Презентация дневников Полины Жеребцовой
Презентация книги Полины Жеребцовой "Муравей в стеклянной банке" в Сахаровском центре совпала с днем, когда мы прощались с Андреем Мироновым. Поэтому мы начали вечер с минуты молчания.
"Полина Жеребцова родилась и выросла в Грозном. Ее дневник, опубликованный сегодня, охватывает период с 1994 по 2004 годы. Полина ребенком описывала то, что видела вокруг. Из этих записей мы видим, каким страшным преступлением была война в Чечне, унесшая жизни сотен тысяч ни в чем не повинных мирных жителей, стариков, детей, женщин. Могла погибнуть и Полина. То, что пережила она, не должен переживать ребенок.
Последствия этой войны дают знать о себе и по сей день. В какой-то степени война продолжается и сегодня.
Кроме множества сломанных жизней простых мирных жителей Чеченской республики - людей разных национальностей, разных возрастов, кроме всех погибших и раненых эта война уносила жизни наших коллег, которые с самого начала ездили туда, чтобы ее остановить, чтобы хоть как-то помочь жертвам войны.
Погиб Виктор Попков, погибла Наталья Эстемирова, погибла Анна Политковская - безусловно, на этой войне, хоть и была убита в центре Москвы.
А сегодня мы проводили в последний путь Андрея Миронова, который ездил в Чечню с самого начала военных действий, бывал в самых страшных точках Грозного в январе 1995-го под массированным обстрелом, много раз был на волоске от смерти. И вот сегодня он погиб под Славянском.
Тому, что происходит сейчас на Украине, в какой-то степени аукнулась и чеченская война. Не оконченная. Преступники, развязавшие войну, не наказаны, не раскаялись, война не осуждена. Она продолжается.
И вот Андрей, прекрасный человек, замечательный переводчик, мастер слова, добрейший человек, очень скромный, правозащитник до мозга костей - вот он погиб. Мы сегодня простились с ним, и сейчас его тело везут на родину в Ижевск, чтобы похоронить. Давайте минутой молчания почтим память Андрея и всех погибших..."
Светлана Ганнушкина.
Сегодня - трудный день для нас всех. Презентация - это радостное событие, а мы только что с прощания с Андреем Мироновым...
Много полегло наших друзей. В Чечне погиб Виктор Попков. У него было что-то общее с Андреем. Я думаю, вот что. Во-первых, какое-то удивительное чувство неуязвимости. Во-вторых, у каждого из них была своя программа, это были правозащитники-одиночки, у которых был свой путь и свой способ действовать. Третье, что их сближало - они были в состоянии говорить с каждым. И нельзя сказать, что это были абсолютно ко всем добрые и все принимающие люди. Когда я писала некролог, то сначала написала, что у Андрея было воинствующее чувство справедливости, но потом решила, что не так поймут, и заменила на "бескомпромиссное". У него было требование, чтобы все жили по тем стандартам, по которым жил он. Он считал, что так должен быть устроен мир. И Виктор Попков обладал сильным чувством понимания, как должен быть устроен мир. Но при этом они умели разговаривать с каждым человеком. Есть описание разговора Андрея с Шамилем Басаевым: Андрей требовал, чтобы Шамиль признал, что он террорист. Шамаль оспаривал, говорил о какой-то идеологии, но в конце концов согласился. Я не могла бы говорить с таким человеком, но Андрей мог, и Виктор мог, это были такие люди. И к ним тянулись человеческие души и проявляли лучшие свои качества в общении с ними. Кстати, и Наташа Эстемирова обладала качеством разговаривать с разными людьми. Помню, как она сказала: "Я с таким убийцей сегодня разговаривала... Он мне такие интересные вещи рассказал о том, как все там у них устроено". И вот эти обстоятельства, которые превращают человека... Я против слова "зверя", звери так себя не ведут к себе подобным. Мы сами создаем обстоятельства, которые людей превращают в не-людей.
