"Это был совершенно ослепительный человек..."
Это был совершенно ослепительный человек. Его оранжевые волосы ясно светились на солнышке, пробивающемся сквозь деревья, уши просвечивали веселой розовой кровью, в желтых глазах отражались косые солнечные лучи. И вообще, его загорелое как орех лицо было удивительно веселым, хотя он и не улыбался. А может, это у него была такая невидимая улыбка.
- И все-таки, что это такое - Город? Вы не можете объяснить?
- Я думаю, каждый может объяснить. По-своему. В разное время своей жизни люди попадают туда. Что приводит нас в Город? Любовь, музыка, книги, море? Юность? Талант? Неудержимое стремление к счастью, которое трудно объяснить? Быть может, дорога? А может быть, просто сон?
- Нет, - покачал он головой. - Это не сон. Хоть и прошло все как во сне. Ничего на память, ничего я не смог взять с собой. Только пустоту, которой теперь хоть отбавляй во мне.
- Ошибаешься. Так как раз и не бывает. Ты говорил, что тебе тяжело. Пустота ведь не бывает тяжелой, верно? Чем тяжелее тебе, тем больше ты взял с собой.
- Что ж, пожалуй… А вы? Вы когда-нибудь были в Городе?
- Да уж был. Я знаю там каждый дом, каждую улицу и каждое чудо. Кроме тех, конечно, что появились после меня. Я и сам умел делать чудеса, кажется…
- Вы! Какие же?
Солнечный человек подмигнул желтым глазом, и вдруг его лицо покрылось веснушками. Веснушки переливались, перебегали с места на место и тоже каким-то непонятным образом подмигивали.
Он улыбнулся, потому что это было смешно и ни на что не похоже. Веснушки посветили и пропали. Солнечный человек покусал травинку и сказал:
- Одно время я занимался овеществлением чувств и желаний…
Одно время я занимался овеществлением чувств и желаний. Мне казалось это весьма забавным и увлекательным. Так и в самом деле было, пока я не встретил Их. Они были такие славные ребята, молодые и красивые. И влюбленные друг в друга, по всему было видно. Девушка попросила меня показать им их любовь. Ну хоть на секундочку, сказала она. Я заколебался, потому что никогда прежде не овеществлял любовь и не представлял, что у меня из этого может получиться. Но она смотрела на меня такими милыми коричневыми глазами, и ее темные волосы так приятно шевелились от ветерка, что их неслышимый никому, кроме меня, шелест я обратил в шелест осенней листвы. Она изумленно завертела головой, ловя в ладони лимонно-желтые листики.
- Как странно! Неужели наша любовь - осень? Я думала, у нас еще весна.
А парень во все глаза смотрел на нее.
- Нет, - сказал я. - Это не то.
От запаха этих листьев мне стало светло и грустно, как в осеннем лесу. Парня по носу щелкнул желудь. Он недовольно поморщился и сказал ей:
- Идем отсюда.
Но в руках у них уже появились шары. Это были воздушные шары, легкие и прозрачные, еще не отягощенные обидами и непониманием. В глубине их мерцали какие-то удивительные вещи. Я подумал, что так сине-зелено и загадочно бывает только на дне южных морей, откуда достают жемчужины. Пока ее шар увеличивался и тянул ее руку, обвитую ниткой, вверх, его шар безразлично застыл небольшим мячиком в неподвижном небе. Скучный такой шарик получился. Она с восхищением смотрела на свой шар, который становился все легче, красивее и беспокойнее. А потом радостно крикнула:
- Сейчас мы полетим!
И глянула на него. Его шар даже не натянул нитку. Ее рот искривила какая-то растерянная и ободряющая улыбка.
- Что же ты? - спросила она мягко, с надеждой.
Ее рука беззащитно натянулась, легкое тело оторвалось от земли, светлая юбка мягко надулась. А он стоял на земле и его шар тускнел, наверное, от злости на меня. А откуда я мог знать, что так получится? Я думал, они пронесутся над Городом на своих великолепных шарах, чтобы никогда уже этого не забыть. И в то же время я облегченно вздохнул, когда она сверху жалобно сказала: «Опустите меня!» - и сразу очутилась на земле.
Она нервно раскрутила с руки нитку, и шар медленно уплыл в небо. Проводив его взглядом, она обернулась к своему другу и посмотрела на него дружелюбно и вопросительно. Ей все еще казалось, что случилось недоразумение. Но он-то все понимал.
