Из мемуаров графа С.Д. Шереметева-Екатерина Петровна принцесса Ольденбургская
Вечный мир душе твоей прекрасной,
Отстрадавшей муки бытия
Дополнение к моему посту elsa555.livejournal.com/35885.html
В мемуарах графа много подробностей,написано очень интересно,но поскольку это формат жж-то привожу лишь некоторые отрывки
«Как утомленный путник оглядывается иногда на далекий
пройденный путь, так и мне теперь остается оглянуться на минувшее, давно и безвозвратно прошедшее время. То было светлое время молодости, но и оно, как и детство мое, заслонено было многими тучами. Долго, однако, не было грозы, она разразилась гораздо позднее и разошлась... Проходили года отрочества, все те же тучи, и мало голубого неба, но его все же было довольно, чтобы засияла на нем звезда, и эта одинокая звезда была мне и путеводной, и воодушевительной... Таковою была для меня Екатерина Петровна принцесса Ольденбургская.
Она рано развилась, и особенности ее жизни дали мыслям ее необычное направление.
Она хорошо и усердно училась. на Петровна впилась в Пушкина и Лермонтова. Ее книги испещрены были знаками ее карандаша. Она увлекалась Онегиным, но в особенности восхищали ее «Мцыри». По складу своему ей более нравился Лермонтов.
(влияние преподавателй «более или менее отражалось на впечатлительной, рано развитой и еще не установившейся в мыслях девушке.»,некоторые,как напрмиер француз Толон,или Николай Петрович Лыжин, человек еще молодой, тип тургеневского Базарова, но более добродушный,пытались внушать девушке новомодные опасные идеи и мысли, «Незаметно для себя Лыжин увлекся своей ученицей, задался ее развитием в духе современном.»пропагандировали например,роман Чернышевского «Что делать?»,стихи Некрасов а и Огарева,кроме того,они стали относиться к ней вовсе не как к ученице,что конечно,было нелегким испытанием для принцессы.)
Из других живших в доме мужчин был адъютант принца К. Ф. Шульц (он же и воспитатель), человек вполне ненадежный и даже до известной степени опасный. Для него не было ничего святого.. Он, благодаря своему исключительному положению в доме и своему цинизму, открыл ей глаза, и начала она понимать даже несвойственное ее годам. Она скоро перестала с ним даже и говорить.
Если прибавить к этому, что принц Петр Георгиевич, постоянно занятой, хотя и горячо любивший своих детей, не мог вполне следить за ними и не имел должного влияния и значения в доме, потому что было принято над ним смеяться, причем запевалой был Шульц, которому все позволялось. Наконец принцесса-мать не отличалась нежным чувством к Екатерине Петровне (у нее были свои любимцы), так что между матерью и дочерью не было искренних отношений. С братьями своими Екатерина Петровна была дружна, особенно с Александром Петровичем, с которым у нее было много общего. У них был один и тот же юмористический склад, она любила посмеяться от души, была забавна и остроумна, все подмечала, иногда наперерыв с братом они начинали свои шутки. Позднее, во время болезни, она ближе сошлась с третьим братом, Георгием, который был с нею неразлучен. Он был серьезен и многое обещал, но после кончины ее почти скоропостижно умер от холеры. Со старшим и младшим братом у нее было менее общего, но в особенности она не могла сойтись с великою княгинею Александрою Петровною, которая была ее противоположность во всем. Меньшая сестра Терезия была слишком молода, но в последнее время она к ней привязалась, и та сохранила до конца дней своих благодарное воспоминание о сестре. Одно время Екатерина Петровна, сбитая с толку, не отдавала должное отцу своему, которого мало дома ценили и понимали. Позднее она изменилась и сблизилась с ним, он даже ей отдал прочесть свой дневник, причем Екатерина Петровна говорила, что, вероятно, отец многое забыл, иначе бы он многого не дал ей прочесть.
Сопоставляя все это вместе, мне кажется, ясным представляется, в какой странной, ненормальной, даже опасной обстановке росла и развивалась Екатерина Петровна. От природы восприимчивая и пламенная, обуреваемая противными друг другу течениями, душа ее искала правды и любви, а она наталкивалась на иное - мысли ее бродили, и смущенный дух ее искал исхода из лабиринта.
Незаметно и просто началось наше сближение. Ее душило , что ей трудно было высказывать, а со мною ей было покойно, она стала смотреть на меня как на брата.
Жила Екатерина Петровна в Петербурге, в двух комнатах, с окнами на Неву. Здесь, уединяясь от всего окружающего, она уходила в свой мечтательный мир, здесь навещали ее светлые мечты и надежды молодости, здесь она переносила раннее разочарование скорби и испытания жизни; тесный, еле заметный мирок, в котором жило, мыслило и страдало существо, созданное для лучшей счастливой жизни.
Екатерина Петровна не особенно любила свет и его удовольствия, но придворные балы были для нее обязательны. Они занимали ее только с одной точки зрения: ради свидания с цесаревичем Николаем. Между тем по воскресным дням по-прежнему происходили фамильные обеды у государя, на которые приглашалась вся наличная императорская фамилия. Екатерина Петровна таким образом часто встречалась с цесаревичем. Сколько раз приходилось тогда стоять во внутреннем карауле, у Собственного подъезда по воскресным дням. Я следил за приездом фамилий, а Екатерина Петровна знала, что я дежурный, и кланялась, проходя мимо, а потом сколько бывало о том разговоров и всяческой болтовни.
Она особенно любила Петергоф или, вернее, свою приморскую Петергофскую дачу.
Она иногда засиживалась на террасе морского павильона. Море ее манило, она ходила по камням, по мокрому песку, искала раковин и давала волю мечтам. Гораздо позднее во время горя и болезни она не переставала думать о береге залива, и глубокое, искреннее, горячее чувство к родине не иссякло в ней до последнего дня.
Она любила русский язык и считала его родным, хотя хорошо говорила по-французски, по-немецки и по-английски.
Писала она много, но со мною переписка началась только в последние годы. Сначала более церемонно на иностранных языках, по-французски или по-немецки, а потом и окончательно по-русски. Я сохранил эти драгоценные листки, все, что осталось от нее, и перечитываю их с умилением. Часть была мною уничтожена по ее желанию, часть сохранилась. Если попадут кому-нибудь на глаза эти листки, они могут привести к неверным толкованиям, потому почитаю непременным долгом выяснить, что в отношениях ее ко мне не было и тени иного чувства, кроме дружбы. Я бы не стал говорить об этом, ежели бы не обстоятельства, подавшие повод обратить нашу дружбу в предмет праздного и лживого городского разговора. Когда состоялся последний ее отъезд за границу, уже во время смертельной ее болезни, было решено, что в праздник Рождества мне дозволено будет навестить их в Венеции. В это время в каком-то иностранном журнале напечатана была корреспонденция, в которой сочинен был небывалый и бессмысленный вздор о каком-то романе с ясными намеками на Екатерину Петровну и на меня. Об этом заговорили и довели до сведения государя; и что же, через шефа жандармов передано было моему отцу, что мой отъезд за границу не разрешается. Я не сразу понял, в чем дело, но слух этот дошел и до Венеции, и об этом есть след в одном из писем Екатерины Петровны. Таким образом лишен я был утешения проститься с нею. Пояснение это считаю необходимым, на разъяснение раз навсегда всяких недоумений и во имя правды. Екатерина Петровна дала мне свою дружбу как сестра, но по свойству своей природы она во всем была своеобразна, а потому кто знал ее, того не удивят порывы искреннего и доброго чувства. Сознаю и чувствую, что слово мое слабо и не в силах передать нравственного облика почившей. Много лет прошло с ее кончины, не многие теперь ее помнят, не многие и знали ее, а иные поверхностно и неверно. Я долго не решался писать об ней, опасаясь нескромности перед самим собою. Есть чувства, которые так искренни, что таятся на дне души, и когда они всплывают, то вам кажется, что этим умаляются чувство и то лицо, о котором говоришь. Да простит мне дорогая тень, когда-нибудь чистый образ ее выдвинется яснее, и да послужит он на утешение и на опору скорбящим и озлобленным, милости Божией и помощи требующим, доколе не засияет заря вечности и солнце правды не оживотворит вся сущия во гробех...
Испытания и невзгоды, уже давно ею дома испытанные, развили в ней рано грусть и задумчивость. В Берлине в знак дружбы она вдруг подарила мне мраморный крест, «холодный крест», говорила она и настаивала на этом подарке. Крест этот у меня. Екатерина Петровна была тогда в полном блеске молодости. Лицо ее изменилось, детское выражение давно исчезло. В семье Ольденбургских, где вообще мало отличались красотою, она была исключением, всех поражала.