Кроме известных у нас в организации погиб Булат Челаев, молодой человек, который работал в медицинской программе водителем. В 2006-м была "зачистка" в Серноводске, один земляк попросил его отвезти в Грозный, Булат повез, их остановили, высадили из машины - и все. Были расстреляны милиционеры, потом - убиты боевики, потом пропали Бутал и этот парень. Отец Булата в течение полутора лет бился, чтобы отдали тело Булата. На месте, где их забирали, нашли жетон, отец нашел милиционера, которому этот жетон принадлежал, и просил рассказать, как все произошло, но тот отказывался. Отец сказал: ты ведь погибнешь, ты - носитель информации. И его убили, действительно, в ближайшей "зачистке". А через полтора года умер от рака и отец Булата. Когда мы писали некролог, у нас оказалось на одной странице 7 смертей...
Это - то, во что мы превращаем нашу жизнь.
Я говорю, может быть, не о книге, но я говорю о том, в какую обстановку попала эта девочка.
Сейчас, когда мне задают вопрос в связи с Андреем: от чьей пули, кто в этом виноват?.. У меня ответ один: Мы виноваты. Потому что мы - граждане этой страны, и мы несем ответственность за то, что делает от нашего имени делает наша власть.
Ну, а книга - это дневники ребенка, ребенка, безусловно, незаурядного, талантливого. И девочки, выросшей в литературной обстановке, которая к культуре приобщалась через книги, через маму и дедушку, у которых была большая библиотека.
По-видимому, она услышала, что раньше девочки вели дневники, и в 9 лет начала писать. Когда вышла первая книжка Полины, все стали говорить, что это не настоящий дневник, а розыгрыш, девочка не могла так писать, и даже нашли каких-то авторов... Это было очень забавно, потому что мы-то эти дневники видели в натуральном виде и видели эту девочку, очень книжную девочку, которая пришла к нам, наверно, в 2009 году. Это была молодая, нервная девушка, которая пришла за помощью, потому что она была ранена, травмирована, ей нужна была медицинская помощь. Она была достаточно требовательная. И было видно, что это человек незаурядный. Так мы познакомились. Потом вышла ее первая книга, ей стали угрожать. Она рассказывала о себе, ей нужно было высказаться. Рассказывала о маме, которая живет в тяжелых условиях.
И что же сделало государство для тех, у кого были отняты дома и нормальный образ жизни? До сих пор они не получили ничего, кроме того, что некоторые получили 120 тысяч рублей на семью на обустройство жилья. Требовалось много документов для доказательства, что жилье разрушено, а документов у людей не было...
Я это докладывала на встрече с президентами, и есть поручение Медведева правительству о том, чтобы решить проблему жилья для тех, у кого дома были разрушены. Последнее мое письмо Медведеву было таким: вы, будучи президентом, дали поручение правительству решить эту проблему, теперь вы руководите правительством, которому давали поручение. Так не могли бы вы выполнить поручение, данное правительству президентом Медведевым? Ответа до сих пор нет. Была, кстати, рабочая группа, проект решения проблемы, но так она и не решена...
А книжку надо читать. И делать выводы.
Полина Жеребцова не могла присутствовать на презентации своей книги. Ей дали политическое убежище в Финляндии, и она не может теперь приезжать в Россию. После выхода первой её книги начались угрозы, и она вынуждена была покинуть страну. Поэтому по её просьбе книгу представлял Станислав Божко.
Станислав Божко.
