладывать, а сейчас захотелось. Прочла нечаянно одну пакость, захотелось в противовес чистоты и странности.
Тени на оранжевой дороге становились длиннее и длиннее, и шагать по ней ему, такому длинноногому и все вытягивающемуся на ходу, было легко необычайно. Огромное невесомое солнце висело над морем, и казалось, будто яблоки плыли от горизонта к берегу, покачиваясь и выныривая из волн то алым, то золотым боком.
Дорога круто свернула в лес. Он оглянулся: солнца уже не было, и только алый солнечный отпечаток медленно таял над водой.
Он свернул вслед за дорогой, и два последний красных луча сомкнулись за его спиной, как копья стражников.
Он лежал затылком на срубе низенького старого колодца, и прямо в глаза ему мигала желтая и лукавая, как кошачий глаз, звезда. От колодца тянуло сыростью. Что-то там, в глубине, мерно плескалось. Не хотелось двигаться, не хотелось шевелиться, как будто все его тело завалили горкой прозрачных стеклянных кубиков. Стеклянное оцепенение.
Все-таки он поднялся, отряхнулся и склонился над срубом. Ничего интересного он там не увидел. В шевелящейся воде струился голубой свечкой месяц. Было так тихо, что в ушах у него пронзительно звенело. Как комар.
Наверное, поэтому он и не слышал шагов. Просто обернулся и вздрогнул, увидев в нескольких шагах от себя призрачно сияющую фигуру. От неожиданности он никак не мог понять, что же это такое: человек, дерево или вообще черти что. В голове успела мелькнуть мысль, что мозг разучился расшифровывать визуальные сигналы. Сразу после этой нелепой мысли он понял, что это такое и почему оно так сверкает.
Просто это был мокрый с ног до головы человек. Более того, он с ног до головы был облеплен тиной и травой.
Ему стало как-то неуютно стоять напротив этого чуда, и он отошел в сторону. Шумно отряхнувшись, мокрый сел на траву. Вроде бы он приветливо улыбался?..
- Водяной, - представился чудак, снимая с зеленой щеки травинку и брезгливо стряхивая с кончиков усов капли воды.
Он отшатнулся от холодных брызг.
- Пожалуйста, не волнуйтесь, - предложил Водяной.
Он и не волновался. Он был разумным мальчиком и знал, что в странных ситуациях волноваться ни к чему. Все равно не поможет.
Он внимательно огляделся и неожиданно догадался:
- Вы из колодца?
- Да, - важно ответил Водяной.
- А что вы там делаете?
- Тоскую.
Что тут сказать, он не знал и спросил, косясь на колодец:
- У вас и русалки водятся?
- Нет, - твердо сказал Водяной. - Этого нет. Гадость хвостатая.
У него насчет русалок было несколько иное мнение, но он благоразумно промолчал.
- А вообще скучно, скучно, - пожаловался Водяной.
Уж не хочет ли этот чудак предложить поселиться мне где-нибудь по соседству, для компании, где-нибудь в болотце, подумалось ему. И он опять решил благоразумно промолчать.
- Семнадцать лет сижу в этом колодце, - сказал Водяной.
- Зачем?
- Вот вы, люди, такие: сразу зачем да почему. А низачем. Она умерла семнадцать лет назад. А я не могу ее забыть. Зачем, спросишь ты, почему? Не знаю. Ты ведь не знаешь, зачем пришел в этот Город.
- Какой Город?
Водяной смотрел на него не мигая. Где-то в глубине колодца что-то хрустально позванивало. Месяц спрятался. Вокруг стоял лес, таинственный и тихий.
- Вы спросили, почему я пришел в этот Город. Но ведь мы находимся в лесу.
- Да, в лесу, - буркнул Водяной.
- А Город-то где?
- Город там, - Водяной махнул рукой куда-то за правое плечо.
- Объясните, пожалуйста, как этот Город найти, - не унимался он.
- Да найдешь. Его нельзя обойти, - непонятно сказал Водяной.
- А далеко до него? - зашел он с другой стороны.
- А это кому как, - пожал плечами Водяной.
Видимо, семнадцать лет сидения в колодце не проходят даром, решил он.
- Я ведь не виноват, что ваша русалка умерла…
- Какая еще русалка? - взвился Водяной. - Что ты глупости болтаешь?
- Так откуда мне знать, кто вы такие, - оправдывался он. - Вот вы Водяной…
- Я был человеком, и она тоже. У нас и дочь есть. В Городе живет.
- Ну если вы человек, так чего в колодце мокнуть? Давайте вместе в этот Город пойдем, найдем вашу дочку.
- Нет, я к ней не хожу. Зачем я ей.
- Ну, как зачем? Она же вам дочь, как…
Водяной с неожиданной ловкостью перемахнул невысокий сруб колодца и исчез в его глубине с шумным плеском.
- Вы там ревматизм заработаете, - с досадой сказал он, вытирая забрызганное лицо.
По некоторым признакам, в Городе водились чудеса. Хотя в нем не сохранилось ни одной волшебной палочки, не говоря уже о сапогах-скороходах, шапках-невидимках и прочих чудесах через черточку, кое-что все-таки случалось.
Чудеса были незаметны и необходимы Городу, и никому еще не удавалось выманить их с его кривых улочек и каменных мостовых.
Жители Города были тактичными людьми, и можно было не опасаться, что проснешься, к примеру, утром в стеклянном доме только потому, что кому-то захотелось любоваться рассветом, не выходя на улицу.
Тем более что чудеса совершались по своим собственным законам. Если по Городу шел печальный человек, то далеко не каждый мог помочь ему своим чудом. Но это уже совсем особый разговор.
Зато каждую ночь, даже безлунную, над Городом всходила луна: из луковицы, или из серебряной монетки, или из осколка зеркальца, которое утром выронила из кармана девчонка.
Последний снег Города шел цветным. Цветным и таким же чистым, как белый снег. Для того, чтобы лужи от него были зелеными, розовыми, желтыми, лиловыми, а не грязно-бурыми. Дети лепили из него разноцветных снежных баб.
Много неприметных, неясных чудес происходило в Городе, но самым старинным было такое чудо: в сумерки на Город опускалась тишина, опутывая его паутиной задумчивости, и тогда раздавался звон - в Городе звенели крыши. Будто лопались стеклянные елочные шары, стукаясь тонкими боками, или шуршали серебряные обертки конфет, или шел над Городом стеклянный дождь.
Над Городом повисли прозрачные сумерки, словно сиреневый капроновый шарф, унесенный ветром и неожиданно застывший.
На окраине он удивленно остановился: в Городе что-то звенело. Со всех сторон раздавался осторожно-вопросительный звон. Словно стеклянный врач выстукивал стеклянного больного: «Может быть, все-таки здоровы?» - «Может быть…».
Город был неяркий, и в этот час странно пустынный и тихий. Он казался бы бледным и сердитым, если идти по нему, не поднимая глаз. Но стоило оторваться взглядом от мостовой, и Город становился совсем иным. Крыши домов были совершенно разных неопределенных цветов, и выглядели так, словно их только что вымазали цветными мелками. На крышах трепетали флюгеры. Накопив за день солнца, они роняли в переулки веселые солнечные кляксы.
В сиреневой мути над головой разгорался, покачиваясь, только что зажженный фонарь. Он прислушался: где-то за углом раздавались шаги фонарщика. Он обогнул дом и вышел на соседнюю улицу. Но и эта улица была пустынна. Горел ряд фонарей. Из последнего выпорхнула стайка прозрачных искр.
Он побежал, и каждый его шаг повисал звонким столбиком между домов. Дома, казалось, склонялись друг к другу, улицы изгибались и сворачивались клубочком, и как он ни старался, фонарщик был или впереди, или где-то сбоку, в тишайшем переулочке. Он бежал долго и остановился, задыхаясь. Ему уже трудно было понять, стучит это его сердце в висках, или раздаются шаги неуловимого фонарщика. Чтобы нарушить странную тишину улицы, он вполголоса произнес:
- Что за маскарад?
Хотя ничего похожего на маскарад вокруг не наблюдалось.
Ему неожиданно ответил негромкий лукавый смех. Он поднял голову.
- Фонарщика искал, чудак, - донеслось до него из приоткрытого окна наискосок.
Что-то упало рядом с ним, и окно бесшумно захлопнулось.
- Я думал, что из сказок вырос уже, - задумчиво сказал он, поднимая с мостовой цветок.
Какой-то старинный это был цветок. Такие цветы он видел в саду у своей первой учительницы. Дицентра, разбитое сердце, всплыло в памяти название. И впрямь похожи на маленькие разбитые сердечки эти розовые лепестки. Не слишком печально для сказки? Но он был уверен в своем сердце, так уверен, что у него даже не мелькнуло мысли повернуть назад.
Ох, какой милой она ему показалась. Какие белые, чуть ли не розоватые волосы с холодком (кажется, так и скрипнут в пальцах, как снежок). Какая улыбка у нее была - мгновенная и настороженная: будто лук натянулся и вздрогнул. Запела стрела… А под плотно сомкнутыми ресницами - голубые тени. И пальцы чуткие, стремительные, скользящие - пальцы слепой.
Характер ужасно независимый. Если это недостаток, то оттого, что у нее нет зрения. Не видит ни себя, ни других. Вообще же она идеальна. Доказательства? Пожалуйста: она семнадцать лет жила в Городе, находилась под его опекой. Чего же еще?
Пол в ее комнате было в розово-зелено-голубую клетку. А окна тоже цветные.
Над Городом шел сильный дождь, такой стремительный и громкий, что казалось, будто в этом синем наваждении разыгрывается какое-то сражение. Невидимые мечи, палицы, копья дробили воздух и лужи на мельчайшие осколки, громко шумели деревья.
Весь Город стал синим. Он давно заметил, что Город любит синий цвет и пользуется каждым удобным случаем, чтобы посинеть.
Она неподвижно стояла у окна, положив пальцы на стекло, о которое разбивались капельки дождя. И он тоже стоял у окна, молчал и томился бездействием. Ему хотелось говорить ей странные вещи.
- А какой с виду дождь? - спросила она. - Вода кусочками?
- Вода капельками.
- Что за капельки?
- Как слезы.
- Какие слезы?
- Которыми плачут.
- Плачут? Как это? Зачем?
- Когда грустно, тогда плачут.
- Ну, а как это - грустно?
- Неужели не знаешь? Тебе никогда не бывало грустно?
- Никогда.
- А жалко кого-нибудь бывало?
- Кого?..
Она отошла от окна, и он тотчас положил ладонь на то место, где лежала ее рука. Стекло было теплым. Постоянно его мучила жалость; что-то надо было делать с ее глазами, и он решил идти к Водяному. Посоветоваться. Как-никак, а это ее отец.
Но Водяной пришел сам. Он остановился на пороге ее комнаты, тяжело дыша. С черного плаща Водяного стекали струи дождя.
- Вы босиком? - спросил он, оглядев Водяного, и с тревогой обернулся на нее.
Но она спала, неловко подложив под щеку локоть, облокотившись о стол. Ему тоже ужасно захотелось спать.
- Мне с вами надо побеседовать, - сказал он сонно и присел на краешек стула. - Вы не уходите, пожалуйста… Вы ведь знаете, как ей помочь?
Его охватило странное оцепенение, как тогда, у колодца. На секунду почудился запах хвои, словно он спал в лесу, и ему снился сон, в котором была она, ее комната, Водяной, цветок в кармане его куртки.
- Вы ведь знаете, как ей помочь? - повторил он. - Вы из этого Города, тут все умеют делать чудеса, тут со всеми такое случается. Вот вы живете в колодце, это тоже чудо, просто дурацкое, уж простите, конечно… А вот вы пришли, как только я о вас подумал, это, может быть, тоже чудо? Я никак не разберусь с местными чудесами…
Он вгляделся в фосфоресцирующего в сумраке Водяного, с трудом продираясь сквозь сонный морок, и ясно увидел, как мимо лица Водяного проплыла рыба. Он вздрогнул и огляделся.
Вокруг был лес. На месте стола виднелся сруб колодца, а вокруг плавали рыбы. Что за бред, с усилием произнес он заплетающимся языком.
- Да не валяйте вы дурака!
Водяной, вдруг очутившийся позади него, легонько хлопнул его по спине. Он хотел возмутиться, но во рту что-то тяжело перекатывалось, мешая говорить.
- Да выплюнь ты камешки, - сказал Водяной, снова хлопнув его по спине.
Он и впрямь выплюнул гладкие речные камушки и с недоумением стал ждать объяснений.
- Ну вот и славно, - довольно сказал Водяной. - Вот и нечего тебе по лесу-то шастать. Не зная броду, не суйся в воду.
- Что-то я вас не пойму, - забормотал он, стараясь то ли вспомнить что-то важное, то ли проснуться.
- А чего тут понимать?
- Вспомнил! - воскликнул он. - Я хотел узнать, как найти Город. Вы мне расскажите, пожалуйста, где этот Город и куда идти.
- А зачем тебе туда? - хитро щуря круглые глаза, спросил Водяной.
- Так ведь я хочу помочь вашей дочери, я хочу, чтобы она прозрела…
- Ну так и научи ее видеть, - неожиданно громко воскликнул Водяной. - Раз уж ты уже в Городе.
По полу пробежал отрезвляющий сквознячок, и он открыл глаза. Дверь тихо качалась. Вскочив со стула, он бросился к двери, бегом спустился с лестницы.
Водяной исчез. Только на верхней, сухой ступеньке, куда не попадал дождь, сохли отпечатки босых ступней.
Сверкая в лужах вчерашнего дождя, зажигая флюгеры так, что они разбрызгивали во все стороны солнечных зайчиков, заглядывая в окна исключительно для того, чтобы полюбоваться на свое великолепное отражение, в Город пришло удивительно нарядное и свежее утро.
Они проспали всю ночь, сидя на стульях друг против друга и положив головы на грубую скатерть.
Она все еще спала, а он смотрел, как к ней подползал солнечный квадрат окна. Вот в ужасе затрепетали ресницы, и осторожные щелки глаз сверкнули голубой влагой. Он взволнованно вскочил и чуть не упал, подвернув затекшую ногу. Но уже не было испуганных щелок, а два синих полукруга восторженно смотрели на него.
Взмах рук, вихрь, стук двери, и пусто-пусто стало в комнате.
Он подбежал к окну.
Утро совсем сошло с ума. Сколько появилось красок вокруг - они перебивали друг друга, по мостовым скользили нежные блики. Ее белое платье, мелькнувшее в конце улицы, тоже стало цветным и пятнистым. О, маленькая хамелеонка…
И на следующий день было чудесное утро, и всю следующую неделю была прекрасная погода. Было так красиво, радостно и удивительно вокруг, что она с искренним удивлением спросила:
- Как, ты куда-то собираешься? Никуда я отсюда не пойду, тут так красиво. А у тебя и тут есть дело, ты сам говорил…
Было, конечно, временное дело. Оно смущало его легкостью и несерьезностью. Он чистил флюгеры. На крышах ему бывало ослепительно светло и празднично. Просто это было не его дело. Нужно было идти дальше. Но без нее он не мог уйти.
Вечером он разыскивал ее где-нибудь и вел домой. Синяя прохладная ночь рекой текла по улицам, светлые дома белели как паруса, напоминая ему о море. Когда он доходили до ее двери на последнем этаже, и она сонно улыбалась ему в проем закрывающейся двери, ему казалось, что он смотрит на нее в перевернутый бинокль: такой далекой она становилась.