Сколько припоминается разговоров, для меня незабвенных. В 1863 г. меня произвели в офицеры, Екатерина Петровна принимала во мне братское участие, ее радовали звездочки на моих эполетах: «Это путеводительная звездочка», - говорила она, и как внушала она мне, что ежели я желаю продолжать пользоваться ее дружбою, то должен и держать себя с этою мыслию, и эти слова глубоко запали мне в душу и от многого удерживали, и дружба наша крепла на почве доверия.
Здесь(на вечерах у великой княгини Елены Павловны) бывала и принцесса Екатеина; Петровна Ольденбургская. Неуловимою тенью, как бы случайно-из другого мира, являлась она с неизменною грустью в сосредоточенном взгляде и так же неуловимо исчезала. Она - единственная светлая душа из этой чуждой среды...
В эти годы я редко видел Николая Александровича, бывал у него только с поздравлением по большим праздникам. Он вообще был вежлив, приветлив и благовоспитан, наблюдателен и осторожен в словах и действиях. Худощавый, красиво сложенный, с большими выразительными глазами и слегка вьющимися волосами, он не мог не нравиться, и всякий, кто приближался к нему, выносил хорошее впечатление. То же испытал и я, но для меня было нечто и большее, и это совершенно по исключительному и особому обстоятельству, никому не известному. Это обстоятельство, хотя совершенно постороннее, придавало несколько иной, хотя еле заметный, оттенок нашим сношениям.
Долгое время цесаревич был совершенно чужд семейству Ольденбургских. По заведенному издавна несчастному семейному обычаю над принцем Петром Георгиевичем слегка глумились, и в то же время избегали его супруги принцессы Терезии (дочери герц. Нассаунского), которую прозвали «ведьма». Старший сын их Николай Петрович не мог привлечь к себе никого, второй - Александр был скорее товарищем в. к. Александра Александровича. Встречались они только по воскресным дням на «фамильных» обедах у покойного государя, на которых скучали и оставались друг другу чужды.
Случайно на одном бале в недавно отделанной белой зале Эрмитажного дворца Николай Александрович танцевал мазурку с Екатериной Петровной, с этого дня началось сближение.
Он ею заинтересовался,но мало -помалу возобновившиеся разговоры открыли ему глаза, и он увидел перед собою девушку, до того мало ему известную, и понял, что она была вовсе не такою, как о ней думали и как ему казалась. Но он должен был понять и чувствовать, что это существо к нему привязалось и его полюбило... И она была с ним откровенна, делилась с ним своими заботами и житейскими тревогами, к которым рано привыкла, он привлечен был к ней: старался ей помочь и утешить ее в трудном ее семейном положении, он принимал в ней искреннее участие… Он смотрел на нее как на сестру, и она этим довольствовалась,но сама все сильнее и сильнее поддавалась другому чувству…
С тобою я б хотела
Быть ласковой и нежною сестрой.
Сестрою ли?.. О, яд несбыточных мечтаний,
Ты в кровь мою вошел и отравил ее!
Из мрака и лучей, из странных сочетаний -
Сплелося чувство странное мое.
В это время я почти ежедневно бывал у Ольденбургих. В этом доме я был пригрет, как в родной семье, если бы в Петербурге у меня действительно была родная семья. Я был дружен с Александром Петровичем. Екатерина Петровна была со мною всегда откровенна и, как от брата, не скрывала многой многое поверяла. Мне было все известно, что касалось до Николая Александровича. Нередко приходилось от нее слышать «Говорила с Никсой, - и тогда прибавляла она, - и о тебе». Екатерина Петровна почему-то нашла нужным сообщить цесаревичу о наших отношениях; он иногда шутя прикидывался ревнивым и спрашивал, кого из двух она больше любит?.. Все это было еще очень молодо и в жизни не повторяется. При встречах со мною он стал ласковее. Особенно памятен мне один день. Это было в Царском Селе. Иду я по тенистой аллее парка около озера,и на повороте встречается мне цесаревич. Он остановил меня и предложил пойти с ним вокруг озера. Мы вернулись с противоположной стороны. Все время он разговаривал, расспрашивал, был чрезвычайно приветлив. Говорил он о моих занятиях, о военной академии, об Ольденбургских (причем старшего сына назвал «Блудным сыном»), говорил и о Екатерине Петровне…
В доме их произошло обстоятельство, о котором я не подозревал и о котором узнал не сразу. Приезжаю однажды к ним в дом; на Екатерине Петровне лица нет: «Все кончено», - говорит она. Императрица Мария Алекснадровна хотела заблаговременно заняться подготовлением и воспитанием для возможной в будущем роли. Она пошла так далеко, что пожелала ее выселить из родительского дома (вероятно что бы избавить девушку от опасного влияния), с тем, чтобы самой заняться ею. Мария Александровна совсем не выносила принцессу Терезию Ольденбургскую. На это не могла согласиться принцесса, что понятно даже и без того характера, каким отличалась принцесса. Ее самолюбие было сильно задето, так дело и расстроилось навсегда, но одновременно признано было желательным во избежании дальнейшей опасности скорее совершить конфирмацию и тем самым преградить возможность выхода из протестантства.