Ну вот, а теперь о дневниках. Как это выглядело не устоявшимся детским почерком в тетрадках, я видел. Я разбирал дневники вместе с Полиной. Ей постепенно удалось собрать полный корпус дневников. Никакая подделка тут невозможна, дневники - это подлинник, они литературно не обработаны, но я бы сказал такую тонкость: они литературно обработаны автором в момент написания. Потому что автор оказался на зыбкой, неустойчивой границе между характерным для читающей 9-10-летней девочки, причем читающей активно, вбирающей в себя мир прочитанного - и тем, что она видела вокруг: разрушение достаточно устроенного и кажущегося стабильным мира. Так получилось, что, взрослея, она наблюдала разрушение мира. И это взросление совпало не с тем, что мир становился более сложным и более расположенным к ней, а с обратным процессом. И это ей удалось зафиксировать. В классической европейской литературе, русской в том числе, есть традиция романа-воспитания: «Молодые годы Вильгельма Мейстера» Гёте, «Детство, отрочество, юность» Толстого. И вот этот процесс гармонизации мира взрослеющего человека дает огромный заряд энергии понимания того, как правильно должен развиваться мир. Полина оказалась в прямо противоположной ситуации. Мир на ее глазах выворачивался наизнанку. Я был там же, где эти дневники начинались, в зимнем Грозном, и то, что я тогда в одной из ситуаций написал, что является каким-то символом происходящего, она поставила эпиграфом к книге. Я прочту, это короткий текст:
"- Лятт киера, - говорит он, не пытаясь перекричать канонаду.
Я притискиваю колени к животу и стряхиваю с лица сухие комочки грунта, падающие сверху. В некоторых из них остались грязно - белые нити корней.
- «Корни неба - шепчу я - корни неба, застрявшие в земле.»
- «Хвара дунея вайн дац» - эта вселенная не наша - говорит он
- Лятт киера - полости земли, - смеется он, - мы уже ТАМ и просто не заметили перехода".
Вот, естественно, что за годы общения с автором дневников мы достаточно часто говорили о восприятии мира в этой ситуации. Когда читаешь дневники насквозь (а это - тяжелое чтение), одна-две страницы - и хочется отбросить от себя эту реальность... И вместе с тем она притягивает к себе как какая-то неизбежность, в которую включена человеческая жизнь и человеческая смерть. То, что 9-10-летний ребенок, подросток, практически ежедневно сталкивается со смертью и умеет передавать словами свое ощущение смерти - это в литературе достаточно уникальный случай. Она читает и находит тексты, которые могут дать ей понимание происходящего вокруг. И вот в одной из дневниковых записей она читает под черным снегом (буквально черным, горели нефтехранилища, и я хлопья этого черного снега тоже стряхивал со своей одежды) - она читает под черным снегом один из самых трагических рассказов об испанской гражданской войне писателя Жана Грива. Читает на улице, потому что в квартире холоднее, бетон отдает холодом, и днем она может, притулившись у подъезда, читать то, что осталось от их библиотеки. И это ощущение постоянного соприкосновения со смертью в литературе и столкновение впрямую… А со смертью она столкнулась в самом начале войны, до вхождения войны в активную фазу, когда в конце 1994 года в третьей грозненской больнице под бомбежкой погибает ее дед, режиссер-кинодокументалист, который там находился на излечении. Так получилось, что я пришел в эту больницу, когда она была добита, и я снимал сброшенное взрывом и разбитое под стеклом родильное отделение больницы.
Я понимаю и ощущаю динамику изменения мира, в котором жила Полина - это как постепенное исчезновение света, постепенно заполняющие всё сумерки и наступающая темнота. Это почти не метафора. Небо, пропитанное копотью, которое коротким зимним днем практически лишено солнца, превращает день в сумерки, а ночь в абсолютную темноту с редкими факелами пробитых газопроводов. И не прекращающаяся стрельба.
Полине повезло. То, что ее жизнь не окончилась в одной из вороной Грозного - перст судьбы. По трезвым оценкам там порядка 30-40 тысяч детей было убито.
Еще один момент - то, что она как бы укрывалась от войны под тенью слов. Около 50 лет назад Иосиф Бродский в Архангельской ссылке нашел в одном тексте на английском языке слова: «Язык - дом бытия». Он не поверил своим глазам, сверился со словарями и понял, что перевел правильно. Так вот, когда дом извне тебя разрушен, то есть этот выход - в слова, которые являются заменой дома.