- Дать бы тебе в морду, - сказал он. - Какое тебе до нас дело…
До него мне действительно не было дела. Но я подумал, что сейчас они оба уйдут, сердясь на меня, и я ее больше не увижу. И испугался. Он сплюнул и быстро пошел прочь, и она тут же рванулась за ним, но наткнулась на его шар, лежащий на земле. Она мгновение поколебалась, глядя на шар, и даже собиралась пнуть его ногой, но раздумала и повернулась ко мне.
- Как вы смеете так оскорблять человека? - накинулась она на меня. - Кто вам позволил? Я-то думала: ах, чудеса, ах, талант, а это просто какое-то издевательство над чувствами человека. Здорово же вы придумали - ходите и смеетесь над всеми…
Она все-таки бросилась его догонять. Я легонько пнул шар, и он громко хлопнул ей вслед. Она оглянулась, и из глаз ее брызнули сердитые слезы.
- Прекратите ваши насмешки, они никому не интересны, - бросила она мне и убежала, тряхнув волосами.
А я подобрал желтый листик и решил больше никогда не заниматься чудесами, раз они сделали несчастной такую замечательную девушку. Я был тогда очень молодым, и, быть может, мое решение испарилось бы через неделю, но я снова встретил ее. Она была весьма огорчена недавним происшествием, успела рассориться со своим тусклым другом, еще больше разобиделась на меня, и мне пришлось долго убеждать ее в том, что я вовсе не думал над ней шутить. В конце концов она сменила гнев на милость, но взяла с меня слово никогда больше никакими такими «овеществлениями» не заниматься.
- Ну и что же, вы никогда больше этим не занимались?
- Пожалуй, был один случай. Но я не могу ручаться, что я причастен к этому делу…
Моя жена - врач детской больницы. Однажды в ее отделение поступила девочка лет двенадцати, обгоревшая при пожаре. Ожоги зажили быстро, девочка поправилась, но вот обгоревшие волосы отрастать не хотели.
Жена загрустила.
- А вот если бы тогда ты не взяла с меня дурацкого обещания, я, возможно, помог бы ей, - сказал я жене.
- Помог? - Она фыркнула. - Чем бы ты ей помог, интересно знать? И при чем здесь обещание… не умел ты ничего, кроме разных глупостей.
- Еще как умел, - сказал я. - Кто разоблачил твоего дружка?
- О… разоблачил… Ты просто влюбился в меня с первого взгляда и решил нас поссорить. Поиздевался над мальчишкой. Элементарный гипноз. Что, не так?
- Какое-то безобразие, - проворчал я. - В этом доме меня совсем перестали уважать.
- Ты, мой дорогой, носишься со своими чудесами как ребенок…
- Что-то ты слишком серьезная стала и разумная. Всесильная медицина.
Вот тут она обиделась и перестала со мной разговаривать.
А я на следующий день отправился в больницу. Захватил с собой белый халат жены и прошел прямо к девочке.
Девочка сидела на кровати и читала книжку. На меня она не обратила внимания. Я помигал веснушками, и она тут же отложила книгу и уставилась на меня.
Мы с ней побеседовали, и я сказал, что если она будет плакать, то волосы у нее никогда не вырастут, а вот если она будет петь, то из ее песенок я сделаю ей косички. Только петь надо с утра до вечера, прерываясь только на обед, ужин и тихий час.
- А полдник?
- Да, конечно, и на полдник тоже.
- У вас что, такой юмор оригинальный? - неожиданно спросила девочка.
Вечером моя жена рассматривала меня, усмехаясь на разный лад - у нее в арсенале сто ехидных усмешек, я считал. Потом она вздохнула и сказала:
- Сегодня на обходе девочка сказала, что в палату заходил дядька в моем халате, одетом задом наперед. Она предположила, что это был больной, удравший из второго корпуса.
- Почему же именно из второго? - осведомился я осторожно.
- Там у нас больные с нервными заболеваниями. Дети зовут их просто шизиками.
И она изобразила на лице сто первую усмешку - такой я у нее еще не видал.
- Ну-ну, - сказал я. - А чем теперь занимается эта девочка? Опять плачет?
- Она поет, - торжественно сказала жена.
Через две недели у девочки отросли волосы.
