(no subject)
Пытаюсь переводить сама себе мемуары Кэтрин О'Ши - просто хочется. Пусть здесь лежат что ли. Оригинал тут
Я не профессионал, наверняка есть ошибки.
Начало моей жизни.
В детстве я обычно просыпалась, когда рассвет медленно превращался в день и туман, поднявшись с озера, плыл мягкими облаками сквозь склонившиеся над водой деревья. Я слушала, как слабо и неясно кричат дикие утки, и как бьют крыльями полусонные лебеди. Затем раздавался тихий шорох - ломовые лошади, стоя в воде, пили перед началом трудового дня. И я вслушивалась в рассветные звуки с восхитительным страхом и думала, можно ли проскользнуть вниз так, чтобы никого не разбудить, выйти к большим деревьям, где солнце чуть касается золотых листьев, а потом перейти по мостику через озеро, чтобы покормить лебедей. Не успев закончить размышлений, я уже была за мостом. Вдохновенно я бежала навстречу славным приключениям со всей скоростью, на какую были способны мои толстые ножки, через белые ворота в поля мимо сложенной в снопы желтой пшеницы. Там я собирала колоски в подол моего красного платьица и несла их двум старикам, моим друзьям, слишком немощным, чтобы сделать это для себя. Они жили в маленьких коттеджах на вершине холма и всегда вознаграждали меня за труды спелыми сливами из их скромного сада.
Эти старики и фермер были моими добрыми друзьями. Фермер каждый раз говорил, что все колоски, которые соберет «мисс Кэти», нужно послать на его мельницу, чтобы намолоть муки старикам.
Моя детская жизнь всегда была полна событий, и дни пролетали быстро.
Так как я была болезненным ребенком, меня старались как можно больше держать на свежем воздухе. Как только я достаточно подросла, чтобы забирать письма, мне позволили перед завтраком ходить за ними в маленькую почтовую контору в полумиле от нас. Я дружила с помощником священника в Риверхолле и обычно настаивала на том, чтобы взять и его письма тоже, и останавливалась поболтать с ним, если находила его в саду. Упреки взрослых, когда я возвращалась, удивляли меня, пока отец не объяснил, что хотя мы с ним предпочитаем завтрак письмам, для дам гораздо важнее получить свои письма, чем позавтракать.
Отец всегда был моим лучшим другом, и я шла к нему со всеми своими детскими тревогами, печалями и радостями. Едва я научилась держать в руках вожжи, он позволил мне возить его в церковь в Крессинге. Там причетник с готовностью снимал меня с повозки и гладил старого Принца, который так резво бежал рысью, когда я правила.
То было время высоких скамеек, и пока мой отец был в ризнице, я развлекалась, разглядывая поверх спинки входящих людей. Старая дама, заведующая деревенской школой, устраивала детей, и они шумно толкались на галерее. Дама эта выглядела весьма эксцентрично в огромном капоре и широком плаще. Туго стянутые волосы обрамляли ее длинное хмурое лицо. По воскресеньям она всегда вооружалась длинной тростью, с помощью которой «успокаивала» школьников, и каждый ребенок, на которого указывал острый наконечник, благопристойно садился на свое место.
Когда появлялся мой отец, орган испускал хриплый вздох. Потом играла отрывистая мелодия, пока старый Джим К., причетник, отмечал страницы в книгах на кафедре и в собственной книге. Он всегда сидел за столом у кафедры и говорил «Аминь» между чтениями. Я считала, что он очень умный, раз знает, когда нужно говорить, и уважала его за эту исключительную с моей точки зрения проницательность и за то, что он носил стихарь («верхнюю сорочку», как я тогда думала) как у моего отца, только «поменьше». Но, конечно же, причетник был «меньше» чем мой отец.
Обычно я очень скучала во время литании и, чтобы чем-то себя занять, рассматривала вырезанные из камня фигуры бывшего владельца поместья и его супруги, лежащие рядом. Фигуры должны были демонстрировать следующим поколениям преданность супругов друг другу в течение жизни. Но в моем детском разуме возникало лишь рассеянное удивление - как лорд и леди состарились и одряхлели, не задохнувшись раньше в своих жестких гофрированных воротниках.
Тем временем отец торжественно провозглашал «Помолимся!», резко прерывая мои блуждающие мысли. Джим утыкался в свою книгу, отец исчезал за кафедрой, и я изнемогала на месте, прикидывая, сколько «бычьих глаз» (конфеты) можно купить на крепко зажатый в моей горячей ладошке пенни у деревенской старухи. Она выставляла в окнах сладости и была не прочь поторговать в воскресенье.
У моего отца было превосходное правило: можно ожидать от слушателей внимания к проповеди самое большее в течение двадцати минут. Но я еще плохо представляла, что такое время, и поэтому напряженно слушала с первых фраз, как отец повышает и понижает голос. Я уже знала, что к концу поучений голос звучит низко. За этим следовала благоговейная тишина, благословение, и потом, пока люди толпились снаружи, чтобы «поприветствовать сэра Джона», я бежала изо всех сил, стремясь заполучить мои конфеты прежде, чем меня подсадят в высокую четырехколесную повозку, и я повезу отца домой.
Мои братья и сестры были намного старше меня, и у большинства из них уже были свои семьи и дети. Мать же была так занята своим «блестящим мальчиком» Ивлином, делами старших дочерей и собственными литературными трудами, что если бы не отец, я была бы очень одиноким ребенком.
Я не профессионал, наверняка есть ошибки.
Начало моей жизни.
В детстве я обычно просыпалась, когда рассвет медленно превращался в день и туман, поднявшись с озера, плыл мягкими облаками сквозь склонившиеся над водой деревья. Я слушала, как слабо и неясно кричат дикие утки, и как бьют крыльями полусонные лебеди. Затем раздавался тихий шорох - ломовые лошади, стоя в воде, пили перед началом трудового дня. И я вслушивалась в рассветные звуки с восхитительным страхом и думала, можно ли проскользнуть вниз так, чтобы никого не разбудить, выйти к большим деревьям, где солнце чуть касается золотых листьев, а потом перейти по мостику через озеро, чтобы покормить лебедей. Не успев закончить размышлений, я уже была за мостом. Вдохновенно я бежала навстречу славным приключениям со всей скоростью, на какую были способны мои толстые ножки, через белые ворота в поля мимо сложенной в снопы желтой пшеницы. Там я собирала колоски в подол моего красного платьица и несла их двум старикам, моим друзьям, слишком немощным, чтобы сделать это для себя. Они жили в маленьких коттеджах на вершине холма и всегда вознаграждали меня за труды спелыми сливами из их скромного сада.
Эти старики и фермер были моими добрыми друзьями. Фермер каждый раз говорил, что все колоски, которые соберет «мисс Кэти», нужно послать на его мельницу, чтобы намолоть муки старикам.
Моя детская жизнь всегда была полна событий, и дни пролетали быстро.
Так как я была болезненным ребенком, меня старались как можно больше держать на свежем воздухе. Как только я достаточно подросла, чтобы забирать письма, мне позволили перед завтраком ходить за ними в маленькую почтовую контору в полумиле от нас. Я дружила с помощником священника в Риверхолле и обычно настаивала на том, чтобы взять и его письма тоже, и останавливалась поболтать с ним, если находила его в саду. Упреки взрослых, когда я возвращалась, удивляли меня, пока отец не объяснил, что хотя мы с ним предпочитаем завтрак письмам, для дам гораздо важнее получить свои письма, чем позавтракать.
Отец всегда был моим лучшим другом, и я шла к нему со всеми своими детскими тревогами, печалями и радостями. Едва я научилась держать в руках вожжи, он позволил мне возить его в церковь в Крессинге. Там причетник с готовностью снимал меня с повозки и гладил старого Принца, который так резво бежал рысью, когда я правила.
То было время высоких скамеек, и пока мой отец был в ризнице, я развлекалась, разглядывая поверх спинки входящих людей. Старая дама, заведующая деревенской школой, устраивала детей, и они шумно толкались на галерее. Дама эта выглядела весьма эксцентрично в огромном капоре и широком плаще. Туго стянутые волосы обрамляли ее длинное хмурое лицо. По воскресеньям она всегда вооружалась длинной тростью, с помощью которой «успокаивала» школьников, и каждый ребенок, на которого указывал острый наконечник, благопристойно садился на свое место.
Когда появлялся мой отец, орган испускал хриплый вздох. Потом играла отрывистая мелодия, пока старый Джим К., причетник, отмечал страницы в книгах на кафедре и в собственной книге. Он всегда сидел за столом у кафедры и говорил «Аминь» между чтениями. Я считала, что он очень умный, раз знает, когда нужно говорить, и уважала его за эту исключительную с моей точки зрения проницательность и за то, что он носил стихарь («верхнюю сