Роберт Вальзер "Прогулка" [продолжение]
Не оборачиваясь на этот призрак, на этого достойного сожаления колосса и сверхчеловека, к чему у меня поистине не было ни малейшей охоты, я зашагал дальше, вдыхая нежный теплый воздух и стараясь избавиться от мрачного впечатления, произведенного отталкивающим исполинским обликом, и скоро оказался в еловом лесу, в который уводила, лукаво извиваясь, приветливая дорожка, по которой я с удовольствием и последовал. Дорога и земля под деревьями расстилались как ковер, и здесь, в глубине леса, стояла тишина, как в душе счастливого человека, как в храме, как во дворце, как в заколдованном сказочном замке, зачарованном замке Спящей красавицы, в котором все уснуло и замерло много столетий назад.Я углублялся все дальше в лес и, возможно, позволю себе красивость, если скажу, что казался себе златоволосым принцем в бранных доспехах. В лесу было так торжественно, что причудливые и торжественные фантазии охватывали воображение впечатлительного путника. Какое счастье я испытал в дивной лесной тишине! Время от времени издалека в эту отрешенность и чарующий мрак проникал слабый гул, далекий стук, или свист, или еще какой-то шум, и эти отдаленные звуки только усиливали царящее кругом безмолвие, и я вдыхал его полной грудью, буквально впивал его, захлебываясь. Молчание это прерывалось там и сям звонкими голосами птиц, невидимых за чудесным священным покровом. Так я стоял и прислушивался, и вдруг меня пронзило острое невыразимое ощущение единства со всем мирозданием и охватило рожденное им чувство благодарности, рвущейся из души. Ели поднимались вокруг прямые, как колонны, все замерло и боялось шелохнуться в огромном нежном лесу, который весь был пронизан и наполнен неслышимыми голосами. До моего уха невесть откуда доносились отзвуки прошедших миров. «О, вот и я хотел бы так встретить смерть, коли суждено. Счастливое воспоминание сделает меня счастливым и в могиле, и благодарность оживит меня в смерти. Слова благодарности за наслаждение, за радость, за восхищение. Слова благодарности за эту жизнь и упоение радостью». Высоко в верхушках елей послышался легкий шелест. Мне подумалось: «Любить и целовать здесь было бы божественно прекрасно. Ступать босыми ногами по этой дивной почве - наслаждение, а тишина пробуждает в чувствующей душе потребность в молитве. Как, должно быть, сладостно умереть и покоиться неприметно в этой прохладной лесной земле. Ах, если бы можно было чувствовать смерть после смерти и наслаждаться ею! Может, это так и есть. Как чудесно было бы лежать в маленькой тихой могиле в лесу. Может, я мог бы слышать пение птиц и шелест деревьев надо мной? Мне бы этого так хотелось». Солнечный луч восхитительно стоят между дубами, как сияющая колонна, и лес казался мне милой зеленеющей могилой. Но скоро я снова вышел на светлый простор и вернулся в жизнь.
Сейчас самое время появиться трактиру, чудесному, уютному, приветливому заведению на самом краю леса, из которого я только что вышел, загородному ресторанчику с тенистым садом, дарующим живительную прохладу. Вот бы этому саду быть на изящном холме, откуда открываются потрясающие виды, и впритык к нему был бы еще один холм повыше, насыпной, с обзорной площадкой или ротондой, чтобы можно было стоять подолгу и наслаждаться живописными окрестностями. Кружка пива или бокал вина точно бы не помешали. Однако человек, совершающий эту прогулку, напоминает себе своевременно, что не такой уж это изнурительный марш. Это ведь не утомительный переход по горам, что виднеются вдали, в голубой переливающейся дымке, будто окутанные белым дыханием. Ему следует честно признаться себе в том, что жажда его еще не смертельна и не столь мучительна, поскольку пройденный им путь был не таким уж и долгим. Речь ведь идет скорее о легкой непринужденной прогулке, чем об утомительном путешествии или походе, скорее о променаде, чем о бешеной скачке или марше, а потому он осмотрительно и справедливо отказывается от идеи зайти освежиться в сие отрадное заведение и ретируется. Благонамеренные читатели этих строк обязательно наградят аплодисментами его прекрасное решение и добрую волю. Но разве я не воспользовался случаем уже час назад объявить юную певицу? Вот ее выступление.
Причем в низком окне первого этажа.
Дело в том, что, дав крюк по лесу, я выбрался теперь снова на большую дорогу и услыхал…
Но стоп! Чувство такта требует здесь небольшой паузы. Писатели, кое-что смыслящие в своей профессии, отнесутся к этому с полнейшим пониманием. Они с радостью время от времени откладывают перо. От долгого писания устаешь, как от земляных работ.
Из низкого окошка я услыхал народные напевы и мелодии из опер, исполняемые премилым свежайшим голосом, который лился в мои изумленные уши совершенно бесплатно, как утренняя услада для моего слуха, как предобеденный концерт. Юная девушка в светлом платье, еще школьница, но уже высокая и стройная, стояла в окне убогого пригородного домика и просто восхитительно пела голубому небу. Приятнейшим образом пораженный и очарованный этим неожиданным пением, я остановился в сторонке, чтобы не мешать певице и не лишить себя этого наслаждения. Песня, которую пела девушка, была счастливой и радостной. Мелодия звучала, как само юное, невинное счастье жизни и любви. Звуки устремлялись в небо, подобно ангелам с белоснежными крыльями, а оттуда падали вниз и, казалось, умирали с улыбкой. Это казалось умиранием от печали, и еще умиранием от избытка нежной радости, быть может, от безмерно счастливой любви и жизни, а еще от невозможности жить из-за слишком насыщенного и прекрасного ожидания от жизни, ибо это нежное, переполненное до краев любовью и счастьем ожидание, безоглядно вторгаясь в бытие, летит кувырком, будто разбивается о себя самое. Когда замолкло простое и в то же время полное очарования пение, тающая мелодия Моцарта или песенка пастушки, я подошел к девушке, поздоровался и попросил позволения поздравить ее с прекрасным голосом и похвалил за необыкновенно задушевное исполнение. Юная дива, напоминавшая газель или антилопу в девичьем образе, обратила на меня свои красивые карие глаза с удивлением и недоумением. У нее было нежное лицо с тонкими чертами, и улыбалась она любезно и пленительно. «Вам суждено, - сказал я, - блистательное будущее и великая карьера, если вы только сумеете сберечь и заботливо развить ваш прекрасный, юный, богатый голос, для чего потребуется и ваше старание, и участие других. Я вижу в вас, признаюсь честно и откровенно, великую оперную певицу будущего! Несомненно, вы наделены острым умом, ваш характер мягок и податлив, и, если мои догадки справедливы, в вас определенно есть душевная отвага. Вам присущи сердечный пламень и явное благородство души - я почувствовал это в вашем дивном и поистине прекрасном пении. У вас талант, и более того - вы несомненно гениальны. И я не просто так вам говорю тут пустые слова или неправду. Очень прошу вас отнестись к вашему возвышенному дарованию с должной заботой, не растратить его преждевременно и попусту и стараться следить, чтобы его вам не изуродовали, не искалечили. Покамест могу только сказать вам откровенно, что вы поете просто восхитительно и что в этом кроется что-то очень серьезное и значительное. И прежде всего это значит, что вы должны посвящать себя усердным занятиям пением изо дня в день. Упражняйтесь и пойте, но соблюдая должную меру. Убежден, что вы еще сами толком не знаете силы и размеров сокровища, которым вы обладаете. В вашем пении уже звучит природа, вашим голосом простодушно поет живое естество и сама жизнь, избыток поэзии и человечности. Похоже, именно это дает право сказать вам и даже уверить вас в том, что вы обещаете стать во всех смыслах настоящей певицей, потому что вы, кажется, именно тот человек, который может петь только всем своим внутренним существом, который только в пении начинает по-настоящему жить и находить радость жизни, который всю свою жадность счастья до такой степени переносит в искусство пения, что все человеческое и лично значимое, все, что наполняет душу, все сокровенное возводится в нечто высшее, к идеалу. В красивом пении всегда сливается прожитое, сконцентрированное и спрессованное ощущение, чувство, перенасыщенная, готовая к взрыву страстность стесненной жизни и растроганной души, и с таким искусством пения женщина, если она сумеет воспользоваться благоприятными обстоятельствами и подняться по лестнице, ступеньки которой образуют чудесные случайности, способна стать звездой на музыкальном небосклоне и завоевать сердца, приобрести большие богатства, вызывать у публики приступы восторга и бури оваций, снискать искреннюю любовь и восхищение королей и королев».