От дневников мы ждем простоты, от дневников ребенка - умиления. Но здесь этого нет. Полина словами как орудиями труда исследует окружающую реальность. Она пытается отобразить ее так, чтобы эти слова остались вместо той реальности, которая разрушена. Город, который был тогда - это исчезнувший город. Можно только говорить об образе этого города. Я не знаю другого текста, в котором подробно и необычайно творчески интересно отображена 10-летняя судьба города в первую войну, между войнами, когда вялотекущая война не прекращалась, и во вторую войну. Полине удалось восстановить эту реальность. И книга должна быть прочитана как блокадные дневники, потому что это - часть нашей новейшей истории. И как-то очень странно… Я не ожидал, что эта книга появится и одновременно начнется очередной горячий конфликт совсем рядом с нами...
После того, как Станислав Божко показал не экране несколько видеосюжетов из своей поездки в Грозный в январе 1995 года, мы передали микрофон Станиславу Дмитриевскому, который многократно бывал в Чечне, составил двухтомное исследование о военных преступлениях в Чечне, был судим за правозащитную и миротворческую деятельность в связи с основанным им Обществом российско-чеченской дружбы.
Станислав Дмитриевский.
Все, увиденное сейчас, мне очень знакомо, мы ходили где-то одними тропами…
Мне кажется, что все это достаточно трудно выразить и передать словами, можно сколько угодно об этом говорить и вспоминать. Все эти войны продолжаются в той или иной степени в душах людей, в судьбах, смертях, о которых мы до сих пор получаем информацию, в судебных процессах, но не над военными преступниками.
Я не знаю, что лучше: война - или та диктатура, которая сейчас установлена в Чечне и которая является неким идеальным обществом, которое хотел бы построить Путин для всей России. Мне в те дни в Грозном было не так страшно, как страшно в последние годы. Там были живые люди, они гибли, правда, каждую минуту. Сейчас это выцветшее, депрессивные, абсолютно отсутствующие глаза и радиус 30 метров вокруг тебя на улице, когда ты скажешь что-то плохое о свете чеченского мира Рамзане Ахмадовиче Кадырове.
Я убежден, что пока люди, ответственные за преступления, не сядут на скамью подсудимых, эти конфликты, эта кровь, эти политически мотивоврованные процессы, - все это будет продолжаться. Мы идем по одним и тем же граблям. Потому что, видимо, ничему не учимся. Я говорю не о нас с вами, а о том, что происходит у нас в стране. И патриотическая истерия, которую мы наблюдаем последние месяцы в связи с событиями на Украине, является симптомом еще более страшных вещей, которые могут ожидать наше общество.
После выступления Станислава Дмитриевского был установлен видеомост с Полиной.
Полина поблагодарила присутствующих и сказала:
"Сейчас я выросла и, конечно, многое воспринимаю по-другому, смотрю на себя, какой я была тогда, как бы со стороны. Что бы я сказала, если бы сейчас увидела ту девочку, какой я была тогда? Наверно, пожалела бы ее. Мне страшно, когда где-то идет война. Когда сейчас украинский конфликт развязан... Я смотрю новости, и меня начинает трясти, я думаю: там ведь дети, там женщины... Я думаю: это ведь как у нас, как у нас...
Когда где-то идет война, мне очень тревожно и очень плохо.
Я всем сердцем хочу, чтобы люди как-то одумались и чтобы наступил мир. И это - моя главная задача. И сейчас я всеми силами буду призывать к миру, вообще к миру на земле, не только где-то в конкретной точке.
И, возможно, кто-нибудь пересмотрит свое отношение к войне и миру и встанет на путь добра..."
Презентация прошла в теплой обстановке понимания и внимания к пережитому.
