Странница-осень
На память надежды мало, она не совершенна. Дневник сохранил значительные факты биографии, иначе не вспомнила бы многое. Прокручивая ленту жизни, с печалью наблюдаю: записей об Орле не осталось совсем.
Город Орел с институтом культуры, как и библиотека для слепых, вошел в мою жизнь на четыре года. Учебный отпуск своевременно оплачивали перед сессией и я каждый раз готовилась к отъезду с тревогой. Когда Алла Ивановна, посетив бухгалтерию, кричала из своего пенала, чтобы шла к ней получать отпускные, у меня екало сердце. Так волновалась, словно все происходит впервые.
Бытовые проблемы - ерунда, я не успевала подготовиться по-человечески. Дописывала контрольные работы или рефераты уже на месте. Только практические задания делала, используя базу библиотеки. На работе удивлялись, что я сдаю сессии без хвостов. Особенно Нина Васильевна, наверное, она судила по себе.
Чаще всего мы с однокурсницами собирались вместе, родители провожали нас толпой. На вокзале мама смотрела так, будто я уезжаю навсегда.
И вот поезд в момент отправления слегка вздрагивает и плывет, плывет. Потом разгоняется. Что может быть желаннее? Движение по дороге всегда вызывало у меня чувство быстротечности времени и долгожданной свободы.
Так я и называла тогда Орел - городом мечты, городом свободы. Ведь здесь у меня наступала совсем другая жизнь.
Занятия обычно начинались с понедельника, мы с Любой и Аней старались приезжать пораньше, в пятницу, чтобы устроиться в общежитии. Надя с Галей тянули до последнего, являлись в воскресенье или понедельник утром.
Немного упомяну о той чудесной летней сессии в завершении первого курса. По приезде первым делом я спешила на свидание с дорогими местами. Бульвар Победы, парки, мосты, кладбища. Все в зелени и цвету.
Потом, как правило, полдня беседовали с Викой, упиваясь родством душ. Она сказала, что за весь год ни с кем так много не разговаривала.
- Вся сила, вся красота, все самое доброе в природе..., - философствовала она.
Летом жили впятером. Озорные подружки Люба и Аня познакомились на улице с парнями. Работяги, не студенты, каждый вечер проводили у нас в общежитие. Компания веселая, но ничего серьезного у девчонок с ними не вышло.
По-прежнему нас часто навещала Жанна, смешила историями о своих одноклассницах:
- Танька после застолий всегда блюет, а потом орет - это котлеты несвежие были. Водки жрать меньше надо!
За время сессии после потока информации и напряженного общения я так уставала, что остаться без девчонок было жизненной потребностью. По вечерам хотя бы на час вырваться в одиночество, раствориться в городе. Такие теплые ароматные дожди, как в то лето, казались небывалыми и вспоминались долго. Тогда уже у меня сердце и голова были заняты Пашкой.
Все, о чем дальше пойдет речь, происходило до Пашки. Сессии выпадали и на зимние месяцы, и весной, но большинство их приходилось на осень. Потому сильнее запомнилась и полюбилась осень в Орле.
Отношение к учебе у меня хромало время от времени. То переживала о невыполненных заданиях, то исполнялась совершенного безразличия. Какая учеба в таком меланхолическом и лирическом настроении! Хотелось читать Тургенева, Бунина и размышлять.
Преподаватель зарубежной литературы Наталья Анатольевна на каждом занятии упоминала Эдгара По. О ком бы из писателей она ни говорила, в конце всегда сводила к американскому классику, любила читать наизусть его стихи.
Однажды она прочла «Улялюм», полностью соответствующее моему состоянию. И «листья были осенние стылы … и бесконечно унылый октябрь». Это чудесное доказательство, что лекции для заочников тоже были живыми и увлекательными.
В целом дух института отличался, быть может, потому, что факультет народного отделения не преобладал, как в училище. Ведущим был хореографический из-за личного пристрастия ректора. Все говорили, что он любит хореографов.
Сам ректор преподавал историю, но нам не посчастливилось быть его слушателями. Библиотекари вообще жили своей обособленной жизнью. Мы не посещали никаких общих мероприятий. Тем более заочники.
Из всего ряда преподавателей-мужчин помню некоторых. Библиотековедение и библиографию читали двое старых интеллигентов, лет под восемьдесят. Когда они принимали у нас вступительные экзамены, наводили ужас своим обликом. Один лицом и фигурой был похож на коршуна. Второй маленький с выпирающими вставными зубами, потому его улыбка выглядела зловещей. Строгие и снисходительные одновременно.
