Сушеные яблоки
«Плачь, плачь, выплакаться не мешает. В слезах растворяется всякое горе… Омывается печаль. Сколько наплачешься, столько и забудешь. Все пройдет», - так Иуда говорил Марии Магдалине. В фильме или в книге? Не помню.
В голове клубились упрямые неоформленные мысли. Хотелось, чтобы пронизывающий ветер выдул их из головы. Тучи шли с севера. Интересно, летят они в таком составе от самого Баренцева моря, или формируются уже здесь, в нашем небе, например, над Москвой?
Я стояла у неглубокого оврага, ветер дул, будто с реки или моря. Но реки там не было. За оврагом начинался густой смешанный лес. Справа тянулась объездная дорога. Здесь, на окраине Белгорода, находился мой новый дом.
Недавние чувства, видения, перемешивались с давно забытыми. Вот я, семилетняя, так же стою у морского побережья, или перед бескрайним медово-золотистым полем в селе Красном. Вспомнилось:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
У меня нет ничего своего. Чужой дом. Чужой муж. Чужие стихи. Такое ощущение, что и чужая душа. Время летит все быстрее, как перед концом света. Полтора года и начнется другой век.
Господи, пошли мне успокоение. Я должна пересилить себя, словно заново родиться. Встать, переступить через свое растоптанное тело и шагать дальше.
Дом был пятиэтажным семейным общежитием.
О том, что хирургу Владимиру Полтавскому принадлежала комната в общаге, я слышала давно. Отдельная комната с санузлом пустовала, а он жил у родителей своей жены Ирины.
Мы мельком познакомились в больнице, когда Павел лежал с венами. Немногословный, высокий и грузный, нос картошкой, он был похож на Жерара Депардье, только брюнет. Выглядел стариком из-за бороды, хотя на год моложе Пашки.
Полтавские оба врачи, он в отделении гнойной хирургии, она работала терапевтом в поликлинике. Понятно, откуда эти связи, через «Инрич» и Ларису. Пашка рассказывал, что Ирина в больнице проходила интернатуру и отбила Володю у первой жены. Там у него остался сын, а с ней росла пятилетняя дочь.
Пашка с Володей крепко дружили, и вот он стал чаще и увереннее повторять, что Полтавские ищут квартирантов, только не хотят пускать чужих.
- Ты могла бы переехать туда жить. Деньги платить небольшие, вполне по карману. Пиво будем пить меньше.
Когда он напомнил об этом вновь, я почувствовала в груди теплый толчок радости. Но еще некоторое время старалась не думать о комнате, слишком невозможным все казалось.
Мама, естественно видела, что со мной что-то происходит. Мое острое воображение воспринимало ее вопросы, будто они звучали с осуждением, а не сочувствием.
Как же давно я желала жить отдельно. Дома невыносимо достало все: телевизор допоздна, перебранки родителей, хохот брата. Опостылела каждая мелочь вплоть до клеенки на кухонном столе. Побыть одна я могла только на кухне и то недолго.
Как раз я наткнулась на указывающий знак. Нашла в шифоньере книгу «Белая магия». Пролистала и заметила заговоры, чтобы дочь вышла замуж. Возле них стояли галочки, начертанные ручкой.
Нет, это невозможно! И мама верит, что эта мерзость поможет? Лучше бы она не поливала грязью моих знакомых и не кричала: «На что он тебе нужен!» Я всегда мечтала о доверительных отношениях с матерью, рисовала их в своих иллюзиях. Но увы.
Сколько раз я пожалела, что не сбежала из дома тогда в пятнадцать лет! Уже давно бы все наладилось, родители бы успокоились. Теперь все не просто. Прошли времена, когда замуж выдавали насильно. Я имею право жить, как хочу?
В то лето на юге обильно уродили персики. А поскольку все поезда шли через наш город, проводники их привозили ящиками и продавали дешево. Мы с мамой намеревались с утра смотаться на вокзал купить пару ведер персиков и закрыть компот. Еще что-то планировали.