Выступления правозащитников, видеомост с автором книги, просмотр фрагментов грозненских хроник января 1995 года - все без какой-либо подготовки создало такую атмосферу, что люди не хотели уходить.
"Полина Жеребцова родилась и выросла в Грозном. Ее дневник, опубликованный сегодня, охватывает период с 1994 по 2004 годы. Полина ребенком описывала то, что видела вокруг. Из этих записей мы видим, каким страшным преступлением была война в Чечне, унесшая жизни сотен тысяч ни в чем не повинных мирных жителей, стариков, детей, женщин. Могла погибнуть и Полина. То, что пережила она, не должен переживать ребенок.
Последствия этой войны дают знать о себе и по сей день. В какой-то степени война продолжается и сегодня.
Кроме множества сломанных жизней простых мирных жителей Чеченской республики - людей разных национальностей, разных возрастов, кроме всех погибших и раненых эта война уносила жизни наших коллег, которые с самого начала ездили туда, чтобы ее остановить, чтобы хоть как-то помочь жертвам войны.
Погиб Виктор Попков, погибла Наталья Эстемирова, погибла Анна Политковская - безусловно, на этой войне, хоть и была убита в центре Москвы.
А сегодня мы проводили в последний путь Андрея Миронова, который ездил в Чечню с самого начала военных действий, бывал в самых страшных точках Грозного в январе 1995-го под массированным обстрелом, много раз был на волоске от смерти. И вот сегодня он погиб под Славянском.
Тому, что происходит сейчас на Украине, в какой-то степени аукнулась и чеченская война. Не оконченная. Преступники, развязавшие войну, не наказаны, не раскаялись, война не осуждена. Она продолжается.
И вот Андрей, прекрасный человек, замечательный переводчик, мастер слова, добрейший человек, очень скромный, правозащитник до мозга костей - вот он погиб. Мы сегодня простились с ним, и сейчас его тело везут на родину в Ижевск, чтобы похоронить. Давайте минутой молчания почтим память Андрея и всех погибших..."
Светлана Ганнушкина.
Сегодня - трудный день для нас всех. Презентация - это радостное событие, а мы только что с прощания с Андреем Мироновым...
Много полегло наших друзей. В Чечне погиб Виктор Попков. У него было что-то общее с Андреем. Я думаю, вот что. Во-первых, какое-то удивительное чувство неуязвимости. Во-вторых, у каждого из них была своя программа, это были правозащитники-одиночки, у которых был свой путь и свой способ действовать. Третье, что их сближало - они были в состоянии говорить с каждым. И нельзя сказать, что это были абсолютно ко всем добрые и все принимающие люди. Когда я писала некролог, то сначала написала, что у Андрея было воинствующее чувство справедливости, но потом решила, что не так поймут, и заменила на "бескомпромиссное". У него было требование, чтобы все жили по тем стандартам, по которым жил он. Он считал, что так должен быть устроен мир. И Виктор Попков обладал сильным чувством понимания, как должен быть устроен мир. Но при этом они умели разговаривать с каждым человеком. Есть описание разговора Андрея с Шамилем Басаевым: Андрей требовал, чтобы Шамиль признал, что он террорист. Шамаль оспаривал, говорил о какой-то идеологии, но в конце концов согласился. Я не могла бы говорить с таким человеком, но Андрей мог, и Виктор мог, это были такие люди. И к ним тянулись человеческие души и проявляли лучшие свои качества в общении с ними. Кстати, и Наташа Эстемирова обладала качеством разговаривать с разными людьми. Помню, как она сказала: "Я с таким убийцей сегодня разговаривала... Он мне такие интересные вещи рассказал о том, как все там у них устроено". И вот эти обстоятельства, которые превращают человека... Я против слова "зверя", звери так себя не ведут к себе подобным. Мы сами создаем обстоятельства, которые людей превращают в не-людей.