- Новый польский препарат, - объяснила жена и добавила вкрадчиво. - Скажи, а что надо делать, чтобы стать кудрявой? Погавкать, а? Я всегда мечтала стать кудрявой как болонка.
- А если я хочу вернуться в Город, - сказал он, помолчав, - помогут мне ваши Чудеса?
Солнечный человек покачал головой.
- Не думаю.
То ли это был городок, то ли гигантская клумба с потонувшими в цветах игрушечными домиками. Она спускалась с холма и, чем ближе подходила к городку-клумбе, тем более теряла ощущение размеров: то ей казалось, что она стала великаншей и, шагнув в городок, она непременно наступит на изящный домик, то, напротив, она ощущала себя букашкой, теряющейся в гигантских растениях.
Что же это, подумала она, шагая по полосатой от заборных теней дорожке. Дорожка бултыхнулась, как вода в бутылке, и она больно ударилась плечом о доски забора. Тут же что-то прохладное оплело ногу. Опустив глаза, она увидала стебель, пробившийся сквозь щель. Она отдернула ногу и отчаянно застучала в калитку.
Она сидела на низком широком подоконнике, в метре от нее была земля. Собственно, не земля, а сплошные листья, стебли и цветы, но ей казалось, будто она сидит на пожарной каланче - все где-то внизу, далеко, и ей было спокойно.
Она разглядывала странную клумбу: ни одного знакомого цветка, какие-то яркие, резкого цвета, непривычные лепестки, таинственные сердцевины, гибкие стебли.
А сколько в городе заборов!
В зарослях она уловила движение, а потом разглядела большого дымчатого кота. Он крался по тропинке, недовольно отмахиваясь от цепляющих его стеблей.
Ей стало смешно: этому коту тоже не нравится здешний растительный мир. Она позвала кота, и он очутился у нее на подоконнике. У него были прозрачные желтые глаза. Узкий зрачок по мере того, как садилось солнце, превращался в овал, а потом вообще стал черным бездонным кругом, и только по краям кошачьих глаз остались янтарные колечки.
Появилась хозяйка с лейкой, начала поливать цветы. Вода из лейки бежала ярко-розовая, или это казалось в сумерках?..
Она слезла с подоконника. Темная комната словно стала еще меньше, вещи выглядели незнакомыми и бесформенными. Она легла и стала отгадывать их очертания. Вот перекошенный от старости шкаф, сбоку у него темный круг, похожий на иллюминатор, быть может, это не шкаф, а остатки старинного корабля? Быть может, внутри вместо старого тряпья развешаны морские карты, приколочен компас, и на дубовой подставке лежит открытый вахтенный журнал с последней загадочной записью?
А стол… у него одна ножка слишком толста и неровна, что это с ней? Неразрешимая загадка… неразрешимая…
Она проснулась с ощущением толчка. В комнате было прохладно и голубовато. По полу расползались синюшные лунные пятна. Они неуловимо меняли форму, сжимаясь и растекаясь, словно медузы. Она замерзла, но боялась опустить ноги на пол, занятый лунными тварями, и взять со стола одеяло.
Кот сидел на полу возле ее кушетки и царапал когтями медуз. При этом он недоуменно поднимал лапу и оглядывал ее. Потом он бросил свое сомнительное занятие и прыгнул на кушетку. Медузы все растекались и растекались, в углу, где днем висело старое пальто, отчетливо проступали очертания человека, висящего вниз головой. Она совершенно замерзла, расстроилась, расплакалась и незаметно уснула, чтобы снова проснуться от толчка.
Уж не землетрясение ли начинается, подумала она.
Лунные медузы исчезли, было совершенно темно. Кот где-то затих, а может, удрал на охоту. Она на ощупь добралась до одеяла и застыла на холодном полу, потому что в саду зашуршала трава и послышался смутный разговор. Темный силуэт возник на фоне окна и, ловко перемахнув подоконник, очутился в комнате. Он сунул голову в окно и вполголоса сказал:
- Я сейчас открою дверь.
Это еще зачем, обалдело подумала она.
Он почувствовал ее присутствие, резко обернулся и спросил хрипло:
- Кто тут?
Чиркнула спичка и осветила его лицо снизу: тени поменялись местами и легли снизу вверх. Четко очертились верхняя губа, нос, над глазами легла косая тень ресниц. Глаза были светлые, с острыми, как гвоздики, зрачками.