Но тут я объявила, что уйду жить отдельно. Все рухнуло. Мама расстроилась. Я же упорно упрашивала меня отпустить.
Полтавские проживали в высотке напротив парка Ленина и кафе «Белоснежка». Этот дом строили от котельного завода «Энергомаш». Родители Ирины местные, а Владимир попал в Белгород по распределению после Курского мединститута.
Стоит сказать и об общежитии проектного института «Гипроруда». Похоже, жилье там получали представители всех профессий. Не на Харьковской горе, да какая разница. Улица Студенческая достаточно протяженная и солидная. Там располагались Педагогический институт, Кооперативный университет и многие серьезные учреждения.
Во время коротких встреч в больнице Полтавский смотрел, будто сквозь меня. Возможно, он решил, что я сама по себе тайна, которую надо скрывать от их жен. Сам факт моего существования. Но долго скрываться не вышло. Потому что все дела по съему комнаты нужно было решать с его женой.
Ирина Полтавская тоже крупная женщина. Крашеная блондинка, стрижка каре, большие пухлые губы бантиком. Выше колен юбка обтягивала полные, но стройные ноги.
- А я никогда не жду троллейбуса, уже привыкла. Так удобно на маршрутке, - снисходительно улыбаясь, говорила она, - Поехали!
Несмотря на протесты, что у меня проездной на троллейбус и нет пяти рублей, она буквально затащила меня в маршрутный автобус. Оплатила проезд за двоих и мне стало крайне неловко.
- Пять лет, как мы с Володей женаты, - продолжала Ирина, - живем с родителями, пока отношения хорошие.
Она заносчиво смотрела на меня словно на нищенку, просившую подаяние у церковной паперти. Значит, как только отношения испортятся, они переедут сюда.
Какой милый двор. Вот и дом с одним подъездом посередине, классическое общежитие. Второй этаж, комната № 33. Комендант, дама лет пятидесяти с пышным пучком волос на макушке, жила здесь же. Ирина представила ей меня.
Обстановка комнаты сразу мне приглянулась. Все показалось уютным, будто для меня приготовленным. Шкаф, сервант, кровать-полуторка. Это Белгородская стенка 1980 года выпуска, наши соседи купили такие, а родители, получив квартиру, сразу взяли Ужгородскую стенку. По мнению мамы, эта мебель слишком низкая.
Я сочинила целую легенду, подобно разведчику, отправляющемуся на задание. Одна знакомая моей однокурсницы уехала на заработки и просила присмотреть за комнатой.
Продолжилась череда тягостных разговоров с мамой о том, что мне необходимо жить одной. Нет, не с Пашкой. Мне нужны условия, чтобы учиться, читать, отдыхать после работы. Нам тесно в двух комнатах, все взрослые. Отец с Алешей не могут без телевизора, а мне надо писать.
По мнению родных, я - страшно тяжелый человек. Вот и лучше, если мы отдохнем друг от друга. Из-за тесноты все наши ссоры. Нет, живут люди по шесть человек в однокомнатной и не ругаются. Но там люди другие.
- Если мужик не пьет, - вставляла мама свой главный довод.
Когда отец начал пить? Сразу после моего рождения, по ее словам. А кто в этом виноват? Уж не я ли?
- Разве я думала? - всхлипывала мама.
Потом она яростно ругала отца, что он не встал на расширение, когда Алеша родился. Давно бы получили трехкомнатную. Отец был всегда во всем виноват.
- Ну я же не уезжаю в другой город или страну, не умираю, в конце концов!
Наконец, мама согласилась, и мы поехали посмотреть. Ирина уже отдала мне ключи.
Я сидела в троллейбусе с массивной настольной лампой в руках. Такая большая с белым фарфоровым плафоном, стилизованная под керосиновую. Мы взяли лампу, чтобы сразу отвезти туда. Тревоги, сомнения, опасения, что мама упрется и не отпустит - все это не давало покоя.
Вдруг на остановке перед Студенческой в дверь троллейбуса вошел человек. Мужчина средних лет, худощавый. Седеющие усы и борода, длинные волосы. Он был одет в черный халат с поясом. Кажется, у священников это называется ряса? И черная шапочка на голове. Хотя на священника он не похож. Монах?
- Ой, это плохой знак, - прошептала мама.
Она со своими суевериями невыносима! Ну как можно так жить? Ведь интересно, не каждый день встретишь человека в таком облачении. Его лицо, показалось мне, излучало совершенное умиротворение.
Первый раз мы пробыли на Студенческой до позднего вечера, убирали, отмывали, переставляли. Темнело и дома в округе возвышались словно черные детали детского конструктора. Со светящимися дырочками.
Харьковская гора даже не видна оттуда. Но я уже горячо полюбила и этот район города. Да, я очень хочу здесь жить! Жить в одиночестве - какое это чудо. Господи, когда же я останусь одна?
В середине августа я стала перебираться в общежитие. Суета вымотала. Даже не осталось сил радоваться. В это время Бог зачем-то послал мне встречу с Сережей. Увидела его на остановке. Это знак какой-то. Я тоже суеверна.
Теперь мама заботилась о вещах. Каждодневно терзала: возьми то, возьми это. Готова была отдать мне все из квартиры. Тумбочку, журнальный столик, посуду, подушки, одеяло, чтоб теплее. Зима впереди, а как топят, неизвестно. Ковер на пол обязательно. На стене висел хозяйский.
Зачем? Я же не навсегда отселяюсь. Хотя потом видно будет, где мне жить. Будь моя воля, ничего бы не взяла кроме книг, тетрадей, кассет и немного одежды. Телевизор человек смотрит, когда надо убить время, заполнить пустоту. Я не хотела его смотреть. Но мама вынудила взять маленький черно-белый.
Одна! Как прекрасно! Уж не снится ли мне это? Жизнь есть сон. На новом месте приснись жених невесте. Пришла на память примета. Ну как тут не быть суеверной?
Мой магнитофон. Как хорошо просто лежать и слушать музыку. Можно включать ее тихо, а можно на всю громкость.
Я спокойно относилась к мягким игрушкам. Только пыль собирают. Одна розовая пантера исключение, ведь она куплена на Арбате и белый пушистый котик, что подарил Пашка еще раньше. Первым делом привезла их как самое дорогое.
Его квартира на улице Первомайской меня больше не интересовала. Тем более они тогда уже вернулись к родителям жены. По иронии судьбы от Железнякова до Студенческой совсем близко, минут пятнадцать ходьбы. И две остановки на транспорте.
Я буду жить одна. Не как ненужная преданная собака, а как свободный сильный человек, закаленный в испытаниях. Свободна, значит одинока. А я и так всегда одинока.
Пашка помогал устраиваться. Мы покрасили синей краской потрескавшиеся стены в прихожей, в ванной. Ванна там была маленькая, сидячая. Светлые обои в комнате и паркетный пол вполне приличные.
Дни заканчивались, едва успев начаться. Режим я выбрала странный, но удобный. Вечером после работы ужинала, ложилась спать в 19-20 часов, потом в 2 ночи вставала и занималась благоустройством своего жилища.
Понятие «нежиться в постели» мне было незнакомо. Конечно, могла полежать немного в тишине, но тут же одолевали мысли, что надо куда-то бежать или что-то срочно делать.
Мы не расстались с Пашкой сразу после майского кошмара, все-таки нуждались друг в друге. Ребенка я не простила. Так и жила с ножом в сердце. Лишь моя потребность доверить свою жизнь любимому человеку оправдывала наше краденое и придуманное счастье.
Он постоянно хотел, чтоб мне было хорошо. А я сама не знала, что мне для этого нужно. Душа не удовлетворялась. Как он ни старался защитить меня от горестей, тем не менее, сам стал источником моих самых сильных мук.
Из дома я принесла иконки. Маленькую на толстой доске Спаса Вседержителя, Богородицы, царицы Елены. Господи, спаси и сохрани от греха и смерти. От смерти во грехе.