Девушка прислушивалась к моим словам серьезно и удивленно, а я произносил их скорее для моего собственного удовольствия, ибо крошка была еще слишком мала и незрела, чтобы понять и оценить эту речь.
Уже издалека я вижу железнодорожный переезд, через который мне предстоит перейти, но это еще ждет меня впереди, а пока, и это обязательно нужно сообщить читателю, мне необходимо исполнить еще два-три важных задания и покончить с некоторыми, требующими особого внимания, делами. Об этих обстоятельствах я должен буду отчитаться с предельной точностью и как нельзя подробнее. С вашего благосклонного дозволения смею заметить, что собираюсь мимоходом заглянуть в элегантное ателье мужского платья, то бишь в портновскую мастерскую, по поводу нового костюма, который мне нужно примерить и при необходимости вернуть на переделку. Во-вторых, я должен платить непосильные налоги городской управе, и в-третьих, мне нужно отнести одно весьма примечательное письмо на почту и бросить его там в почтовый ящик. Сами видите, сколько мне всего нужно переделать и насколько это с виду бесцельная и приятная во всех отношениях прогулка на поверку выходит хлопотной и битком набитой практическими делами. Так что будьте добры простить мне все задержки, промедления и опоздания, а также занудные разбирательства с мастерами и канцеляристами, да к тому же, вас, быть может, даже развлекут и обрадуют эти отступления и вставки. Заранее спешу учтиво принести мои извинения за все вытекающие отсюда длинноты, долготы и широты. Представал ли когда-нибудь хоть один провинциальный или столичный писатель более робким и вежливым перед своими читателями? Думаю, что вряд ли, и потому продолжаю с абсолютно спокойной совестью мои рассказы и болтовню и сообщаю нижеследующее.
Господи помилуй, да ведь уже самая пора заскочить к фрау Эби на званый обед и откушать. Вот как раз бьет половину первого. К счастью, эта дама проживает совсем близко, рукой подать. Остается только изворотливым угрем проскользнуть к ней в дом, как в нору, в приют для голодающих бедняков и одичалых опустившихся типов.
Фрау Эби
приняла меня наилюбезнейшим образом. Моя пунктуальность была шедевром. Известно, как редки настоящие шедевры. Фрау Эби, увидев меня, улыбнулась чрезвычайно учтиво. Она протянула мне свою милую ручку так сердечно и приветливо, что совершенно меня, так сказать, очаровала, и сразу провела в столовую, где пригласила сесть за стол, что я, конечно же, исполнил с величайшим удовольствием и абсолютно непринужденно. Без всяких глупых церемоний я принялся простодушно за дело, уплетая за обе щеки и даже отдаленно не подозревая, что мне предстоит пережить. Итак, я живо набросился на еду и начал отважно вкушать. Такого рода отвага, как известно, не требует особых усилий. Тем временем я с некоторым изумлением обратил внимание на то, что фрау Эби смотрит на меня чуть ли не с благоговением. Это показалось мне немного странным. Очевидно ее растрогало то, как я хватал куски и глотал. Это необычное явление меня удивило, но я не придал этому большого значения. Когда я вознамерился вступить с ней в беседу и поболтать немного, фрау Эби воздержалась от разговора, заявив, что с величайшей радостью помолчит со мной. Эти странные слова озадачили, и мне стало как-то тревожно. В глубине души я начал побаиваться фрау Эби. Когда я уже перестал отрезать куски и засовывать их в рот, поскольку почувствовал, что уже так сыт, что не могу больше, она сказала мне почти нежным голосом, в котором слышался материнский упрек: «Ну что же вы ничего не едите. Подождите, я отрежу вам сейчас действительно сочный большой кусок». Меня охватил ужас, но я нашел в себе силы вежливо и учтиво возразить, что пришел в основном за тем, чтобы искрить мыслями и блистать остроумием, на что фрау Эби с обворожительной улыбкой ответила, что вовсе не считает это необходимым. «Я больше не в состоянии ничего съесть», - выдавил я из себя глухо. Я был уже так набит, что почти задыхался, и к тому же вспотел от страха. Фрау Эби сказала: «Но я никак не могу позволить вам остановиться, перестать отрезать куски и засовывать их в рот, я ни за что не поверю, что вы действительно наелись. Вы определенно говорите неправду, когда утверждаете, будто так набили живот, что вот-вот задохнетесь. Вынуждена объяснять себе это вашей вежливостью. И отказываюсь от всяких остроумных бесед, как уже сказала вам, с удовольствием. Уверена, что вы пришли ко мне главным образом за тем, чтобы показать, какой у вас отменный аппетит, и доказать, какой вы первоклассный едок. Ничто не сможет переубедить меня. Сердечно хотела бы вас попросить по доброй воле смириться с неизбежным. Поверьте, у вас нет никакой иной возможности выйти из-за стола, кроме как доев подчистую все, что я вам уже положила на тарелку и еще положу. Боюсь, что вы безвозвратно пропали, ведь вы должны знать, что на свете еще есть такие домашние хозяйки, которые будут потчевать гостей и заставлять их есть и пить, пока те не лопнут. Вас ждет жалкая плачевная участь, но вы найдете в себе мужество достойно принять ее. Нам всем однажды предстоит принести какую-то большую жертву. Повинуйтесь и ешьте. В повиновении есть особая сладость. Что за беда, если вы при этом погибнете. Вот этот нежный, аппетитный кусище вы, конечно, еще осилите, я знаю. Мужайтесь, мой милый друг! Нам всем нужно побольше смелости. Грош нам цена, если мы всегда утверждаем лишь собственную волю. Соберитесь с силами и заставьте себя совершить невозможное, вынести невыносимое и стерпеть нестерпимое. Вы даже не поверите, какую радость доставляет мне смотреть, как вы будете есть до потери сознания. Вы даже не можете себе представить до какой степени огорчите меня, если откажетесь. Но вы же так не поступите, правда? Правда же? Кусайте, глотайте, даже если кусок уже не лезет больше в горло».