Продолжала ли Екатерина Петровна надеяться, не знаю, но вот когда решено было, что он едет в Данию на сватовство, он сообщил это Екатерине Петровне, сказав, что он надеется, что она подружится с его будущей невестой. Зная Екатерину Петровну, можно себе представить, что с ней происходило. Почти что одновременно начались толки о предстоящей ее конфирмации, страстная возбужденность не давала ей покою.
Организм ее, измученный и перестрадавший, не мог выдержать этого испытания, но еще силы ее держались. Вскоре затем младшая сестра ее заболела скарлатиною; она все сделала, чтобы от нее заразиться, и вскоре этого достигла. Мало того, среди болезни она открыла форточку и высунулась в нее в морозный день. Лечивший ее доктор Шеньян был в ужасе. Он настолько был к ней привязан, что, когда она скончалась, он сошел с ума, не прощая себе небрежность лечения...
Но вот в 1865 г, заболевает цесаревич, и 12 апреля в Ницце его не стало. Это был последний удар. Вижу его похороны, вижу ее у большого зеркального окна кабинета, головою она упиралась на стекло и пристально глядела на крепость.( Екатерина Петровна не была ни на выносе, ни на погребении по болезни)
Между тем сестра поправилась, а положение Екатерины Петровны ухудшалось, особенно после форточки. Как все это допустили - не знаю, как могло это случиться - не понимаю. Ясно одно, что она не хотела жить. Я помню вечер в обычной галерее. Екатерина Петровна появилась, подобная тени. Меня удивляло чрезмерное спокойствие окружающих, быть может, они не понимали опасности.
Когда решен был в декабре месяце отъезд их за границу, было уже поздно. Я проводил их до Луги, здесь в последний раз Екатерина Петровна дала мне руку. Я надеялся тогда навестить их в Венеции. Далее Варшава, Вена, Венеция. В последней прожили еще зиму на канале Джюдекка (Giudecca), а в начале лета еле живую ее привезли в горы Штирии, в местечко Ремербад. Но я отказываюсь описывать последние ее мучения, ее постиг паралич, но сознание сохранилось почти до самого конца.
Мучительно тянулись дни; каждый день телеграф приносил новые известия, вполне безнадежные. Я получал письма от Георгия Петровича и князя Оболенского, по ним можно следить за ходом болезни. Сама Екатерина Петровна под конец писать уже не могла, но почти до конца диктовала своему брату Георгию...
Случайно приезжаю на дачу принца, на Каменный Остров, подъезжаю к крайнему флигелю у дороги, близ моста, вхожу в сад и спрашиваю; сторож отвечает, что Екатерина Петровна скончалась. Она отошла в вечность 11-го июня 1866 года...
В тот же день получаю последнюю телеграмму от ее брата: «Тина перестала страдать, скончалась сегодня утром в восемь часов, тяжкая 12-часовая агония». Через несколько дней приходит письмо рукою Георгия Петровича, написанное под ее диктовку: «Не забывай меня. Дай Бог, мы увидимся там, где будет бесконечная радость. Прощай. Тина».
Похоронили ее в Сергиевой пустыни близ дорогого ей Финского взморья; белая мраморная плита и такой же крест на ее могиле. Она вся в зелени зиму и лето. На могиле надписи текстов, вписанных по ее завещанию.
Когда-то цесаревич Николай Александрович подарил ей бирюзовый перстень, она с ним никогда не разлучалась. В завещательном письме своем она этот перстень оставила мне.»