- Кто тебя пустил сюда? - грубовато спросил он.
- Хозяйка, - она пожала плечами.
Он шагнул к ней, обжег пальцы и бросил спичку на пол. Она думала, что он зажжет еще одно, но он вернулся к окну.
- Что такое? - спросил его женский голос.
- Квартирантку пустили, - ответил он, перепрыгивая подоконник, и она почувствовала в его голосе досаду и небрежность. Ей стало обидно.
Снова прошелестела трава, и она осталась одна. Но страхи исчезли: шкаф опять был рубкой корабля, стол забавно изогнул свою толстую ножку, и на вешалке никто не висел вниз головой.
Утро вползало в комнату, постепенно высветляя предметы. Ей не хотелось просыпаться, она старательно жмурилась, хватаясь за обрывки снов, но сон не возвращался, а просвечивающие веки трепетали, как разноцветные крылья бабочек.
Тогда она вздохнула, повернулась к окну и увидела его лицо. Он стоял в клумбе под ее окном и, улыбаясь, разглядывал ее. Несмотря на улыбку, его лицо было мрачновато. Глаза она рассмотреть не могла, но помнила, что они светлые, со зрачками-гвоздиками. А губы были красивые, с глубокими уголками.
- Я войду, - сказал он бесцеремонно.
Она замотала головой, искренне огорчаясь, что у него такой нахальный голос.
- Но мне нужны кое-какие вещи, - заявил он, усаживаясь на подоконнике.
- Немного попозже, - сказала она.
- Но мне надо срочно, - ответил он, спрыгивая на пол.
- Да, но…
- Я уже здесь, - ответил он и, оглядевшись, полез под стол и начал вытаскивать какие-то трубки и сетки.
- Ну скоро вы там? Я хочу встать!
- Вставай. Ты же все равно спишь в одежде. - Он помолчал. - И без простыни.
Она со злостью отбросила одеяло. Он тут же обрадованно сказал:
- Конечно, с такими грязными пяточками я бы тоже рискнул лечь на простыню.
Она хотела что-то сказать, но почувствовала, как задрожал подбородок, и закрыла рот.
- Не стоит так огорчаться, - сказал он. - Я принесу простыни, а ты пока можешь вымыться под душем. Это в саду, я покажу.
По сырой дорожке они обошли флигель и вышли на полянку, свободную от цветов. Посреди поляны был устроен летний душ, огороженный деревянными стенками. Она зашла в кабинку, доходящую ей до плеч, и выжидательно посмотрела на него:
- Что ты стоишь?
- Я готов помыть твои пяточки.
- Я сделаю это сама, - глупо сказала она и покраснела.
Он засмеялся и исчез за углом флигеля.
Она с облегчением вздохнула, быстро разделась и отвинтила кран. Вода была ужасно холодная, она запрыгала, замахала руками, замотала головой, подставляя лицо струям.
- Замерзла?
Он стоял рядом и кусал травинку.
- Я мыло принес, а ты уже залезла. Возьми.
Она торопливо протянула над досками руку - как можно дальше, чтобы он не подошел вплотную.
Он отдал ей мыло и ушел, повесив на ветку полотенце.
Вернулся, когда совсем стемнело.
- Где ты была? - спросил он сразу же.
- Я искала работу, - ответила она. Ее не удивил его вопрос.
Он зажег свечу, сел у ее ног на пол и сказал:
- Не надо больше гулять одной.
В его широко раскрытых глазах отразились две свечечки.
- Почему? - спросила она. От сладковатого запаха цветов, от того, что его так волнуют его прогулки, и еще от чего-то неопределенного кружилась голова.
- Можно заблудиться. Городок наш весьма однообразен.
- Я за один день выучила ваш городок наизусть, - успокоила она. - Это простейшая клумба, разгороженная заборами.
Она рассмеялась. Ей было весело, как она считала, без причины. Но он остался странно серьезен:
- Ты можешь потеряться. Не ходи никуда без меня. Я буду приходить вечером, да?
- Да, - кивнула она.
Теперь он смотрел на ее руки. Они были в темных полосах.
- Я опять где-то вымазалась. Какая-то краска…
- Это кровь, - сказал он спокойно. - Надо осторожней с цветами. Если хочешь нарвать букет, надевай рукавицы.
- А чем вы их поливаете? - живо спросила она, вспомнив розовую воду в лейке хозяйки.