Кроме известных у нас в организации погиб Булат Челаев, молодой человек, который работал в медицинской программе водителем. В 2006-м была "зачистка" в Серноводске, один земляк попросил его отвезти в Грозный, Булат повез, их остановили, высадили из машины - и все. Были расстреляны милиционеры, потом - убиты боевики, потом пропали Бутал и этот парень. Отец Булата в течение полутора лет бился, чтобы отдали тело Булата. На месте, где их забирали, нашли жетон, отец нашел милиционера, которому этот жетон принадлежал, и просил рассказать, как все произошло, но тот отказывался. Отец сказал: ты ведь погибнешь, ты - носитель информации. И его убили, действительно, в ближайшей "зачистке". А через полтора года умер от рака и отец Булата. Когда мы писали некролог, у нас оказалось на одной странице 7 смертей...
Это - то, во что мы превращаем нашу жизнь.
Я говорю, может быть, не о книге, но я говорю о том, в какую обстановку попала эта девочка.
Сейчас, когда мне задают вопрос в связи с Андреем: от чьей пули, кто в этом виноват?.. У меня ответ один: Мы виноваты. Потому что мы - граждане этой страны, и мы несем ответственность за то, что делает от нашего имени делает наша власть.
Ну, а книга - это дневники ребенка, ребенка, безусловно, незаурядного, талантливого. И девочки, выросшей в литературной обстановке, которая к культуре приобщалась через книги, через маму и дедушку, у которых была большая библиотека.
По-видимому, она услышала, что раньше девочки вели дневники, и в 9 лет начала писать. Когда вышла первая книжка Полины, все стали говорить, что это не настоящий дневник, а розыгрыш, девочка не могла так писать, и даже нашли каких-то авторов... Это было очень забавно, потому что мы-то эти дневники видели в натуральном виде и видели эту девочку, очень книжную девочку, которая пришла к нам, наверно, в 2009 году. Это была молодая, нервная девушка, которая пришла за помощью, потому что она была ранена, травмирована, ей нужна была медицинская помощь. Она была достаточно требовательная. И было видно, что это человек незаурядный. Так мы познакомились. Потом вышла ее первая книга, ей стали угрожать. Она рассказывала о себе, ей нужно было высказаться. Рассказывала о маме, которая живет в тяжелых условиях.
И что же сделало государство для тех, у кого были отняты дома и нормальный образ жизни? До сих пор они не получили ничего, кроме того, что некоторые получили 120 тысяч рублей на семью на обустройство жилья. Требовалось много документов для доказательства, что жилье разрушено, а документов у людей не было...
Я это докладывала на встрече с президентами, и есть поручение Медведева правительству о том, чтобы решить проблему жилья для тех, у кого дома были разрушены. Последнее мое письмо Медведеву было таким: вы, будучи президентом, дали поручение правительству решить эту проблему, теперь вы руководите правительством, которому давали поручение. Так не могли бы вы выполнить поручение, данное правительству президентом Медведевым? Ответа до сих пор нет. Была, кстати, рабочая группа, проект решения проблемы, но так она и не решена...
А книжку надо читать. И делать выводы.
Полина Жеребцова не могла присутствовать на презентации своей книги. Ей дали политическое убежище в Финляндии, и она не может теперь приезжать в Россию. После выхода первой её книги начались угрозы, и она вынуждена была покинуть страну. Поэтому по её просьбе книгу представлял Станислав Божко.
Станислав Божко.