P.S. оказывается вчера был день рождения цесаревича Николая Александровича по новому стилю,а сегодня день рождения принцессы Екатерины Петровны!
Отстрадавшей муки бытия
Дополнение к моему посту elsa555.livejournal.com/35885.html
В мемуарах графа много подробностей,написано очень интересно,но поскольку это формат жж-то привожу лишь некоторые отрывки
«Как утомленный путник оглядывается иногда на далекий
пройденный путь, так и мне теперь остается оглянуться на минувшее, давно и безвозвратно прошедшее время. То было светлое время молодости, но и оно, как и детство мое, заслонено было многими тучами. Долго, однако, не было грозы, она разразилась гораздо позднее и разошлась... Проходили года отрочества, все те же тучи, и мало голубого неба, но его все же было довольно, чтобы засияла на нем звезда, и эта одинокая звезда была мне и путеводной, и воодушевительной... Таковою была для меня Екатерина Петровна принцесса Ольденбургская.
Она рано развилась, и особенности ее жизни дали мыслям ее необычное направление.
Она хорошо и усердно училась. на Петровна впилась в Пушкина и Лермонтова. Ее книги испещрены были знаками ее карандаша. Она увлекалась Онегиным, но в особенности восхищали ее «Мцыри». По складу своему ей более нравился Лермонтов.
(влияние преподавателй «более или менее отражалось на впечатлительной, рано развитой и еще не установившейся в мыслях девушке.»,некоторые,как напрмиер француз Толон,или Николай Петрович Лыжин, человек еще молодой, тип тургеневского Базарова, но более добродушный,пытались внушать девушке новомодные опасные идеи и мысли, «Незаметно для себя Лыжин увлекся своей ученицей, задался ее развитием в духе современном.»пропагандировали например,роман Чернышевского «Что делать?»,стихи Некрасов а и Огарева,кроме того,они стали относиться к ней вовсе не как к ученице,что конечно,было нелегким испытанием для принцессы.)
Из других живших в доме мужчин был адъютант принца К. Ф. Шульц (он же и воспитатель), человек вполне ненадежный и даже до известной степени опасный. Для него не было ничего святого.. Он, благодаря своему исключительному положению в доме и своему цинизму, открыл ей глаза, и начала она понимать даже несвойственное ее годам. Она скоро перестала с ним даже и говорить.
Если прибавить к этому, что принц Петр Георгиевич, постоянно занятой, хотя и горячо любивший своих детей, не мог вполне следить за ними и не имел должного влияния и значения в доме, потому что было принято над ним смеяться, причем запевалой был Шульц, которому все позволялось. Наконец принцесса-мать не отличалась нежным чувством к Екатерине Петровне (у нее были свои любимцы), так что между матерью и дочерью не было искренних отношений. С братьями своими Екатерина Петровна была дружна, особенно с Александром Петровичем, с которым у нее было много общего. У них был один и тот же юмористический склад, она любила посмеяться от души, была забавна и остроумна, все подмечала, иногда наперерыв с братом они начинали свои шутки. Позднее, во время болезни, она ближе сошлась с третьим братом, Георгием, который был с нею неразлучен. Он был серьезен и многое обещал, но после кончины ее почти скоропостижно умер от холеры. Со старшим и младшим братом у нее было менее общего, но в особенности она не могла сойтись с великою княгинею Александрою Петровною, которая была ее противоположность во всем. Меньшая сестра Терезия была слишком молода, но в последнее время она к ней привязалась, и та сохранила до конца дней своих благодарное воспоминание о сестре. Одно время Екатерина Петровна, сбитая с толку, не отдавала должное отцу своему, которого мало дома ценили и понимали. Позднее она изменилась и сблизилась с ним, он даже ей отдал прочесть свой дневник, причем Екатерина Петровна говорила, что, вероятно, отец многое забыл, иначе бы он многого не дал ей прочесть.
Сопоставляя все это вместе, мне кажется, ясным представляется, в какой странной, ненормальной, даже опасной обстановке росла и развивалась Екатерина Петровна. От природы восприимчивая и пламенная, обуреваемая противными друг другу течениями, душа ее искала правды и любви, а она наталкивалась на иное - мысли ее бродили, и смущенный дух ее искал исхода из лабиринта.
Незаметно и просто началось наше сближение. Ее душило , что ей трудно было высказывать, а со мною ей было покойно, она стала смотреть на меня как на брата.
