Глава 7. Солнцеворот
За неделю до солнцеворота настроение у Дейрана испортилось окончательно. Он вообще не любил зиму. Вдобавок король был недоволен последней охотой, несколько дней подряд мучился похмельем по утрам, а плохое настроение, по обыкновению, срывал на оруженосце. Правда, теперь королевское недовольство распределялось на двоих.
И все же Дейран выбрал момент и обратился к королю с просьбой. Он редко это делал, всего-то раза три или четыре, и никогда не просил ничего для себя.
- Тебе-то что до нее? - хмуро спросил Родерик. - Себе в жены хочешь?
- Нет, государь.
- Так какого сраного демона ты тут просишь отменить чужую свадьбу?
- Госпожа Дарийин не хочет становиться женой лорда Гейрда Комрана. Если дело в союзе Каэрэйгов и Комранов, то младший брат лорда Гейрда подошел бы ей лучше. По крайней мере он еще не уморил ни одной женщины.
Король грохнул кулаком по широкому подлокотнику кресла. Дейран не шелохнулся - он так и стоял, преклонив колено, даже шпильки в высоком узле волос не дрогнули.
- Будет так, как я сказал, ясно тебе?
- Ясно, государь.
- Вот так-то. А теперь забирай своего черного и вон отсюда.
Дейран поднялся, отступил к дверям, поклонился и вышел. Следом вышел Рэй.
Дежурный "дракон" проводил их внимательным взглядом, как обычно.
До самых дверей класса по алгебре они не обменялись ни словом, ни взглядом. Это-то и нравилось Дейрану в Рэе - что Рэй не задает ненужных вопросов, не проявляет ненужного сочувствия и не лезет с утешениями. Поэтому с ним было легко, поэтому Дейран не ощущал неловкости или стыда. Ему только жаль было Дарийин Каэру, а впрочем, она была не первой подопечной короны, которую выдали замуж без согласия. После Поворота у многих древних и не очень родов не осталось наследников, только наследницы, и право найти им мужей было за королем.
Если бы Дейран слышал, что Дарийин сказала даме Фредегонде, он бы сделал что-нибудь. Но он не слышал, а вторая статс-дама сочла ее слова обычной бессильной, от отчаяния, женской угрозой, которую никто никогда не исполняет. Да и потом, хоть Каэрэйги и носили древнее аэннийское имя, древней крови в жилах Дарийин текло ровно столько, чтобы чуть-чуть удлинить разрез глаз и приподнять скулы. И дама Фредегонда заперла Дарийин в ее комнате и ушла, и тут же забыла обещание сделать так, что король надолго запомнит эту свадьбу.
Так что на следующий день из дворца в храм отпраивлась небольшая процессия. Ни невеста, ни жених не были столь знатны, чтобы венчаться в Небесной Розе, но невесту выдавал замуж король. Отец жениха, лорд Рикмар Комран, был наместником провинции и при дворе появлялся редко. Так что свадьба получалась скромная, но почетная. И это устраивало всех, тем более что управиться предстояло до кануна Солнцеворота, потому что в эти дни не стоит начинать никаких дел.
Дейрана король взял с собой, и вот теперь Дейран кутался в подбитый куньим мехом плащ и радовался тому, что в небольшой Небесной Розе нет сквозняков, не чета Соборному храму. Небесной Розой этот храм звался потому, что на куполе внутри растекалась от центра непостижимым узором роза о тысяче лепестков, чудо, сотворенное гениальным и безумным Амарике ов Кампана, который возвел этот храм для короля Рейина. Тысяча цветных дуг расчерчивала лазурную поверхность муаровым узором, взгляд блуждал в них, то и дело выхватывая очерк розы, который терялся, стоило лишь попытаться сосчитать ее лепестки. В узких стрельчатых окнах почти от пола до потолка мелкие переплеты витражей, молочно-белое и матовое стекло - и лишь в вершине каждого алая роза. А оконные ниши глубже и втрое шире самих окон, и в промежутках между ними не полуколонны, а статуи - словно бы выступающие из стен фигуры с поднятыми крыльями о тысячах перьев, и, смыкаясь, эти крылья обрамляют оконные арки. Едва намеченные, неуловимые лица вардов, небесных хранителей, - Алаийи с чашей в руке, Рейги, опирающегося на меч, Молнии в яростном порыве, Илаинны с оливковой ветвью в руке, шестикрылой Морны с воронами на плечах...
Свадьба Дейрана не интересовала, и он не прислушивался к привычной скороговорке священнослужителя и пению хора, пока не услышал резкое, звонкое: "Нет!" Опешивший священник вопросительно посмотрел на короля, потом на бледную, решительную девушку перед собой, потом снова на короля.
Дейран подобрался, как для боя. Леди Дарийин нарушила течение церемонии тем, что действительно ответила на вопрос, берет ли она в мужья Гейрда Комрана. Нет, не берет.
- Продолжайте, святой отец, - пророкотал король.
- Но это же... Это же отказ от брака? - у священника даже голос задрожал.
- Ее слова не имеет значения. А я говорю - да, она возьмет этого человека в мужья!
Священник поднял руку благословить брак, но тут невеста откинула вуаль с лица и поднесла руки к горлу.
- Рейга! - крикнула Дарийин. - Я сказала: "Нет", о Справедливый!
Дейран понял, что сейчас свершится непоправимое, и бросился вперед. Но он стоял слишком далеко, между ним и Дарийин было слишком много людей, и он успел только поймать падающее тело. Кровь хлестала из перерезанной вены, она запятнала белое одеяние священника, она ручейками подтекла к сапогам жениха, она жгла руки Дейрану, который осторожно опустил мертвое тело на каменный пол. Из безжизненной руки невесты выпал листовидный кинжал, маленький и очень острый. От тишины звенело в ушах.
Казалось, под сводом еще отзывалось эхом: "Рейга - Рейга -Рейга..."
Гейрд Комран грязно выругался вполголоса, и стоявший рядом сьер Гавайн, "дракон короля", несильно, но хлестко ударил его ладонью по губам. Обоих Комранов, отца и сына, распирала ярость, и все же она не шла ни в какое сравнение с королевской. Однако Родерик лишь рявкнул:
- Что все застыли? Вон отсюда, свадьбы не будет.
И пошел к выходу. На полпути обернулся:
- Дейран, тебе повторить?
Юноша молча поднял тело Дарийин и уложил у алтаря. Укрыл лицо невестиной вуалью - кружевные цветы на ней уже взялись красно-бурым. Рядом застыл священник, белее собственной праздничной ризы.
- Читайте отходную, святой отец, - тихо проговорил Дейран.
Священник словно очнулся. Поднял руки и, запинаясь, заговорил нараспев:
- К тебе взываю, у которого жизнь и смерть! Прими в руку Твою Дарийин Каэру, и прости ей прегрешения, и сочти добрые деяния ее, и все, что она в жизни претерпела, и помилуй ее душу...
- Благоволи простереть покров Твой над ней, - присоединился вторым голосом Дейран, - и не помни также, Всевышний, моих вин и слабостей, когда наступит час моей кончины; ибо, когда захочешь карать людей по их беззакониям, кто устоит перед Тобою?
- Умоляю Тебя, Всесильный, - отозвались еще голоса, вразнобой. - Смилуйся над душами всех, которых угодно было Тебе призвать предо мною, прими их в место вечного покоя Твоего...