- Ужасная женщина, чего вы от меня хотите? - закричал я, выскочив из-за стола с намерением стремглав броситься прочь. Однако фрау Эби меня удержала, громко и сердечно расхохоталась и призналась мне, что позволила себе надо мной пошутить, за что просит меня на нее не обижаться. «Я хотела лишь показать вам, что бывает, когда некоторые хозяйки не знают меры в угождении своих гостей».
Тут и я, разумеется, расхохотался, и должен признать, что шалость фрау Эби мне пришлась по душе. Она хотела, чтобы я остался у нее до самого вечера и даже рассердилась, когда я сказал ей, что, к сожалению, для меня совершенно не представляется возможным составить ей компанию, поскольку меня ждут всякие важные неотложные дела. Мне было чрезвычайно лестно услышать, как фрау Эби сожалела о моем вынужденном скором уходе. Она спросила, действительно ли мне так необходимо срочно удрать и улизнуть, на что я заверил ее всеми святыми, что лишь самая крайняя необходимость в силе заставить меня так спешно покинуть столь приятное место и расстаться с такой привлекательной и почтенной особой. С этими словами я с нею и распрощался.
Теперь мне предстояло сразить, ошеломить, обуздать и победить строптивого упрямца, очевидно, безгранично уверенного в непогрешимости своего бесспорно виртуозного мастерства и всецело проникнутого сознанием своей значительности и своих выдающихся способностей, и в этой своей уверенности совершенно непоколебимого портного, или Marchand Tailleur.
Поколебать портновскую самоуверенность - задача из самых трудных и головоломных, требующих отваги и отчаянной решимости не отступать. Портные с их мировоззрением всегда вызывают у меня чувство сильного страха, но я нисколько не стыжусь в этом признаться, ибо сей страх понятен и объясним. Вот и теперь я приготовился к неприятному, даже, быть может, к наинеприятнейшему и даже еще более худшему, и вооружился для этой опасной наступательной операции такими свойствами, как мужество, упорство, гнев, негодование, презрение, вплоть до презрения к смерти, и с этим без сомнения весьма достойным оружием я надеялся успешно и победоносно выступить против язвительной иронии и насмешки, скрытой за лицемерным чистосердечием. Но все вышло по-другому. Но пока я об этом умолчу, тем более что мне ведь еще нужно сперва отправить письмо. Я ведь только что решил сперва зайти на почту, оттуда к портному и только потом отправиться платить налоги. Почта, миленькое строение, оказалось у меня прямо под носом. Я бодро вошел туда и попросил у почтового служащего марку, которую наклеил на конверт. Опуская его бережно в ящик, я еще раз мысленно пробежал написанное, взвешивая и проверяя каждое слово. Я прекрасно помнил, что письмо содержало нижеследующее:
Требующий глубокого уважения господин!
Сие своеобразное обращение имеет целью заверить Вас, что отправитель настоящего послания относится к Вам весьма неприязненно. Знаю, что мне никогда не дождаться уважения от Вас и Вам подобных, поскольку Вы и Вам подобные слишком высокого мнения о себе, что мешает Вам понимать других и испытывать к ним чувство уважения. Мне определенно известно, что Вы принадлежите к типу людей, которые мнят о своем величии, поскольку они бесцеремонны и невежливы, которые кажутся себе всемогущими лишь оттого, что пользуются протекцией, и которые считают себя мудрыми, потому что им приходит в голову словечко «мудрый». Люди, подобные Вам, проявляют отвагу в том, чтобы бессердечно, нагло, грубо и жестоко обращаться с бедными и беззащитными. Люди, подобные Вам, от чрезвычайно большого ума полагают, что им необходимо везде быть первыми, во всем быть правыми и денно и нощно торжествовать над всеми. Люди, подобные Вам, даже не замечают, как это глупо, и не только недостижимо вообще, но и не может быть желаемо. Люди, подобные Вам, чванливые спесивцы и всегда готовы с усердием служить жестокому насилию. Люди, подобные Вам, проявляют незаурядное мужество в том, чтобы старательно избегать проявления настоящего мужества, потому что они знают, что всякое истинное мужество ведет к потерям, зато они мужественны в своем непомерном желании и непомерном усердии притворяться добрыми и славными. Люди, подобные Вам, не уважают ни возраст, ни заслуги и меньше всего труд. Люди, подобные Вам, уважают деньги, и это уважение к деньгам не дает им ценить что-либо еще. Тот, кто честно зарабатывает свой хлеб в поте лица, в глазах людей, подобных Вам, просто осел. Я не ошибаюсь, потому что всем своим нутром чувствую, что прав. Не боюсь заявить Вам прямо в лицо, что Вы злоупотребляете своим служебным положением, потому что Вам прекрасно известно, какие осложнения и неприятности повлекла бы за собой попытка дать Вам по рукам. Но и те милости покровителей, которыми Вы прикрываетесь, и те благоприятные условия, которые Вас окружают, не спасут Вас, ведь Вы и сами несомненно чувствуете всю шаткость Вашего положения. Вы злоупотребляете доверием, не держите слова, с легкостью унижаете честь и достоинство тех, кто встречается Вам на пути, прикрываете благотворительностью нещадную эксплуатацию, предаете дело и клевещите на того, кто честно служит, Вы в высшей степени нерешительны и ненадежны и проявляете качества, которые можно простить девице, но никак не мужчине. Приношу извинения, что разрешаю себе считать Вас слабаком, и позвольте искренне заверить Вас, что почту за благо впредь не иметь с Вами никаких дел, чем отдаю должное необходимой мере вежливости и заданной степени уважения, которое Вы заслужили со стороны человека, которому выпало весьма скромное удовольствие быть с Вами знакомым.
Я уже почти раскаивался, что доверил почте доставку этого послания разбойника с большой дороги, каким оно мне показалось теперь, ибо в нем я объявлял беспощадную войну и разрыв дипломатических, вернее, экономических отношений не кому-нибудь, а одному начальственному влиятельному лицу. Так или иначе, я дал ход драчливому письму и утешал себя тем, что этот человек, то бишь сей требующий глубокого уважения к себе господин, быть может, вообще не прочтет мое послание, так как споткнется уже о второе или третье слово, и чтение ему сразу наскучит, и он, не теряя времени и сил, швырнет мои пламенные излияния в корзину для бумаг, поглощающую и скрывающую все неугодное. «К тому же подобные вещи забываются очень скоро, в течение пары месяцев или полугода», - философски заключил я и бесстрашно зашагал к портному.