Ну вот, а теперь о дневниках. Как это выглядело не устоявшимся детским почерком в тетрадках, я видел. Я разбирал дневники вместе с Полиной. Ей постепенно удалось собрать полный корпус дневников. Никакая подделка тут невозможна, дневники - это подлинник, они литературно не обработаны, но я бы сказал такую тонкость: они литературно обработаны автором в момент написания. Потому что автор оказался на зыбкой, неустойчивой границе между характерным для читающей 9-10-летней девочки, причем читающей активно, вбирающей в себя мир прочитанного - и тем, что она видела вокруг: разрушение достаточно устроенного и кажущегося стабильным мира. Так получилось, что, взрослея, она наблюдала разрушение мира. И это взросление совпало не с тем, что мир становился более сложным и более расположенным к ней, а с обратным процессом. И это ей удалось зафиксировать. В классической европейской литературе, русской в том числе, есть традиция романа-воспитания: «Молодые годы Вильгельма Мейстера» Гёте, «Детство, отрочество, юность» Толстого. И вот этот процесс гармонизации мира взрослеющего человека дает огромный заряд энергии понимания того, как правильно должен развиваться мир. Полина оказалась в прямо противоположной ситуации. Мир на ее глазах выворачивался наизнанку. Я был там же, где эти дневники начинались, в зимнем Грозном, и то, что я тогда в одной из ситуаций написал, что является каким-то символом происходящего, она поставила эпиграфом к книге. Я прочту, это короткий текст:
"- Лятт киера, - говорит он, не пытаясь перекричать канонаду.
Я притискиваю колени к животу и стряхиваю с лица сухие комочки грунта, падающие сверху. В некоторых из них остались грязно - белые нити корней.
- «Корни неба - шепчу я - корни неба, застрявшие в земле.»
- «Хвара дунея вайн дац» - эта вселенная не наша - говорит он
- Лятт киера - полости земли, - смеется он, - мы уже ТАМ и просто не заметили перехода".
Вот, естественно, что за годы общения с автором дневников мы достаточно часто говорили о восприятии мира в этой ситуации. Когда читаешь дневники насквозь (а это - тяжелое чтение), одна-две страницы - и хочется отбросить от себя эту реальность... И вместе с тем она притягивает к себе как какая-то неизбежность, в которую включена человеческая жизнь и человеческая смерть. То, что 9-10-летний ребенок, подросток, практически ежедневно сталкивается со смертью и умеет передавать словами свое ощущение смерти - это в литературе достаточно уникальный случай. Она читает и находит тексты, которые могут дать ей понимание происходящего вокруг. И вот в одной из дневниковых записей она читает под черным снегом (буквально черным, горели нефтехранилища, и я хлопья этого черного снега тоже стряхивал со своей одежды) - она читает под черным снегом один из самых трагических рассказов об испанской гражданской войне писателя Жана Грива. Читает на улице, потому что в квартире холоднее, бетон отдает холодом, и днем она может, притулившись у подъезда, читать то, что осталось от их библиотеки. И это ощущение постоянного соприкосновения со смертью в литературе и столкновение впрямую… А со смертью она столкнулась в самом начале войны, до вхождения войны в активную фазу, когда в конце 1994 года в третьей грозненской больнице под бомбежкой погибает ее дед, режиссер-кинодокументалист, который там находился на излечении. Так получилось, что я пришел в эту больницу, когда она была добита, и я снимал сброшенное взрывом и разбитое под стеклом родильное отделение больницы.
Я понимаю и ощущаю динамику изменения мира, в котором жила Полина - это как постепенное исчезновение света, постепенно заполняющие всё сумерки и наступающая темнота. Это почти не метафора. Небо, пропитанное копотью, которое коротким зимним днем практически лишено солнца, превращает день в сумерки, а ночь в абсолютную темноту с редкими факелами пробитых газопроводов. И не прекращающаяся стрельба.
Полине повезло. То, что ее жизнь не окончилась в одной из вороной Грозного - перст судьбы. По трезвым оценкам там порядка 30-40 тысяч детей было убито.
Еще один момент - то, что она как бы укрывалась от войны под тенью слов. Около 50 лет назад Иосиф Бродский в Архангельской ссылке нашел в одном тексте на английском языке слова: «Язык - дом бытия». Он не поверил своим глазам, сверился со словарями и понял, что перевел правильно. Так вот, когда дом извне тебя разрушен, то есть этот выход - в слова, которые являются заменой дома.