Нестройный, но крепнущий хор заглушил шаги короля, двух "драконов", неудачливого жениха с отцом и прочих, покидающих Небесную Розу. Но два десятка голосов, мужских и женских, вторили голосу священника, и среди них Дейран расслышал надтреснутый голос дамы Адельхайды:
- Уповаю на милость Вседержителя, на слово Его уповаю. И воли его ожидает моя душа более, нежели стража ночная - утренней зари. От подножия горы к Тебе взываю, ибо у Тебя милость и избавление от страданий. Вечный даруй покой ушедшим, и в свете да упокоятся души их.
- Итак, что скажете, господа малый совет?
Малый совет - Лорд-Дефендер, лорд-канцлер, королевский Защитник и Пендрагон - молчал. Король со стуком поставил кубок на стол. Гнев его уже унялся, но он был в мрачном расположении духа.
- Князья противятся моей власти, так что мне приходится самому умасливать их и таскаться по всему королевству, от Хархорина до Белокамня, и хорошо еще, что не до Локхилла! Гильдии требуют монополий, города - привилегий, крестьяне бунтуют, какие-то "скромные братья" шляются повсюду, везде гадальщики, астрологи, заклинатели духов! И вот теперь еще эта дура не нашла другого места и времени зарезаться, кроме как в королевском храме в канун солнцеворота!
Король встал - рослый, грузный, отяжелевшей поступью некогда хорошего бойца прошелся от стены до стены.
- Вот проклятье! Атарийя делает вид, что мой посланник ему никаких предложений не излагал, чертов принц-попрошайка пропал из виду - и что-то я не верю, будто он подох от отравленного ножа, а мои советники, что в большом совете, что в малом, молчат, будто дерьма нахлебались!
Он перевел дыхание, сел обратно.
- Итак, я слушаю, что вы мне предложите делать. Дейран!
- Уже ничего, государь, - мертвым, холодным голосом ответил королевский Защитник.
- Пендрагон?
Сьер Эурик поднял голову и произнес, как приговор:
- Готовиться к войне с Атауаном, государь.
Родерик поморщился:
- А то я не готовлюсь! Канцлер!
Граф Фредегар Майенн скривился, будто ему предложили выпить какой кислятины.
- Еси бы речь шла лишь о войне, я бы ничего не опасался. Атауан не выстоит против наших полков нового строя.
- Ну! - поторопил его король.
- Два подряд неурожая в западных провинциях, Ваше Величество. Да и этот год... Наводнения, Летняя жара. Цены на хлеб все растут. Крестьяне не платят податей. Они вместо того бросают наделы и разбредаются, дороги полны беглыми сервами.
- Я это все знаю! - раздельно проговорил Родерик. - И кормить эту свору за счет армии не буду! Лучше простить им недоимки и подушевую подать снизить.
- Доходы казны... - начал было герцог Эммерик.
- Я - умею - считать! - рявкнул король. - Повысь королевский налог. Растряси цеха. Пусть купцы раскошелятся, в конце концов. Надо иногда и черни кинуть кость, Эммерик.
- Вас беспокоят слухи, Ваше Величество? - спокойно спросил Эммерик. - То якобы пророчество о скором приходе "дракона, рожденного ночной розой" распространяют сторонники Меруэйгов. Они ждут своего последнего принца, вот и готовятся. Народ склонен верить в явление доброго короля, который сменит сидящего на троне и одарит всех без разбора горами золота и реками вина. При Эрнерине было то же самое.
- И что с ним стало, ты помнишь? Там хоронить было нечего. А уж он-то свято верил в свое небесное право творить что душе угодно. Хотел - казнил. Хотел - награждал. А я не слишком-то прочно сижу на его троне. Ладно. Идите все, а ты, Эммерик, останься.
Ивка спустился в прочечную и огляделся. Обычно тут кто-то да был, даже в самую глухую полночь, но нынче канун Йуля, и никто не работает, если есть возможность. А теперь и попросить цитрин не у кого, а без цитрину кровь с шелка так просто не отстирать. Хорошо, хоть мыло свое.
Сквозь прорезанные в сводах окна лился утренний свет, прямые лучи его пронзали клубящийся над резервуаром горячей воды пар. Резервуар этот был всегда полон, сколько из него черпали горячей воды, столько прибывало по скрытым в толще стен акведукам откуда-то из таинственного сердца замка.
Ивка добыл корыто, поставил его под струйку холодной воды и развернул принесенный с собой сверток. Кафтан стеганого шелка, рукава рубашки и шерстяной плащ лорда Дейрана он еще с вечера замочил в холодной воде, чтобы кровь не задубела и не въелась намертво. Теперь только мылом и мягкой щеточкой, а потом хорошо бы полить цитриновой водой.
- Эй, ты что здесь делаешь?
От неожиданности Ивка аж подпрыгнул. По ту сторону желоба с холодной водой стояла девчонка, закутанная в старую пуховую шаль. Заплатанная юбка была перешита невесть сколько раз, деревянные башмаки были явно велики, а из слишком коротких рукавов торчали худые руки с цыпками.
- Стираю вот, - буркнул Ивка. - А ты чего?
- А я тут работаю.
- Нынче никто не работает. Вс в людской сидят да по домам.
- Я здесь живу, при кухне. Только там холодно спать, а здесь вон на лавке тепло.
Девчонка шмыгнула носом и заглянула в корыто.
- У-у... в крови все... А я могу отстирать, следов не останется, - похвасталась она. - Цитрином надо, с белым мылом. У меня есть!
- Я знаю, только цитрина у меня нету, - вздохнул Ивка. - Слушай, тебя как зовут?
- Ветка. А тебя?
- Милорд Ивейном зовет. А так Ивка я. Слышь, Ветка, отстирай это, а я тебе заплачу. Серебряную деньку дам.
- Ну ладно, - сказала девчонка. - Только тогда еще хлеба краюшку неси. А то вчера Сельма нарочно меня услала простыни относить, чтобы я повечерять не успела.
Старшую прачку Сельму, толстую и краснолицую, Ивка знал. И обходил стороной, уж больно она была злой и крикливой. А краюшка у Ивки была, он ее тут собирался съесть. Он добыл из-за пазухи узелок и протянул Ветке.
- На вот. Я потом еще принесу.
Ветка взяла узелок и сказала:
- Ну, тогда уговор. После полуденной приходи.
- Уговор, - сказал Ивка. - Если что, я у лорда Рэймонда Торна служу, а это лорда Дейрана вещи.
- Ага, я вижу. Вон шелк какой красивый. Ну, давай.
Она размотала шаль, сложила ее аккуратно на теплой лавке воле горчего резервуара, чтобы не намочить, и потянула из корыта рубашку.
Ивка бегом помчался на кухню, отнес лорд у Рэю и лорду Дейрану завтрак, а в свою корзинку набрал побольше, чем обычно. Небось тут не обеднеют, вон сколько слуг всяких да приживал кормят, одной Веткой больше - никто и не заметит. Никто и точно не заметил.
Когда, расправившись со всеми предпраздничными делами, Ивка снова спустился в прачечную, день уже поворотил на вечер. В прачечной все так же клубился пар над горячей водой, только столбы света падали из окон с другой стороны. В сушильне двреь была приоткрыта и оттуда доносилась песенка. Слов было не разобарть, как будто певунья их и не проговаривала, а так, напевала под нос: "ай-да-ла-да-ай-ди-ли...".