Таковой сидел себе в прекрасном расположении духа и, казалось, с самой чистой совестью на свете, в своем изящном модном салоне или мастерской, битком набитой благоухающими рулонами сукна и обрезками материй. Идиллию дополняла верещавшая в клетке птичка, а в углу плут-подмастерье усердно что-то кроил. Владелец мастерской господин Дюнн, увидев меня, вежливо поднялся со своего места, где старательно орудовал иголкой, дабы учтиво поприветствовать посетителя. «Вы пришли за новым костюмом, сшитым для вас нашей фирмой, он готов и, без всякого сомнения, будет сидеть на вас безупречно», - заявил он, протянув мне руку слишком уж по-свойски, на что я не побоялся стиснуть ее в ответ. «Я пришел, - ответил я, - чтобы бесстрашно и с надеждой приступить к примерке, хотя меня переполняет недоброе предчувствие».
Господин Дюнн заявил, что все мои опасения напрасны, поскольку он гарантирует качество покроя и пошива. С этими словами он провел меня в боковую комнату, откуда тотчас же смылся. Его заверения и гарантии только усиливали мои плохие предчувствия. Скорая примерка повергла меня в самое угнетенное состояние. С трудом скрывая переполнявшую меня досаду, я резко и твердо потребовал к себе господина Дюнна, которому бросил в лицо с предельным спокойствием и благородным негодованием уничтожающее восклицание: «Так я и знал!»
- Дражайший, хороший мой, ну зачем так волноваться по пустякам?
Я с трудом выдавил из себя: «Уж чего-чего, а поводов для волнения и досады тут предостаточно. Оставьте ваши неуместные увещевания при себе и, будьте любезны, перестаньте меня успокаивать. То, что вы сделали вместо обещанного безупречного костюма, внушает крайнюю тревогу. Оправдались все мои смутные и явные опасения и подтвердились все наихудшие предчувствия. Как вы смеете ручаться за безупречность покроя и пошива и откуда у вас берется самонадеянность заверять меня, будто вы мастер своего дела, если вы даже при мало-мальской честности и при самых последних остатках правдивости и внимательности должны без обиняков признать, что все кончилось полным крахом и что гарантированный вашей уважаемой и замечательной фирмой безупречный костюм безнадежно испорчен?»
- Покорнейше прошу вас воздержаться от таких выражений, как «испорчен».
- Постараюсь держать себя в руках, господин Дюнн.
- Благодарю вас и сердечно рад столь любезному намерению.
- С вашего позволения, я требую, чтобы вы основательно переделали этот костюм, в котором, как только что показала тщательная примерка, нашлась масса ошибок, дефектов и недостатков.
- Это можно.
- Недовольство, досада и боль, переполняющие меня, заставляют заявить вам, что вы сильно огорчили меня.
- Клянусь, что сожалею об этом.
- Ваша готовность поклясться, будто сожалеете, что огорчили меня и вконец испортили мне настроение, абсолютно ничего не меняет в этом бракованном костюме, и я наотрез отказываюсь принять его и хоть в какой-то мере признать ваши старания, поскольку здесь и речи не может быть об одобрении и похвалах. Взгляните на пиджак, я остро чувствую, как он превращает меня в горбуна и урода, с этим безобразием я не смогу смириться ни при каких обстоятельствах. Я просто вынужден протестовать против такого злонамеренного обезображивания моей фигуры. Рукава страдают весьма сомнительной длиной, а жилетка прямо будто идеально создана для того, чтобы производить скверное впечатление и наводить на малоприятную мысль, что у ее обладателя толстый живот. Брюки просто вызывают отвращение. От их фасона и покроя волосы встают дыбом. Там, где этот жалкий, убогий и нелепый шедевр портновского искусства, претендующий быть брюками, должен быть достаточно широким, он оказывается узким и тянет, а там, где должен быть узким, наоборот, все слишком просторно. Эта ваша работа, господин Дюнн, вообще начисто лишена фантазии, и результат вашего труда свидетельствует о нехватке интеллекта. От вашего костюма так и веет чем-то жалким, ничтожным, глупым, доморощенным, смешным и боязливым. Того, кто это изготовил, уж никак нельзя причислить к одаренным натурам. Подобное полное отсутствие таланта просто прискорбно.
У господина Дюнна однако хватило наглости мне заявить:
- Право, не понимаю вашего возмущения и никогда ничто меня не сподвигнет это понять. Все ваши бесконечные упреки, высказанные вами в столь резкой форме, для меня непостижимая загадка и так, скорее всего, загадкой и останутся. Костюм сидит великолепно. Никто не сможет меня в этом переубедить. Вы выглядите в нем просто неотразимо, и моя уверенность в этом непоколебима. К некоторым отличающим его особенностям и своеобразию вы в самом скором времени привыкнете. У меня заказывают гардероб высшие государственные чиновники, а также к моим благосклонным клиентам относятся и господа председатели судейской коллегии. Этого безусловно неопровержимого доказательства моего мастерства вам разве не достаточно? Я не собираюсь удовлетворять чрезмерные запросы и неоправданные ожидания, а на наглые требования мастер Дюнн не обращает никакого внимания. Люди более высокого положения и господа поблагороднее вас были во всех отношениях довольны моим мастерством и искусством. Теперь вам и возразить-то нечего.
Поскольку я был вынужден признать, что ничего не поделаешь и что моя отчаянная и, возможно, слишком пылкая атака обернулась болезненным и позорным поражением, то я решил вывести мои войска из этой злосчастной баталии, протрубил отбой и сконфуженно обратился в бегство. Вот так и окончилась моя бесшабашная авантюра с портным. Стараясь не глядеть по сторонам, я прямиком поспешил в кассу налоговой инспекции. Однако тут придется исправить одну грубейшую ошибку.
Как теперь, по прошествии некоторого времени, стало очевидно, речь шла не об уплате налогов, а пока что лишь о беседе с президентом достопочтенной налоговой комиссии, а также о произнесении или вручении торжественной декларации. Пусть читатель извинит мне ошибку и любезно выслушает, что я собираюсь ему на сей счет сообщить. Подобно тому, как стойкий и непоколебимый портной Дюнн обещал и гарантировал безупречность своего шедевра, так и я обещаю и гарантирую точность и подробность, а также краткость и лаконичность требуемой налоговой декларации.
Сразу же, как в полынью, ныряю в эту весьма пикантную ситуацию.