- Мясным соком, - неохотно сказал он.
Она поежилась.
- А зачем?
- Так надо, растут хорошо, - сказал он и положил ей голову на колени. Ее ладошку он положил сверху на свою щеку. Холодок отошел, будто наркоз, и она вдруг сразу почувствовала, что у него тяжелая голова, шершавая щека и теплые волосы на виске. Слишком много одновременно она почувствовала и сказала поспешно:
- Уже поздно.
- Выспишься завтра.
- А ты? Что ты будешь делать днем?
- Работать, - равнодушно ответил он.
- Где? - с любопытством спросила она.
- Знаешь что, беленькая, я буду отвечать не на все твои вопросы, - четко сказал он, поднимая голову. - А сейчас давай просто посидим и посмотрим на свечку.
- Послушай, мне совершенно нечем заняться.
- Отдыхай, гуляй в саду.
- Но мне просто не от чего отдыхать. И в саду я гулять не очень люблю, ты же знаешь. У меня от этих цветов все ноги в царапинах.
- Где? Дай я поцелую.
Она сидела у окна и вышивала на белой занавеске синие васильки. Здесь, среди буйного разнообразия цветов, она ни разу не встречала ни васильков, ни ромашек, ни астр, ни роз. Стиранная занавеска пахла свежестью, влагой и еще чем-то необъяснимым. Когда-то давно один мальчик говорил ей, что это запах моря. Что же это за море, о котором ей так часто приходилось слышать? Что за морской ветер, пахнущий стираными занавесками?.. Может, попросить его отвезти ее к морю? Он сможет, он умеет все. Но сначала он посмотрит на нее зрачками-гвоздиками и скажет:
- Ну вот. Теперь море. Чего тебе не хватает? У тебя теперь много красивых платьев, и качели я тебе сделал. Хочешь, в саду будет фонтан?..
Во флигеле и в самом деле теперь было хорошо: как маленькое солнышко, отражалась в лакированной мебели люстра, сияло голубое зеркало, где она отражалась в полный рост в своих красивых платьях. За стеклом тускло светились кожаные корешки книг, извлеченных из-под стола, которому они когда-то служили ножкой. Наверное, о море заговаривать просто бестактно.
Она услыхала в саду шаги и отложила занавеску. К флигелю подходила кудрявая девушка. Подошла, остановилась у окна, положив руки на подоконник, повертела головой и заметила с протяжным вздохом:
- Дааа, здесь стало уютно.
Она сразу вспомнила голос. Тогда, в ночном саду, эта девушка была с ним. И поза, поза была его: локти вперед и голова надменно приподнята.
- Что ты молчишь? - продолжала девушка.
- А что говорить? - искренне удивилась она.
- Что говорить?.. Зачем ты сюда пришла? Долго ли собираешься тут жить? Почему он покупает тебе платья, духи, конфеты?
- Я не буду отвечать, - сердито сказала она.
Девушка кивнула и сказала неожиданно спокойно:
- Значит, ты здесь надолго. Да, конечно, ты неплохо устроилась. С ним не пропадешь, работа у него надежная…
- Какая? - вырвалось у нее.
- Ты не знаешь? - с интересом спросила девушка. - Он не говорил?
- Нет.
- А ты не спрашивала? Вот ты какая… Ну ладно. Значит, тебе тут нравится, и ты уходить не собираешься? Ну ладно. Дело твое.
Девушка оторвалась от подоконника и шагнула прочь.
- А все-таки, какая у него работа? - спросила она в открытое окно.
Девушка обернулась и как-то криво улыбнулась ей.
- А он работает на бойне.
- Где? - изумилась она.
Он пришел, как всегда, вечером, поставил на стол коробку.
- Ой, ну зачем опять торт? Я уже смотреть на крем не могу.
- Тебе полезно, ты худенькая, - сказал он, разрезая торт на тонкие ломтики. - Такой ты еще не ела, он с орехами и лимоном.
- Я ела такой в прошлый четверг, ты забыл, - сказала она, рассеянно наблюдая за движениями его рук.
У него были очень чистые, загорелые руки с длинными пальцами, он осторожно водил ножом, стараясь не задеть кремовую розочку.
- А правда, - спросила она, - что ты работаешь на бойне?
Он положил ножик на тарелку и повернулся к ней:
- Откуда ты знаешь?
- Значит, правда?
- Ну и что? - спросил он.