Жила Екатерина Петровна в Петербурге, в двух комнатах, с окнами на Неву. Здесь, уединяясь от всего окружающего, она уходила в свой мечтательный мир, здесь навещали ее светлые мечты и надежды молодости, здесь она переносила раннее разочарование скорби и испытания жизни; тесный, еле заметный мирок, в котором жило, мыслило и страдало существо, созданное для лучшей счастливой жизни.
Екатерина Петровна не особенно любила свет и его удовольствия, но придворные балы были для нее обязательны. Они занимали ее только с одной точки зрения: ради свидания с цесаревичем Николаем. Между тем по воскресным дням по-прежнему происходили фамильные обеды у государя, на которые приглашалась вся наличная императорская фамилия. Екатерина Петровна таким образом часто встречалась с цесаревичем. Сколько раз приходилось тогда стоять во внутреннем карауле, у Собственного подъезда по воскресным дням. Я следил за приездом фамилий, а Екатерина Петровна знала, что я дежурный, и кланялась, проходя мимо, а потом сколько бывало о том разговоров и всяческой болтовни.
Она особенно любила Петергоф или, вернее, свою приморскую Петергофскую дачу.
Она иногда засиживалась на террасе морского павильона. Море ее манило, она ходила по камням, по мокрому песку, искала раковин и давала волю мечтам. Гораздо позднее во время горя и болезни она не переставала думать о береге залива, и глубокое, искреннее, горячее чувство к родине не иссякло в ней до последнего дня.
Она любила русский язык и считала его родным, хотя хорошо говорила по-французски, по-немецки и по-английски.
Писала она много, но со мною переписка началась только в последние годы. Сначала более церемонно на иностранных языках, по-французски или по-немецки, а потом и окончательно по-русски. Я сохранил эти драгоценные листки, все, что осталось от нее, и перечитываю их с умилением. Часть была мною уничтожена по ее желанию, часть сохранилась. Если попадут кому-нибудь на глаза эти листки, они могут привести к неверным толкованиям, потому почитаю непременным долгом выяснить, что в отношениях ее ко мне не было и тени иного чувства, кроме дружбы. Я бы не стал говорить об этом, ежели бы не обстоятельства, подавшие повод обратить нашу дружбу в предмет праздного и лживого городского разговора. Когда состоялся последний ее отъезд за границу, уже во время смертельной ее болезни, было решено, что в праздник Рождества мне дозволено будет навестить их в Венеции. В это время в каком-то иностранном журнале напечатана была корреспонденция, в которой сочинен был небывалый и бессмысленный вздор о каком-то романе с ясными намеками на Екатерину Петровну и на меня. Об этом заговорили и довели до сведения государя; и что же, через шефа жандармов передано было моему отцу, что мой отъезд за границу не разрешается. Я не сразу понял, в чем дело, но слух этот дошел и до Венеции, и об этом есть след в одном из писем Екатерины Петровны. Таким образом лишен я был утешения проститься с нею. Пояснение это считаю необходимым, на разъяснение раз навсегда всяких недоумений и во имя правды. Екатерина Петровна дала мне свою дружбу как сестра, но по свойству своей природы она во всем была своеобразна, а потому кто знал ее, того не удивят порывы искреннего и доброго чувства. Сознаю и чувствую, что слово мое слабо и не в силах передать нравственного облика почившей. Много лет прошло с ее кончины, не многие теперь ее помнят, не многие и знали ее, а иные поверхностно и неверно. Я долго не решался писать об ней, опасаясь нескромности перед самим собою. Есть чувства, которые так искренни, что таятся на дне души, и когда они всплывают, то вам кажется, что этим умаляются чувство и то лицо, о котором говоришь. Да простит мне дорогая тень, когда-нибудь чистый образ ее выдвинется яснее, и да послужит он на утешение и на опору скорбящим и озлобленным, милости Божией и помощи требующим, доколе не засияет заря вечности и солнце правды не оживотворит вся сущия во гробех...
Испытания и невзгоды, уже давно ею дома испытанные, развили в ней рано грусть и задумчивость. В Берлине в знак дружбы она вдруг подарила мне мраморный крест, «холодный крест», говорила она и настаивала на этом подарке. Крест этот у меня. Екатерина Петровна была тогда в полном блеске молодости. Лицо ее изменилось, детское выражение давно исчезло. В семье Ольденбургских, где вообще мало отличались красотою, она была исключением, всех поражала.
