Ну, раз сегодня день рождения Толкина... поговорим.
Вообще я люблю хоббитов.
Я именно тот человек, который читал "Властелина Колец" как историю четверых друзей, взваливших на себя задачу класса "они сражались за Родину" и узнавших попутно, что мир куда шире и выше, чем им казалось в детстве. Роман о дружбе и только потом - обо всем остальном. О чем?.. О большом странствии, об умении видеть дальше своей околицы. О любви, потому что история Фарамира и Эовин - моя любимая в мировой литературе (не считая истории Пьера Безухова и Наташи Ростовой).
Осенняя жажда странствий.
"- Я хочу горы увидеть, Гэндальф, понимаешь? Горы!"
Мне нравились заметки на полях огромного осеннего мира. Том Бомбадил и его Золотинка. "Несказанно хороша была та, что носила ее на плече..." - кто? Неизвестно. Неважно.
Нравились стихи на квенье и синдарине, но не потому, что они якобы добавляли достоверности вымышленному миру. Дело в другом. "Почти не было у меня и желания искать клады и драться с пиратами, поэтому "Остров сокровищ" я прочитал совершенно равнодушно. С индейцами дело обстояло лучше: в рассказах о них были луки и стрелы <...>, и странные языки, древние обычаи и, главное, леса. Вот оно! В детстве, во всех этих фильмах и книжках про индейцев меня окатывало зовущим холодком от индейских имен. Они были глубокие, как лесной колодец с эхом. Наверное, кто-нибудь так воспринимает ноты, как я, человек совершенно немузыкальный, воспринимала эти имена.
Earendel.
"Когда я впервые начал изучать англо-саксонский профессионально - было у меня такое мальчишеское хобби, в то время, как мне полагалось заниматься греческим и латынью, - я был поражен исключительной красотой этого слова (или имени)<...> ...явственно следует, что это была звезда, предвещающая рассвет (по крайней мере, в английской традиции). <...> Я включил его в свою мифологию - в пределах которой он стал главным действующим лицом - как мореход и, в итоге, как звезда-знамение, знак надежды людям. «Айя Эарендиль эленион анкалима» восходит в изрядном отдалении к «Eala Earendel engla beorhtast». Но имя нельзя так вот просто взять да и использовать: его необходимо было приспособить к эльфийской лингвистической ситуации...".
Еще бы не необходимо.
В общем, я поняла все, что Толкин говорил о языкознании, разделив с ним попутно и его равнодушие к современному английскому (подтверждаю, древнеанглийский круче), и симпатию к немецкому, и предпочтение испанского перед итальянским, и восхищение фонетикой валлийского.
"Никогда не забуду невысокого - ниже меня ростом - человека, чье имя, увы, я благополучно запамятовал; человека, который внезапно явил себя моим единомышленником - в тот миг, когда мной овладела отчаянная скука. Дело было во время войны. Мы сидели в большой и грязной палатке, за колченогими столиками, вокруг были люди, в большинстве своем мокрые и несчастные, и пахло там просто омерзительно. Мы слушали кого-то, кто вещал об искусстве чтения карт, или о правилах гигиены, или об умении проткнуть врага насквозь (помнится, Киплинг предупреждал, что за каждого убитого нам придется держать ответ перед Господом); точнее, мы старались не слушать. И тут этот человек, сидевший рядом со мной, мечтательно произнес: «Вот именно! Я бы выразил аккузатив через префикс»!" <...> Мне так и не удалось узнать что-либо еще о его «тайной грамматике»; вдобавок превратности военной поры вскоре нас разделили, и с тех пор я этого человека не встречал. <...> Вполне возможно, его разнесло в клочья гранатой в тот самый миг, когда он придумал уникальный способ выразить сослагательное наклонение. Война не слишком благосклонна к тем, кто дает свободу воображению".
"Я бы выразил аккузатив через префикс!" - вот это было ново, но внутренне понятно. Конечно же, единственный язык, который будет полностью отвечать твоим предпочтениям, - язык, который сконструируешь ты сам! Как это я сама не додумалась?..
Что касается Киплинга... и отношения к прогрессу... и много еще к чему отношения... я русская с советским бэкграундом: разумеется, я за социализм, за прогресс, за космос, за небоскребы, а если пришли к вам домой, ответ перед Господом вы будете держать разве что за коллаборацию с врагом по зову сердца. Но ведь то была Первая мировая, а не Великая Отечественная. И он англичанин.
"...и посвятить их Англии, моей стране".
Это я тоже одобрила. Россия в той же ситуации, собственно.
А этой цитатой готова отвечать на любые выпады против университетов и церкви:
"За много лет до того я отмахнулся от предостережений старого Джозефа Райта как от отвратительного цинизма старого выскочки: «Что, по-твоему, такое Оксфорд, паренек?» - «Университет, оплот знания». - «Нет, паренек, это фабрика! А что она производит, не знаешь? Так я скажу тебе. Производит она ставки. Вбей это себе в голову и тогда начнешь понимать, что вокруг происходит». Увы! К 1935 году я уже знал: это чистая правда. По крайней мере, как ключ к поведению донов. Правда, да не вся. (Большая часть правды всегда сокрыта - в областях, цинизму недоступных.)
<...>
Преданность «науке» как таковой, без оглядки на собственную репутацию, это высокое и в некотором смысле даже духовное призвание; а поскольку оно «высокое», оно неизбежно принижается самозваными собратьями, усталыми собратьями, жаждой денег (или даже вполне оправданной потребностью в деньгах) и гордыней: людьми, которые говорят «мой предмет» и вовсе не имеют в виду «предмет, которым я смиренно занимаюсь», но «предмет, который я собою украшаю» или «сделал своим». Разумеется, в университетах такая преданность обычно унижена и запятнана. Однако она по-прежнему жива. Если с отвращением закрыть университеты, она исчезнет с земли - до тех пор, пока университеты не возродятся и в свой срок снова не падут жертвами морального разложения. Куда более возвышенная преданность религии не в силах избежать той же участи. Ее, конечно же, в определенной степени принижают все «профессионалы» (и все практикующие христиане) <...>. Но нельзя сохранить традицию учености или истинной науки без школ и университетов, а это подразумевает преподавателей и донов. Нельзя сохранить религию без церкви и церковных служителей, а это означает профессионалов: священников и епископов - а также монахов".
Таким образом, толкинист я своеобразный. "Детей Хурина" и "Сильмариллион" читала, но Маэдроса от Маэглина без Гугла не отличу. Эльфы мне нравятся не как герои эпоса - как Дивный Народ, скрытными тропами идущий мимо Шира к морю, как вспышка смеха в ночном лесу под звездами, как оклик из листвы мэллорна, как легкие шаги по снежному насту. "У эльфа и ветра не спрашивай совета..." - "Так у вас говорят?!".
Однако все то, что делает их притягательными, - ощущение бездны времени за ними, их изгнанничество в наши земли и страстная любовь к месту своего изгнания пополам с тоской, тяга на Запад, вот этот странный зов моря, - взято из нашей собственной психики. И оно как-то косвенно связано с "атлантическим" мифом. Я вижу, что Толкин это чувство не просто поймал, а облек в мифологию и сюжет - и пустил гулять по миру в ясном, внятном виде.
Атлантический миф.
Нуменор не захватывает сюжетно, потому что мы наизусть знаем и его проблему, и его трагедию - вся история человечества кричит о ней. Но интересно, что Нуменор отдает не только мифом о Падении, который глубоко сидит в костях у людей христианской традиции (этот миф, возможно, люди и забудут - он очень неполиткорректный). От легенды о Нуменоре веет еще каким-то, общим для всей западной цивилизации, полузабытым мифом о... как бы его назвать? О Великой Потере Вследствие Этической Катастрофы, причем почему-то именно в морском антураже - отчего-то он кажется здесь единственно уместным. Что это такое, я не знаю. Вроде бы то же Падение, только с другого ракурса - но не совсем. Когда и как этот миф зародился, тоже не знаю, в Азии я его не нашла.
"Эта легенда, или миф, или смутное воспоминание о некоем эпизоде из древней истории, всегда не давало мне покоя. Во сне мне являлся мучительный кошмар о неотвратимой Волне, что либо накатывает с моря, доселе спокойного, либо горой вздымается над зелеными землями вдали от моря. Этот кошмар порою приходит и по сей день, хотя, написав о нем, теперь я его вроде бы экзорцировал. Он неизменно заканчивается капитуляцией, и я просыпаюсь, хватая ртом воздух, точно вынырнув из глубокой пучины. Я, бывало, это рисовал или сочинял об этом плохие стихи. Когда К. С. Льюис и я бросили жребий и ему досталось писать о путешествии в пространстве, а мне - о путешествии во времени, я начал несостоявшуюся книгу о путешествии сквозь время, в финале которой моему герою предстояло присутствовать при затоплении Атлантиды. Она должна была называться Нуменор, Земля Запада. <...> Но я обнаружил, что по-настоящему интересует меня только «верхний конец», Акаллабет или Аталантиэ".
Я люблю видеть, как рифмуется мир, и вижу это часто. Но такого... Это мое личное, персональное, лингвистическое доказательство существования Бога. Ни больше, ни меньше.
"Любопытное совпадение: основа √talat, в квенья означающая «соскальзывание, сползание, падение», от которой atalantie - вполне стандартное образование существительного, - настолько похожа на название «Атлантида».
<...>
Ну, вот вам, пожалуйста. Надеюсь, я не слишком вас утомил…".