- Позвольте объяснить вам, - открыто и прямо обратился я к налоговому инспектору, а возможно, и какому-то высокому налоговому начальнику, преклонившему ко мне свое царственное ухо, дабы выслушать с должным вниманием мое сообщение, - что я бедный писатель и сочинитель, так сказать Homme de Lettres и располагаю весьма ненадежным доходом. О каком-либо накоплении капитала в моем случае, конечно, не может быть и речи. Констатирую это к моему великому сожалению, но не впадаю по такому плачевному поводу в отчаяние и не лью слезы. Как говорится, выкручиваюсь, свожу концы с концами. В роскоши мне не утонуть, это вам с первого взгляда ясно. Питаюсь я просто и скудно. Может, вам и пришла в голову мысль, что я хозяин-барин и обладатель всяких постоянных доходов, однако вынужден вежливо, но решительно отвергнуть такую идею и все подобные предположения, дабы заявить вам нехитрую голую правду, которая, как ни крути, гласит: я абсолютно свободен от богатства, зато обременен всеми видами бедности, и будьте добры это учесть. По воскресным дням я носа не кажу на улицу, потому что не могу позволить себе выходного платья. Мой умеренный бережливый образ жизни роднит меня с полевой мышкой. У воробья и то больше шансов разбогатеть, нежели у вашего челобитчика и налогоплательщика. Я написал книги, которые, к сожалению, не нравятся публике, и вот гнетущие последствия. Не сомневаюсь ни единой секунды в том, что вы все сами видите и, вследствие вышесказанного, понимаете мою финансовую ситуацию. У меня нет никакого положения в обществе, ни авторитета, это ясно как день. Никаких обязательств по отношению к такому человеку, как я, ни у кого и быть, похоже, не может. Мало кто проявляет живой интерес к художественной литературе, к тому же безжалостная критика, которой каждый считает своим долгом подвергнуть произведения нашего брата, является еще одной причиной моих бедствий и, как тормозная колодка, препятствует достижению хоть какого-нибудь скромного благополучия. Правда, существуют добросердечные покровители и милые покровительницы, которые время от времени благородно оказывают мне поддержку, но подаяние - это отнюдь не доход, а вспоможение - не состояние. По этим внятным и убедительным причинам, мой глубокоуважаемый господин инспектор, я бы осмелился просить вас отказаться в отношении меня от какого-либо повышения налоговой ставки, о котором вы уведомили, и я должен вас просить, если не умолять, оценить мою платежеспособность елико возможно низко.
Господин начальник, или таксатор, сказал:
- Да вас только и видно всегда гуляющим!
Окончание рассказа: http://readli.net/chitat-online/?b=281463&pg=8
Сейчас самое время появиться трактиру, чудесному, уютному, приветливому заведению на самом краю леса, из которого я только что вышел, загородному ресторанчику с тенистым садом, дарующим живительную прохладу. Вот бы этому саду быть на изящном холме, откуда открываются потрясающие виды, и впритык к нему был бы еще один холм повыше, насыпной, с обзорной площадкой или ротондой, чтобы можно было стоять подолгу и наслаждаться живописными окрестностями. Кружка пива или бокал вина точно бы не помешали. Однако человек, совершающий эту прогулку, напоминает себе своевременно, что не такой уж это изнурительный марш. Это ведь не утомительный переход по горам, что виднеются вдали, в голубой переливающейся дымке, будто окутанные белым дыханием. Ему следует честно признаться себе в том, что жажда его еще не смертельна и не столь мучительна, поскольку пройденный им путь был не таким уж и долгим. Речь ведь идет скорее о легкой непринужденной прогулке, чем об утомительном путешествии или походе, скорее о променаде, чем о бешеной скачке или марше, а потому он осмотрительно и справедливо отказывается от идеи зайти освежиться в сие отрадное заведение и ретируется. Благонамеренные читатели этих строк обязательно наградят аплодисментами его прекрасное решение и добрую волю. Но разве я не воспользовался случаем уже час назад объявить юную певицу? Вот ее выступление.
Причем в низком окне первого этажа.
Дело в том, что, дав крюк по лесу, я выбрался теперь снова на большую дорогу и услыхал…
Но стоп! Чувство такта требует здесь небольшой паузы. Писатели, кое-что смыслящие в своей профессии, отнесутся к этому с полнейшим пониманием. Они с радостью время от времени откладывают перо. От долгого писания устаешь, как от земляных работ.
Из низкого окошка я услыхал народные напевы и мелодии из опер, исполняемые премилым свежайшим голосом, который лился в мои изумленные уши совершенно бесплатно, как утренняя услада для моего слуха, как предобеденный концерт. Юная девушка в светлом платье, еще школьница, но уже высокая и стройная, стояла в окне убогого пригородного домика и просто восхитительно пела голубому небу. Приятнейшим образом пораженный и очарованный этим неожиданным пением, я остановился в сторонке, чтобы не мешать певице и не лишить себя этого наслаждения. Песня, которую пела девушка, была счастливой и радостной. Мелодия звучала, как само юное, невинное счастье жизни и любви. Звуки устремлялись в небо, подобно ангелам с белоснежными крыльями, а оттуда падали вниз и, казалось, умирали с улыбкой. Это казалось умиранием от печали, и еще умиранием от избытка нежной радости, быть может, от безмерно счастливой любви и жизни, а еще от невозможности жить из-за слишком насыщенного и прекрасного ожидания от жизни, ибо это нежное, переполненное до краев любовью и счастьем ожидание, безоглядно вторгаясь в бытие, летит кувырком, будто разбивается о себя самое. Когда замолкло простое и в то же время полное очарования пение, тающая мелодия Моцарта или песенка пастушки, я подошел к девушке, поздоровался и попросил позволения поздравить ее с прекрасным голосом и похвалил за необыкновенно задушевное исполнение. Юная дива, напоминавшая газель или антилопу в девичьем образе, обратила на меня свои красивые карие глаза с удивлением и недоумением. У нее было нежное лицо с тонкими чертами, и улыбалась она любезно и пленительно. «Вам суждено, - сказал я, - блистательное будущее и великая карьера, если вы только сумеете сберечь и заботливо развить ваш прекрасный, юный, богатый голос, для чего потребуется и ваше старание, и участие других. Я вижу в вас, признаюсь честно и откровенно, великую оперную певицу будущего! Несомненно, вы наделены острым умом, ваш характер мягок и податлив, и, если мои догадки справедливы, в вас определенно есть душевная отвага. Вам присущи сердечный пламень и явное благородство души - я почувствовал это в вашем дивном и поистине прекрасном пении. У вас талант, и более того - вы несомненно гениальны. И я не просто так вам говорю тут пустые слова или неправду. Очень прошу вас отнестись к вашему возвышенному дарованию с должной заботой, не растратить его преждевременно и попусту и стараться следить, чтобы его вам не изуродовали, не искалечили. Покамест могу только сказать вам откровенно, что вы поете просто восхитительно и что в этом кроется что-то очень серьезное и значительное. И прежде всего это значит, что вы должны посвящать себя усердным занятиям пением изо дня в день. Упражняйтесь и пойте, но соблюдая должную меру. Убежден, что вы еще сами толком не знаете силы и размеров сокровища, которым вы обладаете. В вашем пении уже звучит природа, вашим голосом простодушно поет живое естество и сама жизнь, избыток поэзии и человечности. Похоже, именно это дает право сказать вам и даже уверить вас в том, что вы обещаете стать во всех смыслах настоящей певицей, потому что вы, кажется, именно тот человек, который может петь только всем своим внутренним существом, который только в пении начинает по-настоящему жить и находить радость жизни, который всю свою жадность счастья до такой степени переносит в искусство пения, что все человеческое и лично значимое, все, что наполняет душу, все сокровенное возводится в нечто высшее, к идеалу. В красивом пении всегда сливается прожитое, сконцентрированное и спрессованное ощущение, чувство, перенасыщенная, готовая к взрыву страстность стесненной жизни и растроганной души, и с таким искусством пения женщина, если она сумеет воспользоваться благоприятными обстоятельствами и подняться по лестнице, ступеньки которой образуют чудесные случайности, способна стать звездой на музыкальном небосклоне и завоевать сердца, приобрести большие богатства, вызывать у публики приступы восторга и бури оваций, снискать искреннюю любовь и восхищение королей и королев».