На крышах было великолепно. Ступенчатое разноцветное царство плыло в синем небе, флюгеры вертелись в разные стороны, и воздух был напичкан солнечными молниями. Тут носилось много надоедливых глазастых стрекоз с прозрачными крыльями. Солнце было горячее и привычное. Облака, белые и близкие, плыли растрепанными комьями, будто сверху их гребли лопатой.
Он здорово загорел. С каждым днем все чаще он опускал глаза вниз, на Город под крышами, высматривая знакомое платье и белые разлетающиеся волосы. Но она не появлялась. Зато появился маленький черный человечек. Он болтал всякую ерунду. От его дурацкой болтовни слабели колени и темнело в глазах так, что он однажды чуть не свалился с крыши. После этого он понял, насколько вредно постоянное присутствие черного человечка, и старался его выжить, но не тут-то было. Напротив, человечек приходил все чаще, и под действием речей этого могучего малютки он становился угрюмым.
- Послушай, что тебе надо? - орал он на человечка. - Вокруг прекрасно! Солнце! Город веселится. Я тоже хочу веселиться, отстань от меня.
- И она веселится, - ни к чему говорил черный человечек.
- И прекрасно, - тут же отвечал он. - И очень хорошо, что ей весело. Она счастлива теперь, она видит.
- Видит всех, кроме тебя. Обрати внимание, ты для нее что-то вроде пажа. Провожаешь с прогулок, несешь шлейф своей королевы…
- При чем тут?.. Она беспечна и жизнерадостна, потому что у нее в душе абсолютная ясность.
- А может, абсолютная пустота?
- Ну, допустим, если ты настаиваешь. Она пуста и глупа. Договорились. Так стоит ли из-за нее так мучить меня?
- Но она такая необыкновенно милая. Разве ее улыбка может быть улыбкой глупости? Нет, она не глупа, нет. Она недобрая, вот что, - говорил коварный черный человечек.
- Ну что же в ней недоброго? Она просто мало видела в жизни, не научилась жалеть… Да и кого ей жалеть? Праздник вокруг. Не меня же, в самом-то деле! Я здоров и весел. И вообще, она пока занята своими глазами.
- А ты чем занят?
Даже луна из сыра, политого томатным соком, казалась непомерно горькой после таких бесед.
Жена человек, умеющего делать луну, выбирала для очередного светила луковицу, от которой поменьше щипало глаза, когда замечала проходящего мимо хмурого парня с щетками в руках.
- Что же ты не приходишь со своей девочкой в Цирк? - спросил как-то Фокусник, встретившийся ему в переулке.
Он промолчал, ощутив внезапную неловкость.
- А покататься на моих качелях она не хочет?
Он пожал плечами.
- Странно, - строго сказал Фокусник, глядя на него зеленющими глазами.
Он кивнул Фокуснику и быстро пошел вперед, но тот догнал его.
- Постой. Оставим качели девчонкам. А ты - не хочешь ли полетать?
- На чем?
- Ни на чем, сам по себе.
Он внимательно посмотрел в веселую зелень фокусниковых глаз, таких зеленых, что сам цвет их уже был фокусом.
- Да, хочу, конечно, если вы не шутите.
- И набрав высоту, тихо крылья сложил… - неожиданно пропел черный человечек за его спиной.
Фокусник, словно услышав эти слова, поспешно сказал:
- Впрочем, как-нибудь в другой раз.
- Нет, почему же, зачем откладывать? Если вы из-за этого, - он неопределенно кивнул через плечо, - то не обращайте внимания, пожалуйста.
Фокусник сделал удивленное лицо, посмотрел как-то сквозь него и виновато сказал:
- Все-таки в другой раз. Сейчас, дружище, не получится. Не огорчайся, в другой раз.
После этого случая долго не проходило чувство неловкости. Он с холодком ощущал в душе какую-то унылую пропасть.