Не слишком.
Я именно тот человек, который читал "Властелина Колец" как историю четверых друзей, взваливших на себя задачу класса "они сражались за Родину" и узнавших попутно, что мир куда шире и выше, чем им казалось в детстве. Роман о дружбе и только потом - обо всем остальном. О чем?.. О большом странствии, об умении видеть дальше своей околицы. О любви, потому что история Фарамира и Эовин - моя любимая в мировой литературе (не считая истории Пьера Безухова и Наташи Ростовой).
Осенняя жажда странствий.
"- Я хочу горы увидеть, Гэндальф, понимаешь? Горы!"
Мне нравились заметки на полях огромного осеннего мира. Том Бомбадил и его Золотинка. "Несказанно хороша была та, что носила ее на плече..." - кто? Неизвестно. Неважно.
Нравились стихи на квенье и синдарине, но не потому, что они якобы добавляли достоверности вымышленному миру. Дело в другом. "Почти не было у меня и желания искать клады и драться с пиратами, поэтому "Остров сокровищ" я прочитал совершенно равнодушно. С индейцами дело обстояло лучше: в рассказах о них были луки и стрелы <...>, и странные языки, древние обычаи и, главное, леса. Вот оно! В детстве, во всех этих фильмах и книжках про индейцев меня окатывало зовущим холодком от индейских имен. Они были глубокие, как лесной колодец с эхом. Наверное, кто-нибудь так воспринимает ноты, как я, человек совершенно немузыкальный, воспринимала эти имена.
Earendel.
"Когда я впервые начал изучать англо-саксонский профессионально - было у меня такое мальчишеское хобби, в то время, как мне полагалось заниматься греческим и латынью, - я был поражен исключительной красотой этого слова (или имени)<...> ...явственно следует, что это была звезда, предвещающая рассвет (по крайней мере, в английской традиции). <...> Я включил его в свою мифологию - в пределах которой он стал главным действующим лицом - как мореход и, в итоге, как звезда-знамение, знак надежды людям. «Айя Эарендиль эленион анкалима» восходит в изрядном отдалении к «Eala Earendel engla beorhtast». Но имя нельзя так вот просто взять да и использовать: его необходимо было приспособить к эльфийской лингвистической ситуации...".
Еще бы не необходимо.
В общем, я поняла все, что Толкин говорил о языкознании, разделив с ним попутно и его равнодушие к современному английскому (подтверждаю, древнеанглийский круче), и симпатию к немецкому, и предпочтение испанского перед итальянским, и восхищение фонетикой валлийского.
"Никогда не забуду невысокого - ниже меня ростом - человека, чье имя, увы, я благополучно запамятовал; человека, который внезапно явил себя моим единомышленником - в тот миг, когда мной овладела отчаянная скука. Дело было во время войны. Мы сидели в большой и грязной палатке, за колченогими столиками, вокруг были люди, в большинстве своем мокрые и несчастные, и пахло там просто омерзительно. Мы слушали кого-то, кто вещал об искусстве чтения карт, или о правилах гигиены, или об умении проткнуть врага насквозь (помнится, Киплинг предупреждал, что за каждого убитого нам придется держать ответ перед Господом); точнее, мы старались не слушать. И тут этот человек, сидевший рядом со мной, мечтательно произнес: «Вот именно! Я бы выразил аккузатив через префикс»!" <...> Мне так и не удалось узнать что-либо еще о его «тайной грамматике»; вдобавок превратности военной поры вскоре нас разделили, и с тех пор я этого человека не встречал. <...> Вполне возможно, его разнесло в клочья гранатой в тот самый миг, когда он придумал уникальный способ выразить сослагательное наклонение. Война не слишком благосклонна к тем, кто дает свободу воображению".
"Я бы выразил аккузатив через префикс!" - вот это было ново, но внутренне понятно. Конечно же, единственный язык, который будет полностью отвечать твоим предпочтениям, - язык, который сконструируешь ты сам! Как это я сама не додумалась?..
Что касается Киплинга... и отношения к прогрессу... и много еще к чему отношения... я русская с советским бэкграундом: разумеется, я за социализм, за прогресс, за космос, за небоскребы, а если пришли к вам домой, ответ перед Господом вы будете держать разве что за коллаборацию с врагом по зову сердца. Но ведь то была Первая мировая, а не Великая Отечественная. И он англичанин.
"...и посвятить их Англии, моей стране".
Это я тоже одобрила. Россия в той же ситуации, собственно.