В сушильне Ивке в лицо пахнуло сухим теплом и запахом березового угля. Ветку он увидел сразу - она сидела на высокой лавке, болтала ногами и напевала свою песенку: "О, Дэнни, Дэнни, вернись ко мне, боярышник расцветет по весне, - о Дэнни, в мой лес зеленый вернись..." Она услышла ивкины шаги, замолкла и обернулась. В руке она держала недоеденный кусок хлеба. Глаза у нее сделались огромные, она вскочила с лавки, чуть не запутавшись в слишком широкой юбке, и тут же согнулась в поклоне.
- Ветка, ты чего? - слегка испуганно спросил Ивка.
- Готово все, добрый майэ, - затараторила Ветка, разгибаясь. - Вот, извольте посмотреть.
Рубашка, кафтан и плащ лорда Дейрана, чистые и сухие, висели на распялках, куда обычно вешают платье сушить. Ветка мялась, натягивая на красные руки слишком короткие рукава, и отводила от Ивки взгляд.
- Да что с тобой? Это ж я, Ивка, мы ж утром сговорились за деньку...
Тут он сообразил. Утром-то он стирать пошел в старой рубахе и башмаках и выглядел, должно быть, ровней девочке-постирушке. А теперь праздника ради и рубашку хорошую надел, и куртка новая, на господский фасон, и сапоги хорошие... А на куртке-то на груди вышит герб, как оруженосцу положено - терновая ветка с тремя белыми цветками и три языка пламени. А по-здешнему гербы носить могут только благородные. Вот Ветка и кланяется. Южане, что тут скажешь. Тут если кто из простых не так поклонится, так и по хребту отхватить может...
Ивка поставил корзинку на лавку и взял Ветку за руки. Она замерла и застыла, как заледенела вся. Руки у нее были распаренные, шершавые, с кровавыми цыпками.
- Слышь, Ветка... Ты, это, не пугайся. Правда.
Он добыл из пояса серебряную монетку и вложил ей в руку.
- Вот, как обещал. И я поесть принес, а то чо ты тут сидишь голодная, праздник же. Или ты к своим пойдешь, в людскую?
Ветка помотала головой.
- Не. Не пойду.
- А что так?
- Да ну. Там перепьются все и приставать начнут. Да и теплее здесь.
Она обхватила себя за плечи.
- А домой?
- Одна я. Отца нету, мать померла.
Ивка потрогал сердоликовые бусы под рубашкой.
- Я тоже. Отец помер, а мать никсы этим летом убили. Тогда лорд Рэй меня на службу и взял. У нас в деревне много народу тогда порезали...
- В деревне? - переспросила Ветка.
- Ну, оно, конечно, не деревня, а так, выселки...
- Врешь ты. Оруженосцы из деревни не бывают.
- У вас, может и не бывают, А у нас бывают.
Ветка шмыгнула носом и сказала уже попроще, как утром:
- А то-то ты сам стирать пришел. Я думала, ты в лакеях у него, у лорда Рэя то есть.
- Ну, я у него служу, - сказал Ивка, доставая из корзинки пол-хлеба и толстую вареную куру. - И щит за ним ношу, и с оружием тоже. Хозяйство вот веду. Ну, и у лорда Дейрана тоже... хозяйство.
Ветка уселась на лавку рядом с Ивкой и взяла у него курью ножку. Откусила немножко.
- Вкусно!
- Угу. - вторую ножку Ивка взял себе.
- А это лорд Дейран вчера на смертной свадьбе угваздал?
- Угу.
- А чего там было? У нас тут говорили, что невеста, ну, леди Дария, зарезалась прям у алтаря, так замуж не хотела за свища этого.
- Не знаю я, что было, - Ивка с сожалением оглядел пустую косточку, ткнул ее в угол корзинки и оторвал себе еще кусок курицы. - Он не рассказывал. Только пришел аж черный весь, такой мрачный.
Ветка немного осмелела и тоже оторвала себе кусочек.
- Эх, я ж голова-тыква, - вдруг вздохнул Ивка. - У тебя ведь если кто увидит серебрушку, вроде Сельмы вашей, орать будет, что стащила.
- А я спрячу.
- Ага, спрячь. Я тебе еще медяков дам тогда, чтобы не задаром... Вот, десять грошиков и асса еще. Надо было денье этот весь медяками отсчитать, да я не подумал.
- Зато сейчас додумался, - Ветка упрятала медные монетки в сумку, в которой держала катушку ниток и иголку. Хорошую иголку, стальную. Материну еще.
Солнцеворотный молебен король приказал служить в малой дворцовой божнице, в которой помещалось едва три десятка человек. Остальные, кому полагалось при сем присутствовать, выстроились шпалерами вдоль стен по Волчьей галерее и в Чертоге Камитайи-хэнтэ, большом зале перед божницей, построенной для королевы Камитайи лет семьсот назад. Божницу с тех пор не раз переделывали, но больше она от того не становилась. В галерее и зале было полутемно, горели лишь сейерские лампы в стенных подвесах, поблескивали в сумраке глаза, самоцветы украшений и золотое шитье праздничных кафтанов и платьев. Божница же была ярко озарена сотнями свечей и казалась хрустальной шкатулкой с драгоценностями, которую небрежная дама забыла рядом со светильником. У распахнутых дверей стояли четверо "драконов", по двое у каждой створки. Из дверного проема лился голос священника, возносившего хвалу Предвечному Творцу, и подхватывающие конец каждой строки голоса хористов.
Наконец отзвучала последняя каденция, и король подал руку королеве, начиная шествие. Сегодня Родерик Амаль был облачен в алый гербовый камзол, шитый золотом, платье же королевы по традиции было белым. Кроме цветов, ничто не напоминало о торжественных многослойных одеждах Меруэйгов, в которые они облачались четыре раза в год - на Нижний и Верхний Солнцевороты и на два Равноденствия. Родерик вспомнил, как выглядели те шествия: и бледный шелк широких рукавов, и золотые шпильки в высоких прчиесках у мужчин и женщин равно, и древние или сделанные в подражание древним украшения из нефрита и оникса, - ушедшая под темные воды старина, страшная, чудовищная, разевала пасть, грозя поглотить, и тут сверкали клинки, и две фигуры в этих пышных шлейфах начинали Танец Мечей, алая и белая, и ритм все ускорялся, ускорялся, пока последняя дробь не рассыпалась в прах, и наваждение исчезало.
Родерик ненавидел всю эту древность, замшелые обычаи, невнятные суеверия, утратившие смысл ритуалы. Он обновил мир, стер весь этот мох, лишайник, бездельных трутней с их нелепыми запретами и выродившейся кровью. Никто при дворе больше не наряжался в многослойное платье и не носил тяжеленные пекторали и широкие браслеты, больше похожие на вычурные наручи. Нынешняя одежда удобнее и легче, да и мечи все больше уступают место узким спадам и пистолетам. Длинные невнятные титулы, церемонии, потерявшие смысл обычаи - все пришлось выкорчевать, обновить. И все же иногда Родерик чувствовал себя муравьем в пустом улье, мышью в пустой тыкве, ничтожным самозванцем в этом огромном древнем дворце с его тайнами.
Геаты тоже знают Танец Мечей в ночь Нижнего Солнцеворота, и северные гаэли с эйвингами знают, и южане дилини - танец, которым начинается самая длинная ночь года, в которую не должен погаснуть огонь и умолкнуть музыка.
Король вел свою королеву к распахнутым дверям ярко освещенного зала, и слышал, как за ними придворные ловко и безмолвно перестраиваются в пары большого выхода. Войдя в зал, все они растекались вдоль стен, оставляя центр королевской чете. Да, он давно уже не тот статный воитель, который взял в жены дочь Эвернейгов, и ее постель давно холодна для него, но в Танце Мечей они все так же хороши. Родерик поклонился Алисанне и принял от бесшумно возникшего рядом Дейрана свой меч. Ныне другое время, и ход его направляет геатский танец!