- А зачем ты там работаешь? Тебе что, нравится эта работа?
Он поморщился.
- Нравится, что ли? - допытывалась она и не знала, правильно ли делает.
- Нет, нет! Трижды не нравится, - раздраженно сказал он. - Но кто-то должен и там работать. И к тому же, мне выгодно: цветы надо поливать. Всегда есть чем, не то что у других. У других цветы хуже, заметила?
- Так ты из-за цветов? - поразилась она. - Из-за цветов? На бойне?
И в этот момент начался дождь, собиравшийся с утра. Шумный могучий ливень. Он мгновенно брызнул на подоконник. Она подскочила к окну и, пытаясь поймать мокрую, надутую ветром занавеску, закрывала рамы.
- Черт возьми, - услышала она за спиной его голос и, повернувшись, увидела, как он выскочил за дверь.
Он вернулся через час, совершенно мокрый, остановился в дверях, не зная, чем вытереться. С его одежды текло. Лицо его показалось ей растерянным и огорченным, она спрыгнула с дивана, босиком пробежала по комнате и обняла его за шею.
- Что ты, я мокрый, - сказал он.
Она почувствовала, как моментально пропиталось дождевой водой платье на груди, как холодные струйки потекли по голым рукам. Он осторожно пытался отстраниться, но она еще крепче прижималась к нему, мотая головой и жмурясь.
Потом, когда они сидели вместе на диване, он сказал:
- Какие интересные цветы ты вышила на занавесках.
- Да, - гордо согласилась она. - Это васильки. Ва-силь-ки.
Он слегка отстранился, посмотрел на нее восхищенно-ласково.
- Завтра воскресенье, - сказала она. - Пойдем завтра в лес? Когда я шла в ваш город-клумбу, я проходила через чудесный лес, веселый и солнечный. На тропинках иголки, и шишечки, и желуди. Деревья прямые, а листья все такие резные-резные. Я бы назвала этот лес изящным. Изящный Лес. Ты бывал там?
Он покачал головой, продолжая смотреть на нее отстраненно и восхищенно. Она обрадовалась:
- Так пойдем? Лучше утром.
- Нет, - сказал он, и взгляд его поскучнел. - Нет, завтра с утра мы едем на базар в соседний город, надо продать цветы.
- Какие?
- Ну, я посрезал сегодня большую часть, их мог побить дождь. Обычно мы ездим с матерью, но завтра она с утра занята. В этом году надо продать как можно больше, я решил пристроить к дому второй этаж.
- Зачем? - ошарашенно спросила она.
- Ну как зачем? А мы где будем жить?
Она кивнула, думая о чем-то своем.
- А зачем везти цветы в другой город, чтобы продать?
- Ну а кто же их тут-то купит? Своих полно.
- Но я не хочу на базар! - она посмотрела на него с отчаянием.
- Ну что ты, беленькая. Подумаешь, базар. Зато у нас будет свой дом. В нем будет все, как ты захочешь, пол, стены - каким захочешь цветом. Захочешь - будет балкон. Я достану семена этих цветов, которые на занавесках…
- Васильков? - спросила она, оживляясь.
- Да.
- А птицы? Я хочу, чтобы были птицы.
- Хорошо, будут и птицы…
Утро после ночного ливня было яркое и свежее, как в тот день, когда она впервые увидела Город своими глазами. Цветочные джунгли пахли одуряюще, и тени на дорогу между заборами ложились тропически хаотичные, подвижные.
Он шел впереди, и нес цветы - целые охапки их - в двух эмалированных ведрах. И она тоже несла маленькое ведерочко, держа его очень аккуратно и чуть-чуть на отлете.
- Уже скоро, - сказал он, обернувшись. - От станции электричка ходит…
Цирк попался им навстречу на перекрестке, там, где сливались на миг дорога, ведущая в городок-клумбу, и дорога, ведущая в неизвестность. Что это именно Цирк, она поняла не по пестрым фургонам, которых никогда прежде не встречала, и не по разношерстной толпе, а по знакомому цилиндру Фокусника. Он совершенно точно мелькнул над плечом девочки, медленно и легко шагавшей под поверхности огромного голубого шара, который все катился и катился у нее под ногами, хотя не должен был.
Цирковая процессия прижала их к обочине дороги, пришлось пропускать. Он терпеливо пережидал, как пережидают дождь.
- Ну, пойдем!