Девушка прислушивалась к моим словам серьезно и удивленно, а я произносил их скорее для моего собственного удовольствия, ибо крошка была еще слишком мала и незрела, чтобы понять и оценить эту речь.
Уже издалека я вижу железнодорожный переезд, через который мне предстоит перейти, но это еще ждет меня впереди, а пока, и это обязательно нужно сообщить читателю, мне необходимо исполнить еще два-три важных задания и покончить с некоторыми, требующими особого внимания, делами. Об этих обстоятельствах я должен буду отчитаться с предельной точностью и как нельзя подробнее. С вашего благосклонного дозволения смею заметить, что собираюсь мимоходом заглянуть в элегантное ателье мужского платья, то бишь в портновскую мастерскую, по поводу нового костюма, который мне нужно примерить и при необходимости вернуть на переделку. Во-вторых, я должен платить непосильные налоги городской управе, и в-третьих, мне нужно отнести одно весьма примечательное письмо на почту и бросить его там в почтовый ящик. Сами видите, сколько мне всего нужно переделать и насколько это с виду бесцельная и приятная во всех отношениях прогулка на поверку выходит хлопотной и битком набитой практическими делами. Так что будьте добры простить мне все задержки, промедления и опоздания, а также занудные разбирательства с мастерами и канцеляристами, да к тому же, вас, быть может, даже развлекут и обрадуют эти отступления и вставки. Заранее спешу учтиво принести мои извинения за все вытекающие отсюда длинноты, долготы и широты. Представал ли когда-нибудь хоть один провинциальный или столичный писатель более робким и вежливым перед своими читателями? Думаю, что вряд ли, и потому продолжаю с абсолютно спокойной совестью мои рассказы и болтовню и сообщаю нижеследующее.
Господи помилуй, да ведь уже самая пора заскочить к фрау Эби на званый обед и откушать. Вот как раз бьет половину первого. К счастью, эта дама проживает совсем близко, рукой подать. Остается только изворотливым угрем проскользнуть к ней в дом, как в нору, в приют для голодающих бедняков и одичалых опустившихся типов.
Фрау Эби
приняла меня наилюбезнейшим образом. Моя пунктуальность была шедевром. Известно, как редки настоящие шедевры. Фрау Эби, увидев меня, улыбнулась чрезвычайно учтиво. Она протянула мне свою милую ручку так сердечно и приветливо, что совершенно меня, так сказать, очаровала, и сразу провела в столовую, где пригласила сесть за стол, что я, конечно же, исполнил с величайшим удовольствием и абсолютно непринужденно. Без всяких глупых церемоний я принялся простодушно за дело, уплетая за обе щеки и даже отдаленно не подозревая, что мне предстоит пережить. Итак, я живо набросился на еду и начал отважно вкушать. Такого рода отвага, как известно, не требует особых усилий. Тем временем я с некоторым изумлением обратил внимание на то, что фрау Эби смотрит на меня чуть ли не с благоговением. Это показалось мне немного странным. Очевидно ее растрогало то, как я хватал куски и глотал. Это необычное явление меня удивило, но я не придал этому большого значения. Когда я вознамерился вступить с ней в беседу и поболтать немного, фрау Эби воздержалась от разговора, заявив, что с величайшей радостью помолчит со мной. Эти странные слова озадачили, и мне стало как-то тревожно. В глубине души я начал побаиваться фрау Эби. Когда я уже перестал отрезать куски и засовывать их в рот, поскольку почувствовал, что уже так сыт, что не могу больше, она сказала мне почти нежным голосом, в котором слышался материнский упрек: «Ну что же вы ничего не едите. Подождите, я отрежу вам сейчас действительно сочный большой кусок». Меня охватил ужас, но я нашел в себе силы вежливо и учтиво возразить, что пришел в основном за тем, чтобы искрить мыслями и блистать остроумием, на что фрау Эби с обворожительной улыбкой ответила, что вовсе не считает это необходимым. «Я больше не в состоянии ничего съесть», - выдавил я из себя глухо. Я был уже так набит, что почти задыхался, и к тому же вспотел от страха. Фрау Эби сказала: «Но я никак не могу позволить вам остановиться, перестать отрезать куски и засовывать их в рот, я ни за что не поверю, что вы действительно наелись. Вы определенно говорите неправду, когда утверждаете, будто так набили живот, что вот-вот задохнетесь. Вынуждена объяснять себе это вашей вежливостью. И отказываюсь от всяких остроумных бесед, как уже сказала вам, с удовольствием. Уверена, что вы пришли ко мне главным образом за тем, чтобы показать, какой у вас отменный аппетит, и доказать, какой вы первоклассный едок. Ничто не сможет переубедить меня. Сердечно хотела бы вас попросить по доброй воле смириться с неизбежным. Поверьте, у вас нет никакой иной возможности выйти из-за стола, кроме как доев подчистую все, что я вам уже положила на тарелку и еще положу. Боюсь, что вы безвозвратно пропали, ведь вы должны знать, что на свете еще есть такие домашние хозяйки, которые будут потчевать гостей и заставлять их есть и пить, пока те не лопнут. Вас ждет жалкая плачевная участь, но вы найдете в себе мужество достойно принять ее. Нам всем однажды предстоит принести какую-то большую жертву. Повинуйтесь и ешьте. В повиновении есть особая сладость. Что за беда, если вы при этом погибнете. Вот этот нежный, аппетитный кусище вы, конечно, еще осилите, я знаю. Мужайтесь, мой милый друг! Нам всем нужно побольше смелости. Грош нам цена, если мы всегда утверждаем лишь собственную волю. Соберитесь с силами и заставьте себя совершить невозможное, вынести невыносимое и стерпеть нестерпимое. Вы даже не поверите, какую радость доставляет мне смотреть, как вы будете есть до потери сознания. Вы даже не можете себе представить до какой степени огорчите меня, если откажетесь. Но вы же так не поступите, правда? Правда же? Кусайте, глотайте, даже если кусок уже не лезет больше в горло».
- Ужасная женщина, чего вы от меня хотите? - закричал я, выскочив из-за стола с намерением стремглав броситься прочь. Однако фрау Эби меня удержала, громко и сердечно расхохоталась и призналась мне, что позволила себе надо мной пошутить, за что просит меня на нее не обижаться. «Я хотела лишь показать вам, что бывает, когда некоторые хозяйки не знают меры в угождении своих гостей».
Тут и я, разумеется, расхохотался, и должен признать, что шалость фрау Эби мне пришлась по душе. Она хотела, чтобы я остался у нее до самого вечера и даже рассердилась, когда я сказал ей, что, к сожалению, для меня совершенно не представляется возможным составить ей компанию, поскольку меня ждут всякие важные неотложные дела. Мне было чрезвычайно лестно услышать, как фрау Эби сожалела о моем вынужденном скором уходе. Она спросила, действительно ли мне так необходимо срочно удрать и улизнуть, на что я заверил ее всеми святыми, что лишь самая крайняя необходимость в силе заставить меня так спешно покинуть столь приятное место и расстаться с такой привлекательной и почтенной особой. С этими словами я с нею и распрощался.