Она прошла мимо. Легко прошла и не заметила его. Это было уже слишком. Он медленно шел вслед за ней и думал, что скоро придет осень, хотя до осени было еще далеко. Впереди маячило ее светлое платье. Когда она проходила квадраты света от зажженных окон, волосы ее холодно вспыхивали. Возле своего дома она замедлила шаг и села на ступеньки каменного крыльца. Она казалась совсем маленькой среди темных, тесно стоящих домов. Из окон двух соседних зданий падали два светлых луча, скрещиваясь на ней. Все это было похоже на театральную сцену. Она медленно подняла руки и тихо запела. Он стоял в тени и напрасно вслушивался в слова песни: он ничего не мог разобрать. Было даже похоже, что она поет на неизвестном, чужом языке. Потом она уронила руки и замолчала, и он вышел из тени.
- Что это ты пела? - спросил он.
- Я? Разве? Ничего я не пела.
Ох как он устал. Ему захотелось сказать что-нибудь злое и обидное и увидеть ее изменившееся лицо. Но вместо этого он сказал:
- Устала? Хочешь, я занесу тебя по лестнице на руках.
- Хочу, - согласилась она.
Он нес ее по лунной, призрачно освещенной лестнице с крутыми ступеньками и ругал себя как только мог. Черный человечек плелся где-то сзади и скорбно вздыхал. Она рассеянно водила глазами по проплывающим мимо стенами и улыбалась.
Когда он вошел в комнату и поставил ее на ноги, черный человечек явственно произнес:
- Докатился.
Она потянулась и рассмеялась:
- О чем ты?
- Спокойной ночи, - нервно сказал он, взбешенный поведением черного человечка.
В дверях он столкнулся с Водяным.
Водяной держал в руках пузатую стеклянную банку, где в лунной воде плавали рыбы, шевелящие длинными алыми хвостами. Водяной был сух, и чист, и странно одет.
- Вот, наловил рыб. Красивые, - неуверенно сказал Водяной и поставил банку на пол.
Они помолчали.
- На базар можно, если не нравятся, - сказал Водяной.
- Да нет, очень красивые. Да? - Он повернулся к ней.
- А вы кто? - спросила она, во все глаза глядя на Водяного.
- А я… Вот, его приятель, - кивнул растерянный Водяной на него.
- Мне ваше лицо знакомо, - медленно сказала она. - Я вас где-то видела… когда-то.
Она встрепенулась, посмотрела на банку с рыбами и звонко добавила:
- Если это мне, то не нужно. Зачем это? Их надо чем-то кормить…
- Перестань, - перебил он ее.
- Я не хочу этих рыб, мне некогда о них думать. Им еще и воду надо менять, наверное…
Ее голос звенел и звенел, даже когда они спускались по лестнице. На улице он спросил Водяного:
- Ну, вы куда? Опять в колодец?
- Да нет, - сказал Водяной, прижимая к себе банку. - Я теперь тут поблизости живу…
Он помолчал и добавил решительно:
- Не тех я рыб наловил. Надо было полосатых, маленьких. Ты как думаешь?
- Возможно, - рассеянно согласился он.
Она стояла, изогнувшись как горнист, а во рту ее была зажата мокрая бумажная трубочка, от которой медленно отрывались мыльные пузыри, переливаясь в голубом воздухе.
- Послушай, - говорил он, глядя на нее. - Послушай же…
Мыльный пузырь сделал неожиданный рывок в его сторону и лопнул у него на носу. Она рассмеялась, зажав трубку в зубах. Он тоже рассмеялся и сказал:
- Я люблю тебя, очень.
Он ждал чего угодно, может быть, землетрясения. Но было тихо. Только в глазах у нее дрожало что-то живое и непонятное. Она смотрела не на него - на мыльное великолепие. Оказывается, в ее глазах прыгал смех. Весело так прыгал, как девочка через скакалочку.
Смех вырвался, наконец, наружу, и он слушал его с недоумением, пока не посмотрел туда, куда смотрела она. На пузыре, словно маска, натянутая на мяч, растянутая и перекошенная, улыбалось его отраженное лицо. Длинные толстые губы что-то квакали, расползаясь до ушей.