Мои книги. Павел увидел несколько изданий Виктории Токаревой и удивился:
- Та самая Токарева, что написала сценарий фильма «Джентльмены удачи»?
А еще она написала: «Моя религия - любовь. Любовь, жизнь, смерть. Все в одной цепи. Вечная ночь накроет нас когда-нибудь. Но зачем пока думать о смерти. Мы будем думать о жизни. Жизнь удается, если удается любовь».
Вскоре он вручил мне книгу «Мастер и Маргарита», у меня собственной до сих пор не было. Подписал: «моей Маргарите». На работе взяла почитать двухтомник «Музы любви», здесь были не только Гюго с Жюльеттой, но и другие официальные и тайные возлюбленные некоторых писателей и поэтов.
Причиной моих самых горьких страданий было обручальное кольцо. Он всегда его носил. Но в какое-то время снял и пришел ко мне без кольца.
В один осенний вечер притащил видеомагнитофон, взял у Полтавского. Мы смотрели фильм «Кин-дза-дза», раздражавший меня. Но пришлось терпеть.
Он советовал встать в очередь на общежитие. Я сама давно собиралась это сделать, еще когда в училище училась. Пашка подталкивал:
- Очередь есть не просит. Пусть будет.
Почему-то из комнаты тянуло на природу. У оврага прекрасно, безлюдно, тихо и дышалось легко. Мы ходили туда до самых предзимних холодов.
Можно сидеть или лежать на густом травяном ковре и смотреть в небо, как плывут облака. Здорово! Тишина, щебет птиц из лесополосы. Разговоры ни о чем. Тяжелая голова, ум, затуманенный выпитым пивом. Вспоминали Москву. Разумеется, Анатолий никаких денег не прислал.
Пашка взял на прокат и привез мне холодильник. Он морозил хорошо, но жутко гудел и вздрагивал, точно генератор.
Все больше подтверждалось наше единство и борьба противоположностей. Мой друг не мог завтракать и даже пить чай-кофе по утрам. А я без этого не могла.
Чудил он пуще прежнего:
- Может, не надо было? Я вырвал тебя из дома. Теперь кушаешь, как попало. Мама так хорошо готовит, котлетки…
- Ну разве ради еды мы живем на свете? - стонала я.
Как-то раз, доедая куриные ножки, я сказала, что кости можно вынести во двор собачкам.
- Я сам как собачка, - буркнул Пашка и взялся тщательнее обгрызать и обсасывать косточки.
В комнате имелся удобный, встроенный в стенку буфет, с полочками для продуктов и хозяйственных принадлежностей. Я держала там муку, крупы, пряности. Электроплитку из двух конфорок установили на полу. Тоже Пашка принес. На ней готовила, общей кухней не пользовалась.
Часть зарплаты я отдавала маме, чтобы совсем считать себя свободной. Готовила самое примитивное, каши или жареные овощи. Главное, чтобы был хлеб и чай. Так жили многие слепые, я помню, рассказывали, что тратят пенсию на внуков, а сами питаются хлебом и чаем.
Чай покупала самый дешевый гранулированный «Принцесса Нури». Именно чайная заварка, а не чай. Гранулы очень мелкие, Вика говорила, что его делают из пыли. Залитые кипятком, гранулы не имели никакого запаха, вкус эта коричневая вода имела отвратительный.
Мои кулинарные опыты успехом не завершались. Свою стряпню поглощала от безразличия, а случалось, что жрать это было невозможно. Мама насильно давала мне мясо. Я брала, чтобы ее не обидеть.
Однажды положила в тефтели абсолютно сырой рис. Я думала, он сам разбухнет, пока тефтели будут пропариваться. Пашка сидит, ест и спрашивает:
- Это ты и рис отваривала?
Я кивала, как в анабиозе. Почему нельзя было прямо сказать: «Ты дура, рис хрустит на зубах». К чему эта лесть и ложь?