Теперь мне предстояло сразить, ошеломить, обуздать и победить строптивого упрямца, очевидно, безгранично уверенного в непогрешимости своего бесспорно виртуозного мастерства и всецело проникнутого сознанием своей значительности и своих выдающихся способностей, и в этой своей уверенности совершенно непоколебимого портного, или Marchand Tailleur.
Поколебать портновскую самоуверенность - задача из самых трудных и головоломных, требующих отваги и отчаянной решимости не отступать. Портные с их мировоззрением всегда вызывают у меня чувство сильного страха, но я нисколько не стыжусь в этом признаться, ибо сей страх понятен и объясним. Вот и теперь я приготовился к неприятному, даже, быть может, к наинеприятнейшему и даже еще более худшему, и вооружился для этой опасной наступательной операции такими свойствами, как мужество, упорство, гнев, негодование, презрение, вплоть до презрения к смерти, и с этим без сомнения весьма достойным оружием я надеялся успешно и победоносно выступить против язвительной иронии и насмешки, скрытой за лицемерным чистосердечием. Но все вышло по-другому. Но пока я об этом умолчу, тем более что мне ведь еще нужно сперва отправить письмо. Я ведь только что решил сперва зайти на почту, оттуда к портному и только потом отправиться платить налоги. Почта, миленькое строение, оказалось у меня прямо под носом. Я бодро вошел туда и попросил у почтового служащего марку, которую наклеил на конверт. Опуская его бережно в ящик, я еще раз мысленно пробежал написанное, взвешивая и проверяя каждое слово. Я прекрасно помнил, что письмо содержало нижеследующее:
Требующий глубокого уважения господин!
Сие своеобразное обращение имеет целью заверить Вас, что отправитель настоящего послания относится к Вам весьма неприязненно. Знаю, что мне никогда не дождаться уважения от Вас и Вам подобных, поскольку Вы и Вам подобные слишком высокого мнения о себе, что мешает Вам понимать других и испытывать к ним чувство уважения. Мне определенно известно, что Вы принадлежите к типу людей, которые мнят о своем величии, поскольку они бесцеремонны и невежливы, которые кажутся себе всемогущими лишь оттого, что пользуются протекцией, и которые считают себя мудрыми, потому что им приходит в голову словечко «мудрый». Люди, подобные Вам, проявляют отвагу в том, чтобы бессердечно, нагло, грубо и жестоко обращаться с бедными и беззащитными. Люди, подобные Вам, от чрезвычайно большого ума полагают, что им необходимо везде быть первыми, во всем быть правыми и денно и нощно торжествовать над всеми. Люди, подобные Вам, даже не замечают, как это глупо, и не только недостижимо вообще, но и не может быть желаемо. Люди, подобные Вам, чванливые спесивцы и всегда готовы с усердием служить жестокому насилию. Люди, подобные Вам, проявляют незаурядное мужество в том, чтобы старательно избегать проявления настоящего мужества, потому что они знают, что всякое истинное мужество ведет к потерям, зато они мужественны в своем непомерном желании и непомерном усердии притворяться добрыми и славными. Люди, подобные Вам, не уважают ни возраст, ни заслуги и меньше всего труд. Люди, подобные Вам, уважают деньги, и это уважение к деньгам не дает им ценить что-либо еще. Тот, кто честно зарабатывает свой хлеб в поте лица, в глазах людей, подобных Вам, просто осел. Я не ошибаюсь, потому что всем своим нутром чувствую, что прав. Не боюсь заявить Вам прямо в лицо, что Вы злоупотребляете своим служебным положением, потому что Вам прекрасно известно, какие осложнения и неприятности повлекла бы за собой попытка дать Вам по рукам. Но и те милости покровителей, которыми Вы прикрываетесь, и те благоприятные условия, которые Вас окружают, не спасут Вас, ведь Вы и сами несомненно чувствуете всю шаткость Вашего положения. Вы злоупотребляете доверием, не держите слова, с легкостью унижаете честь и достоинство тех, кто встречается Вам на пути, прикрываете благотворительностью нещадную эксплуатацию, предаете дело и клевещите на того, кто честно служит, Вы в высшей степени нерешительны и ненадежны и проявляете качества, которые можно простить девице, но никак не мужчине. Приношу извинения, что разрешаю себе считать Вас слабаком, и позвольте искренне заверить Вас, что почту за благо впредь не иметь с Вами никаких дел, чем отдаю должное необходимой мере вежливости и заданной степени уважения, которое Вы заслужили со стороны человека, которому выпало весьма скромное удовольствие быть с Вами знакомым.
Я уже почти раскаивался, что доверил почте доставку этого послания разбойника с большой дороги, каким оно мне показалось теперь, ибо в нем я объявлял беспощадную войну и разрыв дипломатических, вернее, экономических отношений не кому-нибудь, а одному начальственному влиятельному лицу. Так или иначе, я дал ход драчливому письму и утешал себя тем, что этот человек, то бишь сей требующий глубокого уважения к себе господин, быть может, вообще не прочтет мое послание, так как споткнется уже о второе или третье слово, и чтение ему сразу наскучит, и он, не теряя времени и сил, швырнет мои пламенные излияния в корзину для бумаг, поглощающую и скрывающую все неугодное. «К тому же подобные вещи забываются очень скоро, в течение пары месяцев или полугода», - философски заключил я и бесстрашно зашагал к портному.
Таковой сидел себе в прекрасном расположении духа и, казалось, с самой чистой совестью на свете, в своем изящном модном салоне или мастерской, битком набитой благоухающими рулонами сукна и обрезками материй. Идиллию дополняла верещавшая в клетке птичка, а в углу плут-подмастерье усердно что-то кроил. Владелец мастерской господин Дюнн, увидев меня, вежливо поднялся со своего места, где старательно орудовал иголкой, дабы учтиво поприветствовать посетителя. «Вы пришли за новым костюмом, сшитым для вас нашей фирмой, он готов и, без всякого сомнения, будет сидеть на вас безупречно», - заявил он, протянув мне руку слишком уж по-свойски, на что я не побоялся стиснуть ее в ответ. «Я пришел, - ответил я, - чтобы бесстрашно и с надеждой приступить к примерке, хотя меня переполняет недоброе предчувствие».
Господин Дюнн заявил, что все мои опасения напрасны, поскольку он гарантирует качество покроя и пошива. С этими словами он провел меня в боковую комнату, откуда тотчас же смылся. Его заверения и гарантии только усиливали мои плохие предчувствия. Скорая примерка повергла меня в самое угнетенное состояние. С трудом скрывая переполнявшую меня досаду, я резко и твердо потребовал к себе господина Дюнна, которому бросил в лицо с предельным спокойствием и благородным негодованием уничтожающее восклицание: «Так я и знал!»
- Дражайший, хороший мой, ну зачем так волноваться по пустякам?