От дневников мы ждем простоты, от дневников ребенка - умиления. Но здесь этого нет. Полина словами как орудиями труда исследует окружающую реальность. Она пытается отобразить ее так, чтобы эти слова остались вместо той реальности, которая разрушена. Город, который был тогда - это исчезнувший город. Можно только говорить об образе этого города. Я не знаю другого текста, в котором подробно и необычайно творчески интересно отображена 10-летняя судьба города в первую войну, между войнами, когда вялотекущая война не прекращалась, и во вторую войну. Полине удалось восстановить эту реальность. И книга должна быть прочитана как блокадные дневники, потому что это - часть нашей новейшей истории. И как-то очень странно… Я не ожидал, что эта книга появится и одновременно начнется очередной горячий конфликт совсем рядом с нами...
После того, как Станислав Божко показал не экране несколько видеосюжетов из своей поездки в Грозный в январе 1995 года, мы передали микрофон Станиславу Дмитриевскому, который многократно бывал в Чечне, составил двухтомное исследование о военных преступлениях в Чечне, был судим за правозащитную и миротворческую деятельность в связи с основанным им Обществом российско-чеченской дружбы.
Станислав Дмитриевский.
Все, увиденное сейчас, мне очень знакомо, мы ходили где-то одними тропами…
Мне кажется, что все это достаточно трудно выразить и передать словами, можно сколько угодно об этом говорить и вспоминать. Все эти войны продолжаются в той или иной степени в душах людей, в судьбах, смертях, о которых мы до сих пор получаем информацию, в судебных процессах, но не над военными преступниками.
Я не знаю, что лучше: война - или та диктатура, которая сейчас установлена в Чечне и которая является неким идеальным обществом, которое хотел бы построить Путин для всей России. Мне в те дни в Грозном было не так страшно, как страшно в последние годы. Там были живые люди, они гибли, правда, каждую минуту. Сейчас это выцветшее, депрессивные, абсолютно отсутствующие глаза и радиус 30 метров вокруг тебя на улице, когда ты скажешь что-то плохое о свете чеченского мира Рамзане Ахмадовиче Кадырове.
Я убежден, что пока люди, ответственные за преступления, не сядут на скамью подсудимых, эти конфликты, эта кровь, эти политически мотивоврованные процессы, - все это будет продолжаться. Мы идем по одним и тем же граблям. Потому что, видимо, ничему не учимся. Я говорю не о нас с вами, а о том, что происходит у нас в стране. И патриотическая истерия, которую мы наблюдаем последние месяцы в связи с событиями на Украине, является симптомом еще более страшных вещей, которые могут ожидать наше общество.
После выступления Станислава Дмитриевского был установлен видеомост с Полиной.
Полина поблагодарила присутствующих и сказала:
"Сейчас я выросла и, конечно, многое воспринимаю по-другому, смотрю на себя, какой я была тогда, как бы со стороны. Что бы я сказала, если бы сейчас увидела ту девочку, какой я была тогда? Наверно, пожалела бы ее. Мне страшно, когда где-то идет война. Когда сейчас украинский конфликт развязан... Я смотрю новости, и меня начинает трясти, я думаю: там ведь дети, там женщины... Я думаю: это ведь как у нас, как у нас...
Когда где-то идет война, мне очень тревожно и очень плохо.
Я всем сердцем хочу, чтобы люди как-то одумались и чтобы наступил мир. И это - моя главная задача. И сейчас я всеми силами буду призывать к миру, вообще к миру на земле, не только где-то в конкретной точке.
И, возможно, кто-нибудь пересмотрит свое отношение к войне и миру и встанет на путь добра..."
Презентация прошла в теплой обстановке понимания и внимания к пережитому.
Выступления правозащитников, видеомост с автором книги, просмотр фрагментов грозненских хроник января 1995 года - все без какой-либо подготовки создало такую атмосферу, что люди не хотели уходить.