Грянули виолины, запели флейты и альты, блеснул в ярком свете королевский клинок.
Алисанна в своем белом платье выглядела воистину Зимней Королевой, прекрасной и холодной, король в алом и золоте - полной ее противоположностью, как огонь противоположен снегу. Вот они обернулись друг вокруг друга, поклонились и разошлись на шаг, и снова сплели руки, кружась в самом центра зала, где узорные плиты сходятся в розетку.
Король не сразу понял, что произошло, и почему он лежит на полу, выронив меч, довольно далеко от центра зала, а рядом Дейран прижимает к полу вырывающуюся Алисанну.
- Что ты себе... - остаток фразы застряли в горле.
Огромная многоярусная люстра, вся в хрустальных и зеркальных подвесках, поползла вниз, все ускоряясь, и с нестерпимым грохотом разлетелась об пол на том самом месте, с которого Дейран только что вытолкнул их обоих.
Время замедлило свой ход, и Родерик ясно видел, как громада из дерева, меди, хрусталя и сотен свечей бесшумно ударяется об пол, подскакивает и разлетается фонтаном сияющих осколков, и один из них летит прямо ему в лицо, а потом все стало красным - как поле его герба, как его камзол, как... как кровь, и тут он снова стал слышать, и тут же пожалел об этом.
Потому что кругом визжали женщины, все кричали, звали, метались по мгновенно погрузившемуся в сумрак залу, по полу стелились горящие языки разлитого масла и горело что-то еще, вверху еще колебалась со страшным звоном лопнувшая цепь люстры и болтались нелепыми веревками оборванные тросы-растяжки.
Кто-то помог ему вытереть кровь, заливающую глаза, и приложил прохладный, пахнущий резким лечебным запахом платок к рассеченному лбу. Дракон сьер Авей помог королю подняться, Дейран подвел к нему целую и невредимую Алисанну. Потом с поклоном подал меч.
Король огляделся. Среди гомона и воплей чего-то не хватало. Ах, да. Покосившиеся хоры для музыкантов были пусты. Ни пиликанья виолин, ни посвиста флейт. Нет знамения неудачней, чем прерванная в ночь Нижнего Солнцеворота песня, это известно всем, от Локхилла до Хархорина. Алисанна вдруг тронула его за руку и указала куда-то вбок. Там стояла леди Эльгива, окруженная своими дамами и воинами - а рядом с ней стоял юноша с флейтой. И тут слух окончательно вернулся к королю, и он расслышал и флейту, и голос, и даже слова разобрал: "As fair art thou, my bonny lass, So deep in love am I; And I will love thee still, my dear, Till all the seas gang dry..." Пела одна из девиц-северянок, с длинными русыми косами и шитой серебром повязкой на голове. Песенка закончилась, и флейтист тут же завел другую, такую же простецкую мелодию, какие распевают на ярмарках и в замках зимними вечерами: "Should auld acquaintance be forgot, and never brought to mind? Should auld acquaintance be forgot, and auld lang syne?"
И так под северянские песенки все перешли в Львиный зал, поменьше и не так ярко освещенный, А там уж резво удравшие музыканты играли торжественный выход, и флейтист устало смолк и склонился в поклоне перед королевской четой.
- Значит, сьер Раймон, "она с тобой, пока моря не высохнут до дна"? - спросил король.
- Да, государь, - тихо ответил тот.
- Дейран, - не обрачиваясь, бросил король.
- Да, государь?
- Как ты понял, что тебе делать?
- Раймон услышал скрип железа. Я понял, что может оборваться.
- А если бы цепь не лопнула? - король все-таки развернулся к своему Защитнику.
- Я был бы повинен смерти.
- Ах, да. Эти законы ведь не отменялись. Идите оба, веселитесь. Дейран и Рэймонд одинаково поклонились и отступили в сторону.
- Идем, дитя мое, - пропела королева, обращаясь к Эльгиве. - И вели принести арфу, я хочу сегодня услышать и твои песни.
Танцы не задались. Хорошо еще, что от разлетевшихся осколков пострадало больше платье, чем сами гости. Кто-то успел закрыть лицо, кто-то даже отшатнуться или отбежать в сторону. Гооврили о чуде - и о злом случае. Чудо, что никого не убило. Чудо, что королевский Защитник успел вытолкнуть короля и королеву с опасного места. Другой слух, тут же родившийся, говорил, что раз Дейран Эканну двинулся с места еще до того, как поехала на своих цепях люстра, то он должен был знать заранее. И недурно было бы лорду Дефендеру вызнать, откуда он знал.
Орхестру между тем никто не слушал, хотя музыканты старались, заглаживая вину. И танцевали гости без удовольствия. Испорченный праздник. Отравленный.
Негромкий гул голосов не смолк и тогда, когда зарокотали струны большой стоячей арфы.
Но арфа не смолкла. У большой арфы волшебный звук, он тает в воздухе и оставляет после себя след, и душа отзывается дрожанию струн. Когда вступил голос, не заметил никто. Он просто был, без слов, чистый, серебряный, он отделился от основной мелодии, как будто приоткрылся веер и показался обтягивающий его яркий шелк. Второй голос вступил уже в полной тишине.
Когда растает последний лед,
Раскроется первый лист,
И ветер тяжкие сны унесет
От сонных очей земли,
Когда в небесах рассмеется вдруг
Серебряная гроза,
И криками птиц отзовется юг -
Тогда я вернусь назад.
Мягкий, грудной голос не имел достаточно силы, чтобы заполнить зал и перекрыть шум, но шум стихал сам. Песня лилась, как волна, смывая страх и напряжение.
Вернусь дождем и талой водой,
Облаком в вышине,
Ветром вернусь и степной травой,
Желтым песком на дне,
Оленем в лесу и орлом в облаках,
Ручьем из глубин земли
Пробьюсь, чтобы губы твои ласкать
И жажду твою утолить.
Я стану попутным ветром морей
И облаком в летний зной.
Ясным огнем в темноте ночей
И в черном лесу тропой.
И где бы тебе не пришлось идти
По длани ночей и дней -
Я буду тебя охранять в пути
Которым идешь ты ко мне.
Мерцал золотой искрой прозрачный самоцвет во лбу северянки, белые рукава были как сияющие крылья, и окружавшие ее девушки казались стаей волшебных птиц - из тех, что купаются в заповедных озерах, сбросив на берегу лебединые одежды.
Когда четыре ветра небес
Сойдутся на буйный пир
И алым яблоком упадет
В ладони вечности мир,
И солнце, как новый посев взойдет
Былые беды гоня,
И время снова начнет свой ход -
Тогда ты найдешь меня.
***
В эту ночь в городе, в больнице для бедных, местер Хольс записал в книгу наблюдений, что больной с мозговой горячкой, которому он накануне начертал удерживающие душу знаки, пережил кризис и остался жив. Знаки местер Хольс вычитал в аэннийском древнем трактате и давно искал случая проверить их на практике - то есть дать телу время на одоление болезни. А тут и случай подвернулся - странствующий подмастерье вытащил из речки двух детишек, да простыл так, что началась мозговая горячка. Ну, вот теперь-то болезнь пошла на спад, жар стал утихать и больной заснул. Благодаря ли знакам, или собственной выносливости, но парень выживет.