Сколько припоминается разговоров, для меня незабвенных. В 1863 г. меня произвели в офицеры, Екатерина Петровна принимала во мне братское участие, ее радовали звездочки на моих эполетах: «Это путеводительная звездочка», - говорила она, и как внушала она мне, что ежели я желаю продолжать пользоваться ее дружбою, то должен и держать себя с этою мыслию, и эти слова глубоко запали мне в душу и от многого удерживали, и дружба наша крепла на почве доверия.
Здесь(на вечерах у великой княгини Елены Павловны) бывала и принцесса Екатеина; Петровна Ольденбургская. Неуловимою тенью, как бы случайно-из другого мира, являлась она с неизменною грустью в сосредоточенном взгляде и так же неуловимо исчезала. Она - единственная светлая душа из этой чуждой среды...
В эти годы я редко видел Николая Александровича, бывал у него только с поздравлением по большим праздникам. Он вообще был вежлив, приветлив и благовоспитан, наблюдателен и осторожен в словах и действиях. Худощавый, красиво сложенный, с большими выразительными глазами и слегка вьющимися волосами, он не мог не нравиться, и всякий, кто приближался к нему, выносил хорошее впечатление. То же испытал и я, но для меня было нечто и большее, и это совершенно по исключительному и особому обстоятельству, никому не известному. Это обстоятельство, хотя совершенно постороннее, придавало несколько иной, хотя еле заметный, оттенок нашим сношениям.
Долгое время цесаревич был совершенно чужд семейству Ольденбургских. По заведенному издавна несчастному семейному обычаю над принцем Петром Георгиевичем слегка глумились, и в то же время избегали его супруги принцессы Терезии (дочери герц. Нассаунского), которую прозвали «ведьма». Старший сын их Николай Петрович не мог привлечь к себе никого, второй - Александр был скорее товарищем в. к. Александра Александровича. Встречались они только по воскресным дням на «фамильных» обедах у покойного государя, на которых скучали и оставались друг другу чужды.
Случайно на одном бале в недавно отделанной белой зале Эрмитажного дворца Николай Александрович танцевал мазурку с Екатериной Петровной, с этого дня началось сближение.
Он ею заинтересовался,но мало -помалу возобновившиеся разговоры открыли ему глаза, и он увидел перед собою девушку, до того мало ему известную, и понял, что она была вовсе не такою, как о ней думали и как ему казалась. Но он должен был понять и чувствовать, что это существо к нему привязалось и его полюбило... И она была с ним откровенна, делилась с ним своими заботами и житейскими тревогами, к которым рано привыкла, он привлечен был к ней: старался ей помочь и утешить ее в трудном ее семейном положении, он принимал в ней искреннее участие… Он смотрел на нее как на сестру, и она этим довольствовалась,но сама все сильнее и сильнее поддавалась другому чувству…
С тобою я б хотела
Быть ласковой и нежною сестрой.
Сестрою ли?.. О, яд несбыточных мечтаний,
Ты в кровь мою вошел и отравил ее!
Из мрака и лучей, из странных сочетаний -
Сплелося чувство странное мое.
В это время я почти ежедневно бывал у Ольденбургих. В этом доме я был пригрет, как в родной семье, если бы в Петербурге у меня действительно была родная семья. Я был дружен с Александром Петровичем. Екатерина Петровна была со мною всегда откровенна и, как от брата, не скрывала многой многое поверяла. Мне было все известно, что касалось до Николая Александровича. Нередко приходилось от нее слышать «Говорила с Никсой, - и тогда прибавляла она, - и о тебе». Екатерина Петровна почему-то нашла нужным сообщить цесаревичу о наших отношениях; он иногда шутя прикидывался ревнивым и спрашивал, кого из двух она больше любит?.. Все это было еще очень молодо и в жизни не повторяется. При встречах со мною он стал ласковее. Особенно памятен мне один день. Это было в Царском Селе. Иду я по тенистой аллее парка около озера,и на повороте встречается мне цесаревич. Он остановил меня и предложил пойти с ним вокруг озера. Мы вернулись с противоположной стороны. Все время он разговаривал, расспрашивал, был чрезвычайно приветлив. Говорил он о моих занятиях, о военной академии, об Ольденбургских (причем старшего сына назвал «Блудным сыном»), говорил и о Екатерине Петровне…
В доме их произошло обстоятельство, о котором я не подозревал и о котором узнал не сразу. Приезжаю однажды к ним в дом; на Екатерине Петровне лица нет: «Все кончено», - говорит она. Императрица Мария Алекснадровна хотела заблаговременно заняться подготовлением и воспитанием для возможной в будущем роли. Она пошла так далеко, что пожелала ее выселить из родительского дома (вероятно что бы избавить девушку от опасного влияния), с тем, чтобы самой заняться ею. Мария Александровна совсем не выносила принцессу Терезию Ольденбургскую. На это не могла согласиться принцесса, что понятно даже и без того характера, каким отличалась принцесса. Ее самолюбие было сильно задето, так дело и расстроилось навсегда, но одновременно признано было желательным во избежании дальнейшей опасности скорее совершить конфирмацию и тем самым преградить возможность выхода из протестантства.