Русскую литературу ХIХ века вел задумчивый господин Александр Серафимович Логвинов. Именно господином его хотелось назвать, обедневший дворянин все равно им остается. Борода лопатой выдавала его усталость и грусть, в пятьдесят с лишним он выглядел стариком. Занимался краеведением, специализировался на творчестве Бунина. Тоже был поэтом, состоящим в местной писательской организации.
Я подошла к нему после лекции, призналась, что пишу стихи. Он нисколько не удивился, вытащил из старинного кожаного с железной застежкой портфеля тонкую книжку «Разнотравье» - сборник своих стихов и подписал для меня.
Как печальна к закату Земля,
Как тревожны бегущие тени,
Словно завтра не встретит заря
Ни людей, ни зверей, ни растений…
Так же будет размерен бег
От планет до частицы мгновенной,
И не знать никому:
То ли был на Земле человек,
То ли это приснилось Вселенной.
Александр Серафимович напомнил Никанора Васильевича в училище. Напомнил образом одиночества, только тот нищий художник, а поэт на ступеньку выше, в моем представлении. Да и была у него семья, судя по всему. Но можно оставаться одиноким и в семье.
Орел пропорционально вплетался в жизнь всегда, я постоянно думала о нем между сессиями. Тосковала по городу и события, происходящие там, были не отдельными эпизодами, а частью моей души.
«Действительно только то, что я чувствую», - писал Иван Алексеевич Бунин. Орел Бунина пробуждал размышления: наверняка эти старые «свежие, прозрачно-тенистые липы» в районе сквера имени генерала Гуртьева помнят Бунина. И так же на высоких тополях кричат галки. А собор, описанный в «Жизни Арсеньева», разрушен...
Когда однажды увидела в общежитии Марину, почти не удивилась. Разумеется, со своим красным дипломом она обязана была сюда поступить и получить высшее образование. Мелькнула мысль, а вдруг Сережа к ней приедет, и я его увижу.
Увидела! Это судьба, или, наоборот, не судьба. Двигался к середине ноябрь, когда в воздухе сыро и кругом серо, дни коротки, а черные ночи длинны.
По дороге через пустырь от института к общежитию он приближался вместе с Мариной, задумчиво опустив глаза. Я шла навстречу. Поравнявшись, он поднял голову, натолкнулся взором на меня, замер. И пошел дальше, слушая говорящую Марину. Мы молча кивнули друг другу, а спустя несколько секунд, совместно оглянулись.
О нем я писала два года назад: «Господи, как я счастлива, что меня посетила великая святая любовь. Не каждому выпадает такое благо. Молюсь, чтобы не кончилась она…» Теперь остались одни муки любви и пустота в душе.
Несколько дней ходила растерянная. Даже рассказывала о нем Жанне за чаепитием в общежитии. Она смотрела на меня так, будто я втолковывала ей теорию межпланетных сообщений, открытую Циолковским.
Больше специально не искала встреч с Сергеем, а только раздумывала, почему он обернулся. Господи как мне плохо, такое ощущение, что я навсегда осталась одна. Еще и дожди. Ненастье как союзник одиночества.
В Орле меня каждый раз одолевало чувство какого-то гибельного одиночества. В чем же причина этой мучительной тоски? У меня все есть: родители, брат, друзья, работа, учеба, любимые занятия. У меня никто не умер, как у писателя По.
С точки зрения психологии одиночество что-то вроде болезни. Но и время для размышлений. Отсрочка перед жизненным выбором. Если б я еще знала, что мне нужно выбрать.
Любовь и одиночество для меня сроднились. Иногда хочется выть, биться головой о стенку, взывать к Богу. Хотя любовь вне закона. Есть же люди, которым неведомы подобные пытки, как Жанна.
А вдруг, моему спутнику по жизни имя Одиночество? Если это мой муж и друг, учитель и врач? Иван Алексеевич писал, что настоящая любовь никогда не кончается браком. Никакие голод и холод не сравнимы с этими душевными муками.
Скорее туда, в город, бродить по улицам, чтобы растерять, растрясти эту боль. На набережной Орлика маленькая белая церковь с часовней в честь Богоявления. Бунину нравились маленькие церквушки. «Непонятная успокаивающая прелесть этих очертаний».
Я вновь не удивилась, когда старинные тихие улицы, маленькие изящные купола церквей вдоль реки сменились парком с белыми колонами беседок.
Если с бульвара Победы свернуть направо на улицу Октябрьскую и немного пройти, то можно попасть в Дворянское гнездо. Перед входом белый камень, где выгравирована надпись «Памятник истории и культуры ландшафтный сквер «Дворянское гнездо». Почти столетие растут здесь на высоком берегу над рекой молчаливые липы, клены, дубы и березы.
К нему примыкает парк Победы и центральный стадион. Позднее узнала, что девчонки ходят гулять «на Дворянку». И Вика его очень любила. Как бы мне хотелось остаться навсегда в этом городе! Из-за одних обширных живописных парков.
На улице, названной в честь дня 5 августа, Ахтырский собор XVIII века. Светлый, действующий храм. Узкая, с длинным шпилем колокольня. Нет, я не заходила внутрь, просто стояла рядом и думала: «Как и зачем я живу? Правильно ли живу? В чем правда жизни? Прояснится ли для меня когда-нибудь смысл моей жизни?»
Мне не нужен лишь бы кто-нибудь, только бы не быть одной. Я ценю свою свободу и люблю одиночество. С другой стороны, томления духа без любви у меня никогда не было, наоборот, непрерывное состояние влюбленности.
Почему меня не любят те, кого люблю я? Что мне делать? Спрашивала я у тех вековых дубов, у шпиля собора, у неба.
Еще писала домой письма. Конечно, без этих вопросов. Просто перечисляла дела, как проходят сессии. Никто из девчонок не увлекался таким смешным по их мнению занятием, как написание писем.
Галя своей вальяжной походкой, а может быть, интеллектом привлекла молодого человека, единственного программиста в их детской библиотеке. Только после института и неженатого. Они начали встречаться, она называла его Котиком. Миловидной наружности, но занудный и педантичный как она.
Галя самая первая из всех вышла замуж за своего Котика. На свадьбу позвала одну Надю. Точнее, не одну. Надиного жениха звали Степаном. Она еще в училище о нем рассказывала: не блещет умом и красотой, но надежный. Постарше ее, самостоятельный, работал автомехаником.
Как-то в Орле вечером вернулась я с прогулки, а Надя, сидя на кровати, обильно покрывала ароматным кремом свое гладкое и чистое лицо, похожее на персик. На вопрос «зачем?» она ответила:
- Надо кожу питать с молодых лет.
Между нами завязалась откровенная беседа и Надя сказала:
- Понимаешь, я тоже люблю голубоглазых блондинов, это мой идеал. А мне встретился плюгавый Степа... и я с ним счастлива.
А может быть так лучше, может быть можно полюбить любого, всякого, кто подойдет и спросит мое имя? Полюбить и взмолиться: «Господи, пусть он женится на мне!» Но это же абсурд. Нет, так я не смогу!
Я задавалась вопросами, страдая везде и всегда от невостребованной своей любви. От потребности во взаимности.
В любой обстановке, любом месте, любом сообществе мне встречался объект влюбленности. Случилась у меня, само собой, и орловская любовь. В этом отчасти оказалась виноватой Надя, милая добрая веселая однокурсница. Еще до Пашки, на первой ноябрьской сессии.
В тот вечер на этаже слышалась необычная беготня, возня, голоса. Грохотала музыка сильнее прежнего. Привычное дело, просто заехала очередная партия заочников. А мы как раз сдали последний экзамен и собирали сумки.
Вскоре разнеслась весть: приехал Ершов. Надя кричала что есть мочи от радости. Оказалось, они жили в одном поселке в соседних домах и дружили с детства.
Виталика Ершова я знала давно. Он учился в училище на курс старше, на социально-культурном отделении в одной группе с Ариной. Еще на первом курсе театрального мы были приглашены к ним на творческий отчет. Впервые студенты ставили инсценировки по новеллам Даниила Хармса. После видела Виталика в разных ролях на камерной сцене и на большой. Я тогда еще подумала - настоящий артист.
Жизнерадостное выражение его лица было неизменным. Глаза серые и лукавые, короткие каштановые волосы. Узкое лицо, красивые руки, музыкой он тоже занимался. Ершов в училище не слыл бабником, хотя я могла и не знать.
В центре компаний всегда преобладал его друг Женя Самойленко, сильно похожий на актера Леонардо ди Каприо. Только Женя маленького роста, а Виталик длинный, спортивный.
Мы с Надей встретили их двоих, невзначай выйдя в коридор.
- Какие люди в Голливуде! - крикнул Ершов громче Нади. Подруга повисла на его шее.
Я тоже очень обрадовалась родному белгородскому училищному лицу. Из них двоих мне всегда больше нравился Виталик, чем красавчик-Женя.
Немного позже Люба, потирая руки, возгласила:
- Девки, сегодня пьем!
Это означало, что кто-то заявится в гости к нам или позовет к себе. Грех не отметить окончание сессии. И мы отметили, что называется, по полной.
Магнитофон надрывался, все обнимались и хохотали. За окном тьма, а в комнате, наполненной пряными запахами домашних консерваций, словно летали электрические разряды в миллион вольт. Жарко и светло. Сладостное упоение больше от общения, чем от спиртного.
Ершов смотрел на меня с такой улыбкой, как Микки Рурк в фильме «Девять с половиной недель». Что он мог разглядеть, если меня всегда отличала неприступность и странность, отпугивающая молодых людей? А возможно, это была очередная игра.
Когда послышался лирический тенор Валерия Меладзе, он взял меня за руку. Долгий страстный медленный танец должен что-то обещать, как-то продолжиться...
Появилась раньше времени
Снега белого первая проседь,
Мысли грустные навеяла
Нелюдимая странница-осень.
Нас закружило в водовороте притягательной силы. Любви или влечения? Так закружило, что мы больше не отрывались друг от друга и провели вместе ночь. Уединились в двухместной комнате на том же этаже. Я сбежала под утро, пока он спал.
Мы должны были впятером возвращаться в Белгород. Надя укладывала в сумку вещи и смотрела с вызовом. Одна ли она заметила мое отсутствие ночью или все вместе? Остальные девчонки не подавали вида, а Надя демонстративно шуршала пакетами.
- Отдам Ершову растворимую вермишель, у меня осталась, - она вышла из комнаты, хлопнув дверью.
Я пожала плечами. Меня ужасали эти излишки, у них всегда оставались продукты, а я все доедала.
То мне голос твой почудится,
То шаги твои слышу за дверью,
А в душе моей распутица,
Не прикажешь ей в чудо поверить.
Все пел в моей голове обаятельный кавказец Меладзе. И я надеялась, что Виталик сейчас войдет, ведь как можно не попрощаться со мной.
Вернувшись, Надя смеялась:
- А вдруг он не знает, что ее надо заливать кипятком, и будет варить!
В ее поведении читался укор. Я не прятала глаза, мне хотелось поговорить о нем. Она его видела, неужели он ничего не спросил обо мне? Но Надя молчала, и я сама не решалась спросить.
Зеленые вагоны поездов блестели, мокрые от дождя. Было ветренно и зябко. По моему телу пробегала крупная дрожь. Муки совести и боль жгли душу. Как это вообще могло случиться?
Билеты продавались только в разные купе, ближайший поезд через четыре часа. Ожидание на вокзале показалось смертельно долгим. Я злилась на подружек. Почему мы будто связанные одной цепью каторжники! Почему нельзя ехать раздельно?
Я все верила, что он ищет меня, хочет увидеть. Вот сейчас приедет-прибежит, чтобы успеть проводить, найдет нас в зале ожидания. Что за бред? Он считал меня легкомысленной девушкой? Я не знала, что он обо мне думал.
Больше не хочу, не хочу расставаться,
В шорохе любом твои слышать шаги.
Больше не хочу, не хочу ошибаться,
В холоде ночном изнывать от тоски.
Когда отъезжали, сильный дождь струился по вагонным стеклам. С чего я взяла, что он вообще думал обо мне!
Он и не расскажет Наде ничего там дома. А зачем и что рассказывать? Потом, когда пройдет время, все станет неважным. Я доверилась ему именно потому, что знала и симпатизировала давно. И в то же время я ничего о нем не знала. Поэтому, оставшись одна, снова готовилась к неизбежным страданиям.
Как болтала Жанна, любой пацан считает каждую девку шлюхой и норовит на халяву потрахаться, какими бы высокими словами о любви ни прикрывался. Но Ершов и не говорил мне о любви.
Еду, в душе уповая на Бога,
Поезд ползет, как по тонкому льду.
Если с ума не сойду в дороге,
Завтра же в церковь пойду…
Снова возникали в памяти лирические композиции Меладзе. Песня называлась «Вера».
В купе пассажиры на верхних полках спали. Напротив меня сидел мужчина. Он ехал из Костромы в Харьков. Неприметное длинноскулое лицо, высокие брови. Было слегка заметно, как у него дергается щека.
Я отворачивалась к окну. Низкие тяжелые серые тучи затянули все небо, казалось, от самой Москвы до юга России.
Меня тяготило его соседство. Сколько раз так получалось: никого не желаю видеть и слышать в своей печали, а судьба посылает человека. Его звали Вячеслав и владел он экзотической профессией ювелира.
- Знаешь, такой известный Костромской ювелирный завод?
Уклоняться от вопросов, почему я такая грустная, пришлось недолго. Он меня разозлил:
- Парень бросил?
- Никто меня не бросал! Это я его послала, - ответила я повышенным тоном. К счастью, девчонки сидели дальше.
Ювелир пристально смотрел на меня глубоко посаженными темными глазами.
- Даже невзгоды могут обернуться во благо, именно в беде обретается мудрость - основа нашего душевного богатства. Золото очищается огнем, а душа очищается искушениями, - сказал он.
- Каждая душа на земле жаждет истины и любви. Господи, как больно и стыдно бывает от сожаления о прошлом.
Упоминание Бога его будто оживило.
- Какое у тебя прошлое, молодая еще. И в Бога веришь?
- Верю! Вот я в церковь люблю заходить, считаю, что Бог не дает, все к лучшему. Но и чертыхаюсь часто, - выпалила я как на исповеди.
- Ничего, ничего, пройдет. Вижу, ты думающий человек.
Помолчав, он добавил:
- Две вещи постоянно занимают мои размышления, два вопроса наполняют душу: звездное небо надо мною и нравственный закон во мне. Это Кант писал.
«Тоже мне учитель, только и учусь всю жизнь, - раздраженно подумала я, - Знаю я и Канта, и Гегеля».
За пять часов до Белгорода много переговорили о жизни и о Боге. Я спрашивала, почему умершим желают Царства Небесного? Что это такое?
На вопросы прямо Вячеслав не отвечал, а все красивыми цитатами вроде «Царство Божье это не пища, это правда, мир и радость о духе Святом». В итоге я ему сказала, что не понимаю и не могу сейчас думать о таких непостижимых вещах.
Меня давно волновало, что в разговоре с интересным человеком выслушивала, но, не записав ничего из его истории и жизненной позиции, вскоре забывала. Много было в моей юности таких встреч, из которых я не извлекала никаких уроков. Кое-что оседало в памяти, как немногие слова ювелира из Костромы.
«Религия - фантастическое искаженное отражение в сознании людей господствующих над ними еще не познанных природных и общественных сил…», - прочла я в учебнике. Почему нам навязывали такие гнусные определения?
На дальнейших сессиях мы сблизились с Аней и Любой. Нас троих селили в добротные чистые комнаты. Мне нравилось их серьезное отношение к вопросам питания. Готовили по очереди горячее и покупали полезное, калорийное. А в воскресные дни или после успешной сдачи зачетов, Аня с хитринкой напоминала:
- Сегодня можно поощрить себя йогуртом или шоколадкой.
Варили на общей кухне. Соседки-заочницы завидовали. Я стояла возле четырехконфорочной плиты и помешивала овощи, собираясь бросить туда банку рыбных консервов. Оля с народного хора заглянула в мою кастрюлю:
- Суп варите? Во черти!
- А кто вам не дает варить? - огрызнулась я.
Как-то иначе не получалось, все жили в такой тесной зависимости. Ели из одной миски и толкались локтями перед зеркалом. И дома постоянно созванивались, навещали на работе, не могли жить друг без друга.
Но какое счастье - остаться в одиночестве! Пусть ученые пишут, что источником подлинного счастья является, прежде всего, борьба за достижение высоких общечеловеческих целей и идеалов. Нет, счастье это понятие сугубо личное.
«Совесть - высшая форма способности человека оценивать и контролировать свои действия и поступки с точки зрения моральных требований, предъявляемых ему обществом. Это внутренний регулятор поведения личности, где долг и ответственность перед обществом принимают форму долга перед собой», - конспектировали мы на психологии или философии.