Иногда под настроение занималась сложными гастрономическими экспериментами. Солила сало с чесноком по рецепту Виктора Васильевича, квасила капусту в свекольном соке, она приобретала розово-фиолетовый цвет, варила варенье из арбузных корок.
Мама отдала мне изящную хрустальную пепельницу, которая дома пылилась без дела. Теперь она заняла почетное место на обеденном столе. Можно курить когда угодно и сколько угодно.
Со временем у меня развелись тараканы, скорее всего, приползли от соседей. Я побаивалась, что рыжий прусак заползет в ухо или нос во сне. Если включала ночью свет, они смешно разбегались врассыпную. Гораздо страшнее мысленные тараканы в голове.
Ребенок родился в конце сентября, когда я была в Орле. Павел приносил на работу могарыч, отмечал рождение сына. Наташа с Настей потом рассказали. Я напускала на себя вид, что меня вовсе не волнует этот факт.
Ведь уже ничего изменить нельзя. Я никому не желаю зла. Видит Бог. Зная свое место, все оправдывала любовью.
Любовь и спасла меня от смерти. В своих записях я называла жену преподобной, святой. «Наша любовь, наша сила, наш Бог не разлучит нас никогда». Неужели это мои слова, а не француженки, жившей в XIX веке?
Я старалась следовать журнальным советам. Как жить в ситуации «чего боишься, то и случается»:
1. Смириться и принять сегодняшнюю вашу жизнь со всеми ее проблемами. Принять. Значит, перестать испытывать эмоции по этому поводу.
2. Разобраться, какие внутренние страхи притянули к вам неприятности. Подумать о каждом честно.
3. Радоваться бедам. Любая ситуация имеет хорошую сторону.
4. Перестать бояться одиночества, порадоваться ему и оно отступит.
Какая же каша варилась в моей душе и мозгу. В блокноте того года перемешаны народные средства от головной боли и головокружения, рецепты салатов и закусок, цитаты великих людей, анекдоты, упражнения для спины, советы по домоводству и психологии, молитвы.
Я осознавала, что Господь исполняет все мои желания. Но сколько раз убеждалась: достигнутая мечта вскоре теряет свою прелесть. А может быть, мне не нужна взаимная любовь, чтобы потом не охладеть и не разочароваться?
Вот и долгожданное одиночество периодически невыносимо тяготило. Я не находила себе места. Почему не использовала в полной мере возможность творить или отдыхать в уединении? Я же к этому стремилась.
Временами просто не могла там долго находиться, собиралась и ехала к родителям. Шли с братом гулять по городу. То избегала знакомых, то, напротив, рвалась в общество, чтобы не оставаться одной.
Почему же покоя все равно нет? Потому что без любви. Разве любовь може принести душевное спокойствие? Я никогда не смогу стать такой, как Жюльетта Друэ.
Сколько слез я здесь пролила. Благодарила Бога, что никто из домашних не видит их и не лезет с вопросами. Легче страдать самой, чем об этом узнали мои родные.
Из окна комнаты открывался вид на двор между моим общежитием и девятиэтажкой, загораживающей овраг. Старая детская площадка с турниками, дети галдели там непрерывно вторую половину дня, а летом весь день. Бывало, бегали с криками и грохотом на этаже по длинному коридору. Справа вдалеке трасса, откуда доносился гул машин. Я привыкла к фону. У меня же нет возможности бросить все и уехать к морю. Значит, надо терпеть.
Когда я вернулась с сессии, на бельевых веревках за окном висели три связки тонко нарезанных ароматных яблок. Аккуратные полукруглые ломтики, нанизанные на нитку, уже почти высохли.
Мама умилилась, когда я рассказала ей:
- Ну надо же, какой Паша хозяйственный, яблок насушил!
Она все-таки думала, что мы живем вместе. Я просто оставила ему запасные ключи, чтобы наведывался в мое отсутствие. Посмотреть, не протекли ли трубы, не затопили ли соседи сверху.