Местер Хольс услышал, как бьет на башнях полночь, и заторопился открыть припасенную баклажку с чистейшим бренди. И выпил во славу могущественных аэннийский лекарей, их искусства и выздоровления больного.
---------------
Стихи illet
И все же Дейран выбрал момент и обратился к королю с просьбой. Он редко это делал, всего-то раза три или четыре, и никогда не просил ничего для себя.
- Тебе-то что до нее? - хмуро спросил Родерик. - Себе в жены хочешь?
- Нет, государь.
- Так какого сраного демона ты тут просишь отменить чужую свадьбу?
- Госпожа Дарийин не хочет становиться женой лорда Гейрда Комрана. Если дело в союзе Каэрэйгов и Комранов, то младший брат лорда Гейрда подошел бы ей лучше. По крайней мере он еще не уморил ни одной женщины.
Король грохнул кулаком по широкому подлокотнику кресла. Дейран не шелохнулся - он так и стоял, преклонив колено, даже шпильки в высоком узле волос не дрогнули.
- Будет так, как я сказал, ясно тебе?
- Ясно, государь.
- Вот так-то. А теперь забирай своего черного и вон отсюда.
Дейран поднялся, отступил к дверям, поклонился и вышел. Следом вышел Рэй.
Дежурный "дракон" проводил их внимательным взглядом, как обычно.
До самых дверей класса по алгебре они не обменялись ни словом, ни взглядом. Это-то и нравилось Дейрану в Рэе - что Рэй не задает ненужных вопросов, не проявляет ненужного сочувствия и не лезет с утешениями. Поэтому с ним было легко, поэтому Дейран не ощущал неловкости или стыда. Ему только жаль было Дарийин Каэру, а впрочем, она была не первой подопечной короны, которую выдали замуж без согласия. После Поворота у многих древних и не очень родов не осталось наследников, только наследницы, и право найти им мужей было за королем.
Если бы Дейран слышал, что Дарийин сказала даме Фредегонде, он бы сделал что-нибудь. Но он не слышал, а вторая статс-дама сочла ее слова обычной бессильной, от отчаяния, женской угрозой, которую никто никогда не исполняет. Да и потом, хоть Каэрэйги и носили древнее аэннийское имя, древней крови в жилах Дарийин текло ровно столько, чтобы чуть-чуть удлинить разрез глаз и приподнять скулы. И дама Фредегонда заперла Дарийин в ее комнате и ушла, и тут же забыла обещание сделать так, что король надолго запомнит эту свадьбу.
Так что на следующий день из дворца в храм отпраивлась небольшая процессия. Ни невеста, ни жених не были столь знатны, чтобы венчаться в Небесной Розе, но невесту выдавал замуж король. Отец жениха, лорд Рикмар Комран, был наместником провинции и при дворе появлялся редко. Так что свадьба получалась скромная, но почетная. И это устраивало всех, тем более что управиться предстояло до кануна Солнцеворота, потому что в эти дни не стоит начинать никаких дел.
Дейрана король взял с собой, и вот теперь Дейран кутался в подбитый куньим мехом плащ и радовался тому, что в небольшой Небесной Розе нет сквозняков, не чета Соборному храму. Небесной Розой этот храм звался потому, что на куполе внутри растекалась от центра непостижимым узором роза о тысяче лепестков, чудо, сотворенное гениальным и безумным Амарике ов Кампана, который возвел этот храм для короля Рейина. Тысяча цветных дуг расчерчивала лазурную поверхность муаровым узором, взгляд блуждал в них, то и дело выхватывая очерк розы, который терялся, стоило лишь попытаться сосчитать ее лепестки. В узких стрельчатых окнах почти от пола до потолка мелкие переплеты витражей, молочно-белое и матовое стекло - и лишь в вершине каждого алая роза. А оконные ниши глубже и втрое шире самих окон, и в промежутках между ними не полуколонны, а статуи - словно бы выступающие из стен фигуры с поднятыми крыльями о тысячах перьев, и, смыкаясь, эти крылья обрамляют оконные арки. Едва намеченные, неуловимые лица вардов, небесных хранителей, - Алаийи с чашей в руке, Рейги, опирающегося на меч, Молнии в яростном порыве, Илаинны с оливковой ветвью в руке, шестикрылой Морны с воронами на плечах...
Свадьба Дейрана не интересовала, и он не прислушивался к привычной скороговорке священнослужителя и пению хора, пока не услышал резкое, звонкое: "Нет!" Опешивший священник вопросительно посмотрел на короля, потом на бледную, решительную девушку перед собой, потом снова на короля.
Дейран подобрался, как для боя. Леди Дарийин нарушила течение церемонии тем, что действительно ответила на вопрос, берет ли она в мужья Гейрда Комрана. Нет, не берет.
- Продолжайте, святой отец, - пророкотал король.
- Но это же... Это же отказ от брака? - у священника даже голос задрожал.
- Ее слова не имеет значения. А я говорю - да, она возьмет этого человека в мужья!
Священник поднял руку благословить брак, но тут невеста откинула вуаль с лица и поднесла руки к горлу.
- Рейга! - крикнула Дарийин. - Я сказала: "Нет", о Справедливый!
Дейран понял, что сейчас свершится непоправимое, и бросился вперед. Но он стоял слишком далеко, между ним и Дарийин было слишком много людей, и он успел только поймать падающее тело. Кровь хлестала из перерезанной вены, она запятнала белое одеяние священника, она ручейками подтекла к сапогам жениха, она жгла руки Дейрану, который осторожно опустил мертвое тело на каменный пол. Из безжизненной руки невесты выпал листовидный кинжал, маленький и очень острый. От тишины звенело в ушах.
Казалось, под сводом еще отзывалось эхом: "Рейга - Рейга -Рейга..."
Гейрд Комран грязно выругался вполголоса, и стоявший рядом сьер Гавайн, "дракон короля", несильно, но хлестко ударил его ладонью по губам. Обоих Комранов, отца и сына, распирала ярость, и все же она не шла ни в какое сравнение с королевской. Однако Родерик лишь рявкнул:
- Что все застыли? Вон отсюда, свадьбы не будет.
И пошел к выходу. На полпути обернулся:
- Дейран, тебе повторить?
Юноша молча поднял тело Дарийин и уложил у алтаря. Укрыл лицо невестиной вуалью - кружевные цветы на ней уже взялись красно-бурым. Рядом застыл священник, белее собственной праздничной ризы.
- Читайте отходную, святой отец, - тихо проговорил Дейран.
Священник словно очнулся. Поднял руки и, запинаясь, заговорил нараспев:
- К тебе взываю, у которого жизнь и смерть! Прими в руку Твою Дарийин Каэру, и прости ей прегрешения, и сочти добрые деяния ее, и все, что она в жизни претерпела, и помилуй ее душу...
- Благоволи простереть покров Твой над ней, - присоединился вторым голосом Дейран, - и не помни также, Всевышний, моих вин и слабостей, когда наступит час моей кончины; ибо, когда захочешь карать людей по их беззакониям, кто устоит перед Тобою?
- Умоляю Тебя, Всесильный, - отозвались еще голоса, вразнобой. - Смилуйся над душами всех, которых угодно было Тебе призвать предо мною, прими их в место вечного покоя Твоего...
Нестройный, но крепнущий хор заглушил шаги короля, двух "драконов", неудачливого жениха с отцом и прочих, покидающих Небесную Розу. Но два десятка голосов, мужских и женских, вторили голосу священника, и среди них Дейран расслышал надтреснутый голос дамы Адельхайды:
- Уповаю на милость Вседержителя, на слово Его уповаю. И воли его ожидает моя душа более, нежели стража ночная - утренней зари. От подножия горы к Тебе взываю, ибо у Тебя милость и избавление от страданий. Вечный даруй покой ушедшим, и в свете да упокоятся души их.