А этой цитатой готова отвечать на любые выпады против университетов и церкви:
"За много лет до того я отмахнулся от предостережений старого Джозефа Райта как от отвратительного цинизма старого выскочки: «Что, по-твоему, такое Оксфорд, паренек?» - «Университет, оплот знания». - «Нет, паренек, это фабрика! А что она производит, не знаешь? Так я скажу тебе. Производит она ставки. Вбей это себе в голову и тогда начнешь понимать, что вокруг происходит». Увы! К 1935 году я уже знал: это чистая правда. По крайней мере, как ключ к поведению донов. Правда, да не вся. (Большая часть правды всегда сокрыта - в областях, цинизму недоступных.)
<...>
Преданность «науке» как таковой, без оглядки на собственную репутацию, это высокое и в некотором смысле даже духовное призвание; а поскольку оно «высокое», оно неизбежно принижается самозваными собратьями, усталыми собратьями, жаждой денег (или даже вполне оправданной потребностью в деньгах) и гордыней: людьми, которые говорят «мой предмет» и вовсе не имеют в виду «предмет, которым я смиренно занимаюсь», но «предмет, который я собою украшаю» или «сделал своим». Разумеется, в университетах такая преданность обычно унижена и запятнана. Однако она по-прежнему жива. Если с отвращением закрыть университеты, она исчезнет с земли - до тех пор, пока университеты не возродятся и в свой срок снова не падут жертвами морального разложения. Куда более возвышенная преданность религии не в силах избежать той же участи. Ее, конечно же, в определенной степени принижают все «профессионалы» (и все практикующие христиане) <...>. Но нельзя сохранить традицию учености или истинной науки без школ и университетов, а это подразумевает преподавателей и донов. Нельзя сохранить религию без церкви и церковных служителей, а это означает профессионалов: священников и епископов - а также монахов".
Таким образом, толкинист я своеобразный. "Детей Хурина" и "Сильмариллион" читала, но Маэдроса от Маэглина без Гугла не отличу. Эльфы мне нравятся не как герои эпоса - как Дивный Народ, скрытными тропами идущий мимо Шира к морю, как вспышка смеха в ночном лесу под звездами, как оклик из листвы мэллорна, как легкие шаги по снежному насту. "У эльфа и ветра не спрашивай совета..." - "Так у вас говорят?!".
Однако все то, что делает их притягательными, - ощущение бездны времени за ними, их изгнанничество в наши земли и страстная любовь к месту своего изгнания пополам с тоской, тяга на Запад, вот этот странный зов моря, - взято из нашей собственной психики. И оно как-то косвенно связано с "атлантическим" мифом. Я вижу, что Толкин это чувство не просто поймал, а облек в мифологию и сюжет - и пустил гулять по миру в ясном, внятном виде.
Атлантический миф.
Нуменор не захватывает сюжетно, потому что мы наизусть знаем и его проблему, и его трагедию - вся история человечества кричит о ней. Но интересно, что Нуменор отдает не только мифом о Падении, который глубоко сидит в костях у людей христианской традиции (этот миф, возможно, люди и забудут - он очень неполиткорректный). От легенды о Нуменоре веет еще каким-то, общим для всей западной цивилизации, полузабытым мифом о... как бы его назвать? О Великой Потере Вследствие Этической Катастрофы, причем почему-то именно в морском антураже - отчего-то он кажется здесь единственно уместным. Что это такое, я не знаю. Вроде бы то же Падение, только с другого ракурса - но не совсем. Когда и как этот миф зародился, тоже не знаю, в Азии я его не нашла.
"Эта легенда, или миф, или смутное воспоминание о некоем эпизоде из древней истории, всегда не давало мне покоя. Во сне мне являлся мучительный кошмар о неотвратимой Волне, что либо накатывает с моря, доселе спокойного, либо горой вздымается над зелеными землями вдали от моря. Этот кошмар порою приходит и по сей день, хотя, написав о нем, теперь я его вроде бы экзорцировал. Он неизменно заканчивается капитуляцией, и я просыпаюсь, хватая ртом воздух, точно вынырнув из глубокой пучины. Я, бывало, это рисовал или сочинял об этом плохие стихи. Когда К. С. Льюис и я бросили жребий и ему досталось писать о путешествии в пространстве, а мне - о путешествии во времени, я начал несостоявшуюся книгу о путешествии сквозь время, в финале которой моему герою предстояло присутствовать при затоплении Атлантиды. Она должна была называться Нуменор, Земля Запада. <...> Но я обнаружил, что по-настоящему интересует меня только «верхний конец», Акаллабет или Аталантиэ".
Я люблю видеть, как рифмуется мир, и вижу это часто. Но такого... Это мое личное, персональное, лингвистическое доказательство существования Бога. Ни больше, ни меньше.
"Любопытное совпадение: основа √talat, в квенья означающая «соскальзывание, сползание, падение», от которой atalantie - вполне стандартное образование существительного, - настолько похожа на название «Атлантида».
<...>
Ну, вот вам, пожалуйста. Надеюсь, я не слишком вас утомил…".
Не слишком.