С Ириной мы тоже соорудили легенду для посторонних, что я родственница, приехавшая в гости. Платежки, квитанции на коммунальные услуги я исправно приносила Полтавским. Пашка платил им ежемесячно и пиво мы пили по-прежнему. Через некоторое время Ирина заглянула ко мне и воскликнула: «Так хорошо, так обжито!»
Родители верили моим небылицам. Мама наврала отцу, что это я получила комнату. Да, если бы получить свою! На очередь я встала в администрации Восточного округа и мой номер был 249. Надежда должна жить всегда.
Мама бывала у меня чаще, а один раз приезжали вместе с отцом. Он туалет хотел сделать. Сливной бачок там был самый древний - вертикальный с веревочкой сбоку и не смывал до конца. Приходилось доливать из ведра. С трудом его отговорили, старания отца были бы лишними.
Я знала, что в общежитии мое уединение временно, но не знала, на какой срок.
Как правильно назвать мое состояние, вызванное разнообразными неизвестными причинами? Это даже не депрессия, а больше признаки маниакально-депрессивного психоза. Меня крутило, хоть в петлю лезь.
Страдала, что не пишу, а время уходит. И вообще, неужели мало поводов для беспокойства? Учиться не успеваю, на работе тяжко, Пашка меня не любит, но я вынуждена от него зависеть. Кругом одна ложь. Брат растет, родители стареют. Позади и впереди неопределенность.
Как раз хлынула волна популярности радио. Его слушали все, везде и всегда. У меня в магнитофоне всегда работало, если не читала. Отвлекало от процесса мышления.
Наташа Кондрашова перед поступлением в институт хотела устроиться диджеем на «Русское радио». А я в какой-то момент захотела поступить в Медицинский колледж. Такая вспыхнула жажда коренных перемен.
Отец кроме должности сантехника подрабатывал в Медколледже сторожем и разнорабочим. Бывало и мама с ним дежурила. Светлана Ивановна, замдиректора по АХЧ, грозила выгнать отца за пьянку. Но уважала нашу семью и закрывала глаза на его слабости, ведь отцу можно было поручить абсолютно все - от разгрузки фуры до переговоров с поставщиками. Пьян был или трезв, он никогда не подводил начальство.
Я все обдумала и даже начала готовиться к экзаменам по биологии. Светлана Ивановна поможет с поступлением. Я же с детства хотела стать врачом. Вот так взять и резко переменить жизнь. Бросить институт Культуры, библиотеку. Это безумие длилось недолго. Куда еще учиться на медика, а кормить кто меня будет?
Самое печальное в душевном кризисе того периода было предательство живого существа. Я же так мечтала завести себе кота. Он появился. Котенок, похожий на Шурика. Специально ездила в родной дом, взяла его в месячном возрасте у соседки из четвертого подъезда.
Малыш прожил у меня с неделю, туалетом он избрал мою, точнее, Володи Полтавского, кровать. Я не знала, как его воспитывать, не могла и не хотела им заниматься. К тому же котенок чесался от блох и не играл. Пашка предложил увезти его, освободить меня от бремени. Посадил за пазуху и ушел. Сказал, что отдал детям в своем дворе.
Я люто ненавидела себя и его за это. И все свое существование. Уходила к оврагу, застыв на месте, думала: «Сама не понимаю, что со мной? Зачем мне все это? Ради чего я с этим мирюсь? Я выбралась из одного кошмара, чтобы погрузиться в другой?»
- Пивная пена, - сказала мама, считая мои проблемы надуманными.
Конечно, обо всем она не знала. А что в жизни тогда не пена?
Пашка не хотел оставаться со мной, он постоянно поглядывал на часы. Какая-то видимость заботы и комфорта. Меня охватывало стойкое ощущение, что мы плывем в Америку на «Титанике». Под нами километры воды и основание судна может в любое мгновение разрушиться.
Да, на пиво я подсела серьезно. Не могла без него ни одного дня. На что-то покрепче просто деньги не хотелось тратить.
Не мной придумано, что человек облегчает страдания и тревоги спиртными напитками. Заливает и обезболивает. Давно известный способ. Можно сказать, я получила его по наследству.