Продолжала ли Екатерина Петровна надеяться, не знаю, но вот когда решено было, что он едет в Данию на сватовство, он сообщил это Екатерине Петровне, сказав, что он надеется, что она подружится с его будущей невестой. Зная Екатерину Петровну, можно себе представить, что с ней происходило. Почти что одновременно начались толки о предстоящей ее конфирмации, страстная возбужденность не давала ей покою.
Организм ее, измученный и перестрадавший, не мог выдержать этого испытания, но еще силы ее держались. Вскоре затем младшая сестра ее заболела скарлатиною; она все сделала, чтобы от нее заразиться, и вскоре этого достигла. Мало того, среди болезни она открыла форточку и высунулась в нее в морозный день. Лечивший ее доктор Шеньян был в ужасе. Он настолько был к ней привязан, что, когда она скончалась, он сошел с ума, не прощая себе небрежность лечения...
Но вот в 1865 г, заболевает цесаревич, и 12 апреля в Ницце его не стало. Это был последний удар. Вижу его похороны, вижу ее у большого зеркального окна кабинета, головою она упиралась на стекло и пристально глядела на крепость.( Екатерина Петровна не была ни на выносе, ни на погребении по болезни)
Между тем сестра поправилась, а положение Екатерины Петровны ухудшалось, особенно после форточки. Как все это допустили - не знаю, как могло это случиться - не понимаю. Ясно одно, что она не хотела жить. Я помню вечер в обычной галерее. Екатерина Петровна появилась, подобная тени. Меня удивляло чрезмерное спокойствие окружающих, быть может, они не понимали опасности.
Когда решен был в декабре месяце отъезд их за границу, было уже поздно. Я проводил их до Луги, здесь в последний раз Екатерина Петровна дала мне руку. Я надеялся тогда навестить их в Венеции. Далее Варшава, Вена, Венеция. В последней прожили еще зиму на канале Джюдекка (Giudecca), а в начале лета еле живую ее привезли в горы Штирии, в местечко Ремербад. Но я отказываюсь описывать последние ее мучения, ее постиг паралич, но сознание сохранилось почти до самого конца.
Мучительно тянулись дни; каждый день телеграф приносил новые известия, вполне безнадежные. Я получал письма от Георгия Петровича и князя Оболенского, по ним можно следить за ходом болезни. Сама Екатерина Петровна под конец писать уже не могла, но почти до конца диктовала своему брату Георгию...
Случайно приезжаю на дачу принца, на Каменный Остров, подъезжаю к крайнему флигелю у дороги, близ моста, вхожу в сад и спрашиваю; сторож отвечает, что Екатерина Петровна скончалась. Она отошла в вечность 11-го июня 1866 года...
В тот же день получаю последнюю телеграмму от ее брата: «Тина перестала страдать, скончалась сегодня утром в восемь часов, тяжкая 12-часовая агония». Через несколько дней приходит письмо рукою Георгия Петровича, написанное под ее диктовку: «Не забывай меня. Дай Бог, мы увидимся там, где будет бесконечная радость. Прощай. Тина».
Похоронили ее в Сергиевой пустыни близ дорогого ей Финского взморья; белая мраморная плита и такой же крест на ее могиле. Она вся в зелени зиму и лето. На могиле надписи текстов, вписанных по ее завещанию.
Когда-то цесаревич Николай Александрович подарил ей бирюзовый перстень, она с ним никогда не разлучалась. В завещательном письме своем она этот перстень оставила мне.»
P.S. оказывается вчера был день рождения цесаревича Николая Александровича по новому стилю,а сегодня день рождения принцессы Екатерины Петровны!