Землетрясение.
Он повернулся и пошел по качающейся земле.
Он шел и шел по дороге, а за ним полз туман. И где-то в тумане, стараясь не отстать, плелся черный человечек.
Несомненно, это был чудесный и добрый город, он не хотел его отпускать. Улицы хитрили, сворачивая в сторону от Больших Ворот.
- Подумать только, как любят здесь все звать большим. Большая Башня, Большая Карусель! Это в таком-то малюсеньком городе. Странные люди, - бормотал черный человечек. - Большой Фонтан! Да какой он большой… так себе фонтанчик. И если любовь - так уж обязательно огромная. Ого-го! Может, обменять на меньшую, пока не поздно?
- Что обменять? - раздраженно спросил он.
- Твою любовь, - деловито сказал человечек.
- Иди ты к черту!
- Я-то уйду. Уйду… - протянул черный человечек.
- Ну так в чем же дело? - слегка даже обрадовался он.
- Буду приходить все реже и реже и, наконец, совсем исчезну.
- И прекрасно, мой друг.
- Но тогда останется одна пустота. Ведь твоя любовь была огромной? Значит, и пустота будет огромной. И не с кем будет ею поделиться. Ведь меня не будет, никого не будет.
- Обойдусь, - сказал он и оглянулся.
Он оглянулся на Город, и сердце его заледенело. Город рушился. Медленно и мягко, разламываясь на куски, будто сыр, башни и осколки крыш падали и тонули в тумане.
Он бросился обратно, и бежал, как никогда раньше не мог, а теперь смог вдруг. Лишь в нескольких шагах от Больших Ворот он понял, что они неподвижны. И Большая Башня была цела и мирно возвышалась над крышами. И флюгеры спокойно покачивались в тумане, будто чайные ложечки мешали чай с молоком.
Он немного постоял, прислонившись к воротам, тяжело дыша, ощущая лопатками сквозь рубашку их прохладную, надежную устойчивость, и пошел прочь.
Вот и ручей, скоро покажется колодец. Только там уже нет Водяного.
Щеки горели. Он сжал зубы и кинулся на землю, лицом вниз. Под ладонями брызнул ручей.
Он лежал щекой на гладких мелких камушках. Он хотел представить себе ее лицо, но оно неудержимо сжималось в бесконечно маленькую точку, а вместо точки вдруг возникала Большая Башня, неудержимо вытягивающаяся вверх, словно столбик ртути в градуснике, опущенном в кипяток.
Потом что-то изменилось. Он вдруг спохватился, что лежит в воде, вниз лицом, и не дышит уже Бог знает сколько времени. Или дышит, но не воздухом. Он резко перевернулся и увидел сквозь воду зеленоватые звезды с шевелящимися хвостами. Он взмахнул руками, поднимая брызги, и сел.
Ободранные локти и ладони саднило, что-то тупо кололо в затылке. Но дышал он нормально, по-человечески.
Ну и ну, подумал он, наклоняя голову, чтобы из ушей вылилась вода. Ну и ну. Чуть сам в Водяного не превратился…
Краски меркли. Бледнели дома, будто румянец сползал с розовых кирпичей, синие окна серели и растворялись в воздухе. За окном огни расплывались и становились похожими на золотые одуванчики.
Она выбежала на улицу и стояла, недоуменно озираясь по сторонам. Кончики пальцев ее протянутой вперед руки тоже начинали растворяться в этом белом наваждении.
- Что же это такое? - спросила она проходящую мимо женщину с корзинкой.
- Туман, - ответила женщина.
- Как, это туман? Всего лишь туман? И только?
В ее голосе было столько удивления и тревоги, что женщина с корзинкой еще раз оглянулась, чтобы посмотреть на странную девочку, никогда не видавшую тумана.
Но та уже исчезла.
Дочитать здесь, странная сказка умещается в два поста.