Я начала писать рассказ с таким названием «Странница Осень». Образ осени как одушевленного существа. Любовь и разлука. Но как-то не соединялось мое одиночество, Бунинские темные аллеи и вспыхнувшие чувства к Ершову. Не хватало связующих звеньев, не хватало слов и метафор.
Ершов некоторое время прочно занимал мое воображение. Пара стихотворений о нем все же появилась. Я и хотела с ним встречи и не хотела. Мы не могли встретиться в городе, потому что их поселок находился в пятнадцати километрах, он работал там в клубе.
Надя впоследствии со смехом обмолвилась, что у Ершова есть невеста Нина, тоже ее приятельница. Они вместе давно, и скоро собираются пожениться.
«Я же ничего от него не хотела, все получилось случайно и никаких чувств у меня к нему не осталось, - уверяла я свою совесть, - просто тогда я на минуту допустила мысль: «Прощай, одиночество! Не будет больше тоски опустошения и прочего «улялюма».
Но внутри все сжималось и холодок пробегал по спине, когда виделись с Надей. Я опасалась, что подруга вот-вот сообщит о его женитьбе.
Наши сессии с Ершовым совпадут еще и на последнем курсе, как по иронии судьбы. Через четыре года. И тогда снова повторится ночь...
Что Бог ни дает, все к лучшему. Я благодарила Бога за все: за друзей, за любовь, за путешествия, за испытания.
Прошел год и снова осенняя сессия. После Москвы в Орле все казалось тусклым и мелким. Там встречала первый снег, выпавший в конце октября.
Мне хотелось говорить с подругами только о прекрасной столице. Вика тоже ездила в Москву, ей понравилось в усадьбе Кусково. Надя с Галей посещали Московский зоопарк, подарили мне фотографию с жирафами. У Нади родная бабушка жила в Подольске.
На всех московских фотографиях на мне надета потертая коричневая кожаная куртка. Тогда все поголовно такие носили, у художницы на Арбате была точно такая.
Мы снова жили впятером в большой комнате с разрисованными стенами. Моя кровать стояла возле шкафа, с обратной стороны которого был изображен цветными фломастерами летящий супермен. Стоял такой холод, что мы спали в колготках и укрывались своими куртками поверх одеял.
В этот раз неугомонные девчонки познакомились с ребятами из ВИПСа. Двое молодцев приятной внешности, брюнет достался Ане, а блондин Любе. Надя и Галя все щебетали о своих женихах, я хранила верность Пашке.
Вика с однокурсницами съездила в Спасское-Лутовиново в музей-усадьбу Тургенева. Какая же там природа! Казалось, золотым светом облиты тургеневские дубы: так желтеющие листья выглядели рядом с зелеными. Этот голубой двухэтажный деревянный особняк. Как же я о нем мечтала! Но у меня все не слава Богу, то денег нет, то времени.
Я бы тоже везде успела побывать, если бы не отвлекали навязчивые мысли. Те вопросы у подножия Ахтырского собора… «Пепел слов угасал постепенно В небесах ослепительный свет… Завывание духов могилы». Впрочем, кладбища уже не так сильно и часто манили, как поначалу.
Даже в компьютерной игре все упорядочено, а у меня в душе и голове мешанка. Люди, события, разговоры. Русские классики с их душевными страданиями и американец в своей мистической тоске. Творчество современного эстрадного певца-грузина и поэта-литературоведа с отрешенным взглядом. Всех объединяло одиночество. Тяга к странствиям и к страданиям.
В игре порой сильно переживаю, что долго не могу преодолеть уровень, но рано или поздно я его все равное прохожу. Можно бросить и не двигаться дальше, но какой смысл тогда в жизни вообще?
Все преодолимо. Даже муха из паутины может выбраться. Я сама видела, как она бьется изо всех сил и вырывается. Нужно просто пересилить себя и перейти на следующий этап жизни.
И жизнь наша отчасти похожа на виртуальную игру. Вот, кажется, сложный уровень затянулся, не пройти его никогда. А надо всего только приспособиться к лабиринтам, поворотам, ловушкам, привыкнуть к тем ударам, что отбрасывают назад. Не страшиться их и двигаться дальше, понимая, что это естественные неизбежные преграды.
Без них не было бы пути. Они дают возможность роста. Они закаляют душу.