- Итак, что скажете, господа малый совет?
Малый совет - Лорд-Дефендер, лорд-канцлер, королевский Защитник и Пендрагон - молчал. Король со стуком поставил кубок на стол. Гнев его уже унялся, но он был в мрачном расположении духа.
- Князья противятся моей власти, так что мне приходится самому умасливать их и таскаться по всему королевству, от Хархорина до Белокамня, и хорошо еще, что не до Локхилла! Гильдии требуют монополий, города - привилегий, крестьяне бунтуют, какие-то "скромные братья" шляются повсюду, везде гадальщики, астрологи, заклинатели духов! И вот теперь еще эта дура не нашла другого места и времени зарезаться, кроме как в королевском храме в канун солнцеворота!
Король встал - рослый, грузный, отяжелевшей поступью некогда хорошего бойца прошелся от стены до стены.
- Вот проклятье! Атарийя делает вид, что мой посланник ему никаких предложений не излагал, чертов принц-попрошайка пропал из виду - и что-то я не верю, будто он подох от отравленного ножа, а мои советники, что в большом совете, что в малом, молчат, будто дерьма нахлебались!
Он перевел дыхание, сел обратно.
- Итак, я слушаю, что вы мне предложите делать. Дейран!
- Уже ничего, государь, - мертвым, холодным голосом ответил королевский Защитник.
- Пендрагон?
Сьер Эурик поднял голову и произнес, как приговор:
- Готовиться к войне с Атауаном, государь.
Родерик поморщился:
- А то я не готовлюсь! Канцлер!
Граф Фредегар Майенн скривился, будто ему предложили выпить какой кислятины.
- Еси бы речь шла лишь о войне, я бы ничего не опасался. Атауан не выстоит против наших полков нового строя.
- Ну! - поторопил его король.
- Два подряд неурожая в западных провинциях, Ваше Величество. Да и этот год... Наводнения, Летняя жара. Цены на хлеб все растут. Крестьяне не платят податей. Они вместо того бросают наделы и разбредаются, дороги полны беглыми сервами.
- Я это все знаю! - раздельно проговорил Родерик. - И кормить эту свору за счет армии не буду! Лучше простить им недоимки и подушевую подать снизить.
- Доходы казны... - начал было герцог Эммерик.
- Я - умею - считать! - рявкнул король. - Повысь королевский налог. Растряси цеха. Пусть купцы раскошелятся, в конце концов. Надо иногда и черни кинуть кость, Эммерик.
- Вас беспокоят слухи, Ваше Величество? - спокойно спросил Эммерик. - То якобы пророчество о скором приходе "дракона, рожденного ночной розой" распространяют сторонники Меруэйгов. Они ждут своего последнего принца, вот и готовятся. Народ склонен верить в явление доброго короля, который сменит сидящего на троне и одарит всех без разбора горами золота и реками вина. При Эрнерине было то же самое.
- И что с ним стало, ты помнишь? Там хоронить было нечего. А уж он-то свято верил в свое небесное право творить что душе угодно. Хотел - казнил. Хотел - награждал. А я не слишком-то прочно сижу на его троне. Ладно. Идите все, а ты, Эммерик, останься.
Ивка спустился в прочечную и огляделся. Обычно тут кто-то да был, даже в самую глухую полночь, но нынче канун Йуля, и никто не работает, если есть возможность. А теперь и попросить цитрин не у кого, а без цитрину кровь с шелка так просто не отстирать. Хорошо, хоть мыло свое.
Сквозь прорезанные в сводах окна лился утренний свет, прямые лучи его пронзали клубящийся над резервуаром горячей воды пар. Резервуар этот был всегда полон, сколько из него черпали горячей воды, столько прибывало по скрытым в толще стен акведукам откуда-то из таинственного сердца замка.
Ивка добыл корыто, поставил его под струйку холодной воды и развернул принесенный с собой сверток. Кафтан стеганого шелка, рукава рубашки и шерстяной плащ лорда Дейрана он еще с вечера замочил в холодной воде, чтобы кровь не задубела и не въелась намертво. Теперь только мылом и мягкой щеточкой, а потом хорошо бы полить цитриновой водой.
- Эй, ты что здесь делаешь?
От неожиданности Ивка аж подпрыгнул. По ту сторону желоба с холодной водой стояла девчонка, закутанная в старую пуховую шаль. Заплатанная юбка была перешита невесть сколько раз, деревянные башмаки были явно велики, а из слишком коротких рукавов торчали худые руки с цыпками.
- Стираю вот, - буркнул Ивка. - А ты чего?
- А я тут работаю.
- Нынче никто не работает. Вс в людской сидят да по домам.
- Я здесь живу, при кухне. Только там холодно спать, а здесь вон на лавке тепло.
Девчонка шмыгнула носом и заглянула в корыто.
- У-у... в крови все... А я могу отстирать, следов не останется, - похвасталась она. - Цитрином надо, с белым мылом. У меня есть!
- Я знаю, только цитрина у меня нету, - вздохнул Ивка. - Слушай, тебя как зовут?
- Ветка. А тебя?
- Милорд Ивейном зовет. А так Ивка я. Слышь, Ветка, отстирай это, а я тебе заплачу. Серебряную деньку дам.
- Ну ладно, - сказала девчонка. - Только тогда еще хлеба краюшку неси. А то вчера Сельма нарочно меня услала простыни относить, чтобы я повечерять не успела.
Старшую прачку Сельму, толстую и краснолицую, Ивка знал. И обходил стороной, уж больно она была злой и крикливой. А краюшка у Ивки была, он ее тут собирался съесть. Он добыл из-за пазухи узелок и протянул Ветке.
- На вот. Я потом еще принесу.
Ветка взяла узелок и сказала:
- Ну, тогда уговор. После полуденной приходи.
- Уговор, - сказал Ивка. - Если что, я у лорда Рэймонда Торна служу, а это лорда Дейрана вещи.
- Ага, я вижу. Вон шелк какой красивый. Ну, давай.
Она размотала шаль, сложила ее аккуратно на теплой лавке воле горчего резервуара, чтобы не намочить, и потянула из корыта рубашку.
Ивка бегом помчался на кухню, отнес лорд у Рэю и лорду Дейрану завтрак, а в свою корзинку набрал побольше, чем обычно. Небось тут не обеднеют, вон сколько слуг всяких да приживал кормят, одной Веткой больше - никто и не заметит. Никто и точно не заметил.
Когда, расправившись со всеми предпраздничными делами, Ивка снова спустился в прачечную, день уже поворотил на вечер. В прачечной все так же клубился пар над горячей водой, только столбы света падали из окон с другой стороны. В сушильне двреь была приоткрыта и оттуда доносилась песенка. Слов было не разобарть, как будто певунья их и не проговаривала, а так, напевала под нос: "ай-да-ла-да-ай-ди-ли...".
В сушильне Ивке в лицо пахнуло сухим теплом и запахом березового угля. Ветку он увидел сразу - она сидела на высокой лавке, болтала ногами и напевала свою песенку: "О, Дэнни, Дэнни, вернись ко мне, боярышник расцветет по весне, - о Дэнни, в мой лес зеленый вернись..." Она услышла ивкины шаги, замолкла и обернулась. В руке она держала недоеденный кусок хлеба. Глаза у нее сделались огромные, она вскочила с лавки, чуть не запутавшись в слишком широкой юбке, и тут же согнулась в поклоне.