Я любила заходить в Преображенский собор, когда не было службы. В тишине рассматривала лики святых, Божией Матери, Спасителя. Стены уже почти полностью расписаны.
Часами бы смотрела на горящие свечи. Завораживающая картина. Почему-то некоторые свечи гаснут, ветер их, что ли, задувает? Моя свечка стоит стройная, гордо возвышаясь над всеми. Но и она сгорает.
«У человека не вырастут крылья, пока он не дойдет до края бездны», -говорил герой книги Казандзакиса «Последнее искушение Христа». Это произведение давалось мне нелегко, кажется, так и не дочитала.
Мы с упоением продолжали читать о святых и грешных людях, живших в древности. У них были другие нравы, а жажда и поиски высшего смысла не отличались.
Потом настольной для меня стала книга «Мария Магдалина». Я серьезно увлеклась древними женщинами разных сословий. Прочла несколько романов о Клеопатре, Таис Афинской, поэтессе Сафо.
Истина одна. А что есть истина? Главный вопрос Пилата Христу. К Истине я не пробивалась теоретически через книги, я постигала ее своей жизнью.
Бог меня любит и защищает. Человек живет благодаря любви. Когда любящий в одно мгновение становится никем и ничем для своего одного-единственного, то смысл жизни теряется также мгновенно. Хорошо бы умереть, ведь понятно, что никогда не получить в ответ любовь. Но еще страшнее жить без любви.
Сильная личность переживает жизненные драмы трудней, чем слабый человек. Потому что первый обдумывает свои страдания. Надо рассказывать обо всем, не держать в себе.
- Успокаивай себя верой, что твоя самая большая любовь впереди, - утешали подруги.
Я знала, человеку дана возможность любить не однажды. Ничто так не разрушает жизнь, как ожидание лучшего. И мама уверяла, что все будет, все еще впереди, а сейчас никто мне не нужен. Но я жаждала любви и счастья сейчас, в настоящем, а не когда-то потом. Естественно, мама о беременности его жены не знала.
Я развела в комнате цветы, целую оранжерею. Алоэ, диффенбахия, белые каллы, герани, фиалки. Кактусы. А вдруг, правда, причина моего одиночества в кактусах? Господи, конечно же, в них. Они несчастья приносят. Вот и не везет мне в любви.
Неужели все-таки погибла моя надежда? А как же его безымянный палец без кольца и сушеные яблоки?
Встречала новый 1999 год я тоже одна. Приготовила курицу с зеленым горошком. Надела длинное вечернее платье. Фиолетовый велюр с мелким люрексом. Купили с мамой за бешеные деньги, хоть и с предновогодней скидкой.
Он заявился навеселе в 2 часа, еще Джету привязал где-то на улице. Все ясно, насытился в теплом семейном кругу и отпросился погулять с собакой. Представилось, что меня он тоже мог вот так привязать на морозе.
Я пронзительно почувствовала, как закипает у меня внутри ненависть. Пока не сильно, пока пузырьки маленькие.
Открыли какое-то красное вино, нестерпимо кислое. Сфотографировал меня в платье с бокалом. Поковырял вилкой в зеленом горошке. О чем-то радостно болтал. Как было неприятно смотреть на его осоловевшее лицо.
Когда он ушел, зажгла свечу из Иерусалима. Опять же Пашкин подарок, он пояснил, что свеча из храма. Нужно было загадывать желание, а у меня множеством свечей горела и болела душевная пустота. Самое главное желание - желание взаимной любви.
Включила телевизор, черно-белые артисты, наигранно улыбаясь, поздравляли друг друга и зрителей. Бутылку вина я выпила сама.
Как жаль, что я не умерла тогда в мае. Почему Бог не дал мне смерть? Как дожить до того времени, когда все это пройдет? Как найти ответ, скрытый в моем сердце?
Как же глуп весь этот романтический бред. Я не призналась маме, что яблоки Павел не сушил, они случайно упали из окна верхнего этажа.