Он двинулся вперед и уже ушел довольно далеко, когда она пристально посмотрела ему вслед, стараясь покрепче запомнить высокий широкоплечий силуэт, поставила ведерко с цветами на дорогу и легко побежала по тающим на глазах отпечаткам в белой пыли вслед Цирку, догоняя последний фургон.
Они сидели за колченогим столом в маленькой комнатке в недрах Цирка. Перед ними стояли чашки с чаем, мимоходом сотворенные веселым зеленоглазым Фокусником. Чай дымился, и струйки дыма складывались в текучие рисунки.
В Цирк его занесло случайно, просто настроение плохое было, хотелось развеяться. И билет он не покупал, а вытянул наудачу из подставленного под руку цилиндра - ну, раз вытянул, значит, повезло, можно и сходить.
Сидя на самой галерке, он смотрел, как под высоким куполом, в перекрестье розовых, точно закатных лучей раскачиваются плавным маятником качели-трапеция, и девушка в белом платье и темной полумаске гнется им в такт, все усиливая размах.
У него было чувство, что он смотрит на нее в бинокль. Белая фигурка в вышине казалась ему неожиданно близкой. Кажется, он даже улыбку ее мог различить - сосредоточенную и веселую. Так уже было, только наоборот.
А когда?
Где?..
Волосы, прохладные, как снежок. Глаза, впервые увидевшие мир.
Может, это и вовсе не она?..
Девушка выгнулась опасной дугой на взлете и соскользнула с трапеции. Белое платье затрепетало в полете. Фокусник, стоящий внизу, на арене, вскинул руку и сеть разноцветных колибри взмыла вверх и подхватила гимнастку.
После выступления девушка прошла совсем близко. Черная полумаска мерцала в свете цирковых лучей. Он не успел ее окликнуть. Она сама обернулась, всмотрелась в него и вдруг легким движением скинула маску.
Ему казалось, что они сидят друг напротив друга очень давно, но чай еще не остыл. Он уже так много ей рассказал и о море, и о кораблях, и об иных городах, а она все слушала и смотрела внимательно и грустно синими глазами, иногда слегка прищуриваясь. Тогда лицо ее словно озарялось невидимой улыбкой. Словно солнце никак не могло пробиться сквозь облака.
Когда он попросил ее рассказать о себе, невидимое солнце потускнело. Она долго молчала, а потом начала говорить так, словно продолжала что-то, до того рассказываемое молча:
- А потом он начал болеть, и я взяла его к себе.
- В Городе ведь не болеют, - заметил он, понимая, что она говорит о Водяном.
- А он почему-то болел…
- Может, из-за колодца?
- Какого колодца? - не поняла она.
- Да приходилось ему… по колодцам погулять, - уклончиво ответил он. - Разве не рассказывал?
- Нет, никогда о колодцах не говорил. А что он там делал?
- Я толком не знаю. Да и неважно теперь, наверное.
- Наверное, - повторила она, задумчиво позвякивая ложкой о край чашки.
- А потом?
- А потом его не стало, - просто сказала она. - А ты все не возвращался.
- Он… умер?
- В Городе не умирают, разве ты не знал? В Городе невозможно умереть. Можно только перестать в нем быть.
- Да, я понимаю.
- Ну вот, он перестал быть, а я уже разучилась жить одна. Или научилась жить не одна. А ты не возвращался.
- Я не мог. У меня не получалось вернуться. Ты же понимаешь. Это же Город…
- Да, конечно. - Она словно прощала его. - Я ведь и сама не смогла в него вернуться.
- Ушла из Города и не смогла вернуться?
- Я не уходила, это Город ушел. Просто проснулась утром, а Города нет.
Она смотрела на него с каким-то тихим, покорным недоумением, смешанным с привычной болью утраты, и у него внутри что-то отчаянно зазвенело, как струна неведомого инструмента.
- И что же ты… как же ты дальше? - спросил он.
- Пошла вас искать, - спокойно сказала она.
- Кого искать? - осторожно уточнил он.
- Город и тебя. Но никак не могла найти. Я чуть было не осталась жить в одном городе-клумбе, с такими, знаешь, хищными цветами… Но однажды, - она оживилась и даже разулыбалась. - Я научилась плакать!
- Вода кусочками, - вздохнул он и тоже улыбнулся, вспомнив их разговор.