Я с трудом выдавил из себя: «Уж чего-чего, а поводов для волнения и досады тут предостаточно. Оставьте ваши неуместные увещевания при себе и, будьте любезны, перестаньте меня успокаивать. То, что вы сделали вместо обещанного безупречного костюма, внушает крайнюю тревогу. Оправдались все мои смутные и явные опасения и подтвердились все наихудшие предчувствия. Как вы смеете ручаться за безупречность покроя и пошива и откуда у вас берется самонадеянность заверять меня, будто вы мастер своего дела, если вы даже при мало-мальской честности и при самых последних остатках правдивости и внимательности должны без обиняков признать, что все кончилось полным крахом и что гарантированный вашей уважаемой и замечательной фирмой безупречный костюм безнадежно испорчен?»
- Покорнейше прошу вас воздержаться от таких выражений, как «испорчен».
- Постараюсь держать себя в руках, господин Дюнн.
- Благодарю вас и сердечно рад столь любезному намерению.
- С вашего позволения, я требую, чтобы вы основательно переделали этот костюм, в котором, как только что показала тщательная примерка, нашлась масса ошибок, дефектов и недостатков.
- Это можно.
- Недовольство, досада и боль, переполняющие меня, заставляют заявить вам, что вы сильно огорчили меня.
- Клянусь, что сожалею об этом.
- Ваша готовность поклясться, будто сожалеете, что огорчили меня и вконец испортили мне настроение, абсолютно ничего не меняет в этом бракованном костюме, и я наотрез отказываюсь принять его и хоть в какой-то мере признать ваши старания, поскольку здесь и речи не может быть об одобрении и похвалах. Взгляните на пиджак, я остро чувствую, как он превращает меня в горбуна и урода, с этим безобразием я не смогу смириться ни при каких обстоятельствах. Я просто вынужден протестовать против такого злонамеренного обезображивания моей фигуры. Рукава страдают весьма сомнительной длиной, а жилетка прямо будто идеально создана для того, чтобы производить скверное впечатление и наводить на малоприятную мысль, что у ее обладателя толстый живот. Брюки просто вызывают отвращение. От их фасона и покроя волосы встают дыбом. Там, где этот жалкий, убогий и нелепый шедевр портновского искусства, претендующий быть брюками, должен быть достаточно широким, он оказывается узким и тянет, а там, где должен быть узким, наоборот, все слишком просторно. Эта ваша работа, господин Дюнн, вообще начисто лишена фантазии, и результат вашего труда свидетельствует о нехватке интеллекта. От вашего костюма так и веет чем-то жалким, ничтожным, глупым, доморощенным, смешным и боязливым. Того, кто это изготовил, уж никак нельзя причислить к одаренным натурам. Подобное полное отсутствие таланта просто прискорбно.
У господина Дюнна однако хватило наглости мне заявить:
- Право, не понимаю вашего возмущения и никогда ничто меня не сподвигнет это понять. Все ваши бесконечные упреки, высказанные вами в столь резкой форме, для меня непостижимая загадка и так, скорее всего, загадкой и останутся. Костюм сидит великолепно. Никто не сможет меня в этом переубедить. Вы выглядите в нем просто неотразимо, и моя уверенность в этом непоколебима. К некоторым отличающим его особенностям и своеобразию вы в самом скором времени привыкнете. У меня заказывают гардероб высшие государственные чиновники, а также к моим благосклонным клиентам относятся и господа председатели судейской коллегии. Этого безусловно неопровержимого доказательства моего мастерства вам разве не достаточно? Я не собираюсь удовлетворять чрезмерные запросы и неоправданные ожидания, а на наглые требования мастер Дюнн не обращает никакого внимания. Люди более высокого положения и господа поблагороднее вас были во всех отношениях довольны моим мастерством и искусством. Теперь вам и возразить-то нечего.
Поскольку я был вынужден признать, что ничего не поделаешь и что моя отчаянная и, возможно, слишком пылкая атака обернулась болезненным и позорным поражением, то я решил вывести мои войска из этой злосчастной баталии, протрубил отбой и сконфуженно обратился в бегство. Вот так и окончилась моя бесшабашная авантюра с портным. Стараясь не глядеть по сторонам, я прямиком поспешил в кассу налоговой инспекции. Однако тут придется исправить одну грубейшую ошибку.
Как теперь, по прошествии некоторого времени, стало очевидно, речь шла не об уплате налогов, а пока что лишь о беседе с президентом достопочтенной налоговой комиссии, а также о произнесении или вручении торжественной декларации. Пусть читатель извинит мне ошибку и любезно выслушает, что я собираюсь ему на сей счет сообщить. Подобно тому, как стойкий и непоколебимый портной Дюнн обещал и гарантировал безупречность своего шедевра, так и я обещаю и гарантирую точность и подробность, а также краткость и лаконичность требуемой налоговой декларации.
Сразу же, как в полынью, ныряю в эту весьма пикантную ситуацию.
- Позвольте объяснить вам, - открыто и прямо обратился я к налоговому инспектору, а возможно, и какому-то высокому налоговому начальнику, преклонившему ко мне свое царственное ухо, дабы выслушать с должным вниманием мое сообщение, - что я бедный писатель и сочинитель, так сказать Homme de Lettres и располагаю весьма ненадежным доходом. О каком-либо накоплении капитала в моем случае, конечно, не может быть и речи. Констатирую это к моему великому сожалению, но не впадаю по такому плачевному поводу в отчаяние и не лью слезы. Как говорится, выкручиваюсь, свожу концы с концами. В роскоши мне не утонуть, это вам с первого взгляда ясно. Питаюсь я просто и скудно. Может, вам и пришла в голову мысль, что я хозяин-барин и обладатель всяких постоянных доходов, однако вынужден вежливо, но решительно отвергнуть такую идею и все подобные предположения, дабы заявить вам нехитрую голую правду, которая, как ни крути, гласит: я абсолютно свободен от богатства, зато обременен всеми видами бедности, и будьте добры это учесть. По воскресным дням я носа не кажу на улицу, потому что не могу позволить себе выходного платья. Мой умеренный бережливый образ жизни роднит меня с полевой мышкой. У воробья и то больше шансов разбогатеть, нежели у вашего челобитчика и налогоплательщика. Я написал книги, которые, к сожалению, не нравятся публике, и вот гнетущие последствия. Не сомневаюсь ни единой секунды в том, что вы все сами видите и, вследствие вышесказанного, понимаете мою финансовую ситуацию. У меня нет никакого положения в обществе, ни авторитета, это ясно как день. Никаких обязательств по отношению к такому человеку, как я, ни у кого и быть, похоже, не может. Мало кто проявляет живой интерес к художественной литературе, к тому же безжалостная критика, которой каждый считает своим долгом подвергнуть произведения нашего брата, является еще одной причиной моих бедствий и, как тормозная колодка, препятствует достижению хоть какого-нибудь скромного благополучия. Правда, существуют добросердечные покровители и милые покровительницы, которые время от времени благородно оказывают мне поддержку, но подаяние - это отнюдь не доход, а вспоможение - не состояние. По этим внятным и убедительным причинам, мой глубокоуважаемый господин инспектор, я бы осмелился просить вас отказаться в отношении меня от какого-либо повышения налоговой ставки, о котором вы уведомили, и я должен вас просить, если не умолять, оценить мою платежеспособность елико возможно низко.
Господин начальник, или таксатор, сказал:
- Да вас только и видно всегда гуляющим!
Окончание рассказа: http://readli.net/chitat-online/?b=281463&pg=8