- Ветка, ты чего? - слегка испуганно спросил Ивка.
- Готово все, добрый майэ, - затараторила Ветка, разгибаясь. - Вот, извольте посмотреть.
Рубашка, кафтан и плащ лорда Дейрана, чистые и сухие, висели на распялках, куда обычно вешают платье сушить. Ветка мялась, натягивая на красные руки слишком короткие рукава, и отводила от Ивки взгляд.
- Да что с тобой? Это ж я, Ивка, мы ж утром сговорились за деньку...
Тут он сообразил. Утром-то он стирать пошел в старой рубахе и башмаках и выглядел, должно быть, ровней девочке-постирушке. А теперь праздника ради и рубашку хорошую надел, и куртка новая, на господский фасон, и сапоги хорошие... А на куртке-то на груди вышит герб, как оруженосцу положено - терновая ветка с тремя белыми цветками и три языка пламени. А по-здешнему гербы носить могут только благородные. Вот Ветка и кланяется. Южане, что тут скажешь. Тут если кто из простых не так поклонится, так и по хребту отхватить может...
Ивка поставил корзинку на лавку и взял Ветку за руки. Она замерла и застыла, как заледенела вся. Руки у нее были распаренные, шершавые, с кровавыми цыпками.
- Слышь, Ветка... Ты, это, не пугайся. Правда.
Он добыл из пояса серебряную монетку и вложил ей в руку.
- Вот, как обещал. И я поесть принес, а то чо ты тут сидишь голодная, праздник же. Или ты к своим пойдешь, в людскую?
Ветка помотала головой.
- Не. Не пойду.
- А что так?
- Да ну. Там перепьются все и приставать начнут. Да и теплее здесь.
Она обхватила себя за плечи.
- А домой?
- Одна я. Отца нету, мать померла.
Ивка потрогал сердоликовые бусы под рубашкой.
- Я тоже. Отец помер, а мать никсы этим летом убили. Тогда лорд Рэй меня на службу и взял. У нас в деревне много народу тогда порезали...
- В деревне? - переспросила Ветка.
- Ну, оно, конечно, не деревня, а так, выселки...
- Врешь ты. Оруженосцы из деревни не бывают.
- У вас, может и не бывают, А у нас бывают.
Ветка шмыгнула носом и сказала уже попроще, как утром:
- А то-то ты сам стирать пришел. Я думала, ты в лакеях у него, у лорда Рэя то есть.
- Ну, я у него служу, - сказал Ивка, доставая из корзинки пол-хлеба и толстую вареную куру. - И щит за ним ношу, и с оружием тоже. Хозяйство вот веду. Ну, и у лорда Дейрана тоже... хозяйство.
Ветка уселась на лавку рядом с Ивкой и взяла у него курью ножку. Откусила немножко.
- Вкусно!
- Угу. - вторую ножку Ивка взял себе.
- А это лорд Дейран вчера на смертной свадьбе угваздал?
- Угу.
- А чего там было? У нас тут говорили, что невеста, ну, леди Дария, зарезалась прям у алтаря, так замуж не хотела за свища этого.
- Не знаю я, что было, - Ивка с сожалением оглядел пустую косточку, ткнул ее в угол корзинки и оторвал себе еще кусок курицы. - Он не рассказывал. Только пришел аж черный весь, такой мрачный.
Ветка немного осмелела и тоже оторвала себе кусочек.
- Эх, я ж голова-тыква, - вдруг вздохнул Ивка. - У тебя ведь если кто увидит серебрушку, вроде Сельмы вашей, орать будет, что стащила.
- А я спрячу.
- Ага, спрячь. Я тебе еще медяков дам тогда, чтобы не задаром... Вот, десять грошиков и асса еще. Надо было денье этот весь медяками отсчитать, да я не подумал.
- Зато сейчас додумался, - Ветка упрятала медные монетки в сумку, в которой держала катушку ниток и иголку. Хорошую иголку, стальную. Материну еще.
Солнцеворотный молебен король приказал служить в малой дворцовой божнице, в которой помещалось едва три десятка человек. Остальные, кому полагалось при сем присутствовать, выстроились шпалерами вдоль стен по Волчьей галерее и в Чертоге Камитайи-хэнтэ, большом зале перед божницей, построенной для королевы Камитайи лет семьсот назад. Божницу с тех пор не раз переделывали, но больше она от того не становилась. В галерее и зале было полутемно, горели лишь сейерские лампы в стенных подвесах, поблескивали в сумраке глаза, самоцветы украшений и золотое шитье праздничных кафтанов и платьев. Божница же была ярко озарена сотнями свечей и казалась хрустальной шкатулкой с драгоценностями, которую небрежная дама забыла рядом со светильником. У распахнутых дверей стояли четверо "драконов", по двое у каждой створки. Из дверного проема лился голос священника, возносившего хвалу Предвечному Творцу, и подхватывающие конец каждой строки голоса хористов.
Наконец отзвучала последняя каденция, и король подал руку королеве, начиная шествие. Сегодня Родерик Амаль был облачен в алый гербовый камзол, шитый золотом, платье же королевы по традиции было белым. Кроме цветов, ничто не напоминало о торжественных многослойных одеждах Меруэйгов, в которые они облачались четыре раза в год - на Нижний и Верхний Солнцевороты и на два Равноденствия. Родерик вспомнил, как выглядели те шествия: и бледный шелк широких рукавов, и золотые шпильки в высоких прчиесках у мужчин и женщин равно, и древние или сделанные в подражание древним украшения из нефрита и оникса, - ушедшая под темные воды старина, страшная, чудовищная, разевала пасть, грозя поглотить, и тут сверкали клинки, и две фигуры в этих пышных шлейфах начинали Танец Мечей, алая и белая, и ритм все ускорялся, ускорялся, пока последняя дробь не рассыпалась в прах, и наваждение исчезало.
Родерик ненавидел всю эту древность, замшелые обычаи, невнятные суеверия, утратившие смысл ритуалы. Он обновил мир, стер весь этот мох, лишайник, бездельных трутней с их нелепыми запретами и выродившейся кровью. Никто при дворе больше не наряжался в многослойное платье и не носил тяжеленные пекторали и широкие браслеты, больше похожие на вычурные наручи. Нынешняя одежда удобнее и легче, да и мечи все больше уступают место узким спадам и пистолетам. Длинные невнятные титулы, церемонии, потерявшие смысл обычаи - все пришлось выкорчевать, обновить. И все же иногда Родерик чувствовал себя муравьем в пустом улье, мышью в пустой тыкве, ничтожным самозванцем в этом огромном древнем дворце с его тайнами.
Геаты тоже знают Танец Мечей в ночь Нижнего Солнцеворота, и северные гаэли с эйвингами знают, и южане дилини - танец, которым начинается самая длинная ночь года, в которую не должен погаснуть огонь и умолкнуть музыка.
Король вел свою королеву к распахнутым дверям ярко освещенного зала, и слышал, как за ними придворные ловко и безмолвно перестраиваются в пары большого выхода. Войдя в зал, все они растекались вдоль стен, оставляя центр королевской чете. Да, он давно уже не тот статный воитель, который взял в жены дочь Эвернейгов, и ее постель давно холодна для него, но в Танце Мечей они все так же хороши. Родерик поклонился Алисанне и принял от бесшумно возникшего рядом Дейрана свой меч. Ныне другое время, и ход его направляет геатский танец!