- А потом я встретила Фокусника, и он привел меня в Цирк. А ты меня сразу узнал, даже в маске.
- Я тебя узнаю в любой маске. И даже раньше, чем вообще увижу.
Она радостно закивала и провозгласила:
- Мы пойдем прямо сейчас!
- Куда?
- В Город, куда же еще?
Она смотрела с надеждой и испугом, и он не знал, как сказать ей, что он забыл дорогу в Город.
- Я… не смогу его найти, - наконец выдохнул он.
Она ничего не сказала. Просто вспорхнула, как испуганная птица, и исчезла в цирковом закулисье.
Ну вот и все, подумал он, беря в руки кружку. Чай все еще был горячий. Он поставил чашку на место, взял плащ и двинулся по запутанным коридорам Цирка к выходу. И столкнулся с Фокусником.
- Куда это ты? - удивился Фокусник.
- Ухожу, - коротко объяснил он.
Фокусник секунду помолчал и спросил:
- Разве чай остыл?
- Нет, не остыл, спасибо. Мне пора.
- Но ведь чай не остыл? - снова спросил Фокусник.
Он пожал плечами и двинулся к выходу, который неожиданно возник за спиной Фокусника. Тот посторонился, пропуская его, и еще раз повторил вслед:
- Эй, чай не остыл!
- Да, конечно. Спасибо еще раз.
- Дурак, - неожиданно изрек Фокусник, исчезая за дверью.
Она догнала его на повороте.
Он издалека услышал ее быстрые шаги, утоптанная до каменной твердости дорога вызванивала их. Так уж получалось, что и теперь он узнавал ее мгновенно. Он продолжал идти, пока не услышал у себя за спиной ее запыхавшийся возглас. Тогда он повернулся и вопросительно посмотрел на нее. Она жалко улыбнулась и развела в стороны руки. Ветер мягко хлопнул ее по щекам, рванул прядь белых волос и исчез.
- Ну, беги обратно, - сказал он. - Сейчас дождь начнется.
Она зажмурилась и помотала головой.
- А что у тебя в руке? - вдруг спросил он.
Она застенчиво улыбнулась и показала ему пластмассовый флакончик.
- Это мне одна маленькая девочка в Цирке подарила. На прощание.
Она взмахнула флакончиком, и по ветру полетели стайки пузырей, переливающихся всеми цветами радуги.
Так вот из чего теперь надувают мыльные пузыри, подумал он. Из пластмассовых флакончиков с колечком.
Он смотрел на нее с усталой усмешкой. Он вспомнил, что бывает видно в мыльных пузырях.
Но, скользнув глазами по потемневшему небу, он все же пригляделся к пузырям, легкой стайкой окружившим их. На прозрачных, синих сферах улыбались забавные детские мордашки. Смеялись и подмаргивали круглыми разноцветными глазищами. Сколько их, откуда это, подумал он и протянул к ним руку. Но они уже летели куда-то в темно-синее дождевое небо, сливаясь с ним.
Он почувствовал, как в его руку протискивается его ладошка, осторожно и настойчиво, как котенок, и накрыл ее плечи краем своего плаща.
Потом взял из ее рук трубочку с колечком, кинул куда-то вслед пузырям.
- Почему? - спросила она.
- Потому что сказка кончилась, и начинается жизнь.
- А я думала, это просто дождь.
И они пошли по звонкой дороге, и их серый плащ, один на двоих, растворился в дожде.
1969 г.
Два абзаца сделаны мной, потому что в рукописной тетрадке вместо них было краткое содержание. Именно сделаны, не придуманы. Я такое не придумала бы, у меня совершенно иначе, при всем внешнем сходстве, работает фантазия. Не знаю, насколько броскими заплатками они легли на текст и заметны ли вообще.
Шестнадцать... я не знаю, какую прозу пишут в шестнадцать. Я ее не писала. Стихи да, но их ведь как раз в шестнадцать и пишут. Пишут и позже, но не так, не взахлеб. А проза - дело взрослых людей. Мне в шестнадцать это было не по возрасту. А она не была ни взрослой, ни ребенком - она всегда, всю жизнь, просто была собой, вне возраста.
А те двое так ничего и не написали. Зато стали океанологами. Точнее, один стал, а насчет его друга я не в курсе. Тот, первый, приходился маме двоюродным братом, а мне - дядей, впрочем, я тогда еще не родилась. Давно это было.