Грянули виолины, запели флейты и альты, блеснул в ярком свете королевский клинок.
Алисанна в своем белом платье выглядела воистину Зимней Королевой, прекрасной и холодной, король в алом и золоте - полной ее противоположностью, как огонь противоположен снегу. Вот они обернулись друг вокруг друга, поклонились и разошлись на шаг, и снова сплели руки, кружась в самом центра зала, где узорные плиты сходятся в розетку.
Король не сразу понял, что произошло, и почему он лежит на полу, выронив меч, довольно далеко от центра зала, а рядом Дейран прижимает к полу вырывающуюся Алисанну.
- Что ты себе... - остаток фразы застряли в горле.
Огромная многоярусная люстра, вся в хрустальных и зеркальных подвесках, поползла вниз, все ускоряясь, и с нестерпимым грохотом разлетелась об пол на том самом месте, с которого Дейран только что вытолкнул их обоих.
Время замедлило свой ход, и Родерик ясно видел, как громада из дерева, меди, хрусталя и сотен свечей бесшумно ударяется об пол, подскакивает и разлетается фонтаном сияющих осколков, и один из них летит прямо ему в лицо, а потом все стало красным - как поле его герба, как его камзол, как... как кровь, и тут он снова стал слышать, и тут же пожалел об этом.
Потому что кругом визжали женщины, все кричали, звали, метались по мгновенно погрузившемуся в сумрак залу, по полу стелились горящие языки разлитого масла и горело что-то еще, вверху еще колебалась со страшным звоном лопнувшая цепь люстры и болтались нелепыми веревками оборванные тросы-растяжки.
Кто-то помог ему вытереть кровь, заливающую глаза, и приложил прохладный, пахнущий резким лечебным запахом платок к рассеченному лбу. Дракон сьер Авей помог королю подняться, Дейран подвел к нему целую и невредимую Алисанну. Потом с поклоном подал меч.
Король огляделся. Среди гомона и воплей чего-то не хватало. Ах, да. Покосившиеся хоры для музыкантов были пусты. Ни пиликанья виолин, ни посвиста флейт. Нет знамения неудачней, чем прерванная в ночь Нижнего Солнцеворота песня, это известно всем, от Локхилла до Хархорина. Алисанна вдруг тронула его за руку и указала куда-то вбок. Там стояла леди Эльгива, окруженная своими дамами и воинами - а рядом с ней стоял юноша с флейтой. И тут слух окончательно вернулся к королю, и он расслышал и флейту, и голос, и даже слова разобрал: "As fair art thou, my bonny lass, So deep in love am I; And I will love thee still, my dear, Till all the seas gang dry..." Пела одна из девиц-северянок, с длинными русыми косами и шитой серебром повязкой на голове. Песенка закончилась, и флейтист тут же завел другую, такую же простецкую мелодию, какие распевают на ярмарках и в замках зимними вечерами: "Should auld acquaintance be forgot, and never brought to mind? Should auld acquaintance be forgot, and auld lang syne?"
И так под северянские песенки все перешли в Львиный зал, поменьше и не так ярко освещенный, А там уж резво удравшие музыканты играли торжественный выход, и флейтист устало смолк и склонился в поклоне перед королевской четой.
- Значит, сьер Раймон, "она с тобой, пока моря не высохнут до дна"? - спросил король.
- Да, государь, - тихо ответил тот.
- Дейран, - не обрачиваясь, бросил король.
- Да, государь?
- Как ты понял, что тебе делать?
- Раймон услышал скрип железа. Я понял, что может оборваться.
- А если бы цепь не лопнула? - король все-таки развернулся к своему Защитнику.
- Я был бы повинен смерти.
- Ах, да. Эти законы ведь не отменялись. Идите оба, веселитесь. Дейран и Рэймонд одинаково поклонились и отступили в сторону.
- Идем, дитя мое, - пропела королева, обращаясь к Эльгиве. - И вели принести арфу, я хочу сегодня услышать и твои песни.
Танцы не задались. Хорошо еще, что от разлетевшихся осколков пострадало больше платье, чем сами гости. Кто-то успел закрыть лицо, кто-то даже отшатнуться или отбежать в сторону. Гооврили о чуде - и о злом случае. Чудо, что никого не убило. Чудо, что королевский Защитник успел вытолкнуть короля и королеву с опасного места. Другой слух, тут же родившийся, говорил, что раз Дейран Эканну двинулся с места еще до того, как поехала на своих цепях люстра, то он должен был знать заранее. И недурно было бы лорду Дефендеру вызнать, откуда он знал.
Орхестру между тем никто не слушал, хотя музыканты старались, заглаживая вину. И танцевали гости без удовольствия. Испорченный праздник. Отравленный.
Негромкий гул голосов не смолк и тогда, когда зарокотали струны большой стоячей арфы.
Но арфа не смолкла. У большой арфы волшебный звук, он тает в воздухе и оставляет после себя след, и душа отзывается дрожанию струн. Когда вступил голос, не заметил никто. Он просто был, без слов, чистый, серебряный, он отделился от основной мелодии, как будто приоткрылся веер и показался обтягивающий его яркий шелк. Второй голос вступил уже в полной тишине.
Когда растает последний лед,
Раскроется первый лист,
И ветер тяжкие сны унесет
От сонных очей земли,
Когда в небесах рассмеется вдруг
Серебряная гроза,
И криками птиц отзовется юг -
Тогда я вернусь назад.
Мягкий, грудной голос не имел достаточно силы, чтобы заполнить зал и перекрыть шум, но шум стихал сам. Песня лилась, как волна, смывая страх и напряжение.
Вернусь дождем и талой водой,
Облаком в вышине,
Ветром вернусь и степной травой,
Желтым песком на дне,
Оленем в лесу и орлом в облаках,
Ручьем из глубин земли
Пробьюсь, чтобы губы твои ласкать
И жажду твою утолить.
Я стану попутным ветром морей
И облаком в летний зной.
Ясным огнем в темноте ночей
И в черном лесу тропой.
И где бы тебе не пришлось идти
По длани ночей и дней -
Я буду тебя охранять в пути
Которым идешь ты ко мне.
Мерцал золотой искрой прозрачный самоцвет во лбу северянки, белые рукава были как сияющие крылья, и окружавшие ее девушки казались стаей волшебных птиц - из тех, что купаются в заповедных озерах, сбросив на берегу лебединые одежды.
Когда четыре ветра небес
Сойдутся на буйный пир
И алым яблоком упадет
В ладони вечности мир,
И солнце, как новый посев взойдет
Былые беды гоня,
И время снова начнет свой ход -
Тогда ты найдешь меня.
***
В эту ночь в городе, в больнице для бедных, местер Хольс записал в книгу наблюдений, что больной с мозговой горячкой, которому он накануне начертал удерживающие душу знаки, пережил кризис и остался жив. Знаки местер Хольс вычитал в аэннийском древнем трактате и давно искал случая проверить их на практике - то есть дать телу время на одоление болезни. А тут и случай подвернулся - странствующий подмастерье вытащил из речки двух детишек, да простыл так, что началась мозговая горячка. Ну, вот теперь-то болезнь пошла на спад, жар стал утихать и больной заснул. Благодаря ли знакам, или собственной выносливости, но парень выживет.
Местер Хольс услышал, как бьет на башнях полночь, и заторопился открыть припасенную баклажку с чистейшим бренди. И выпил во славу могущественных аэннийский лекарей, их искусства и выздоровления больного.
---------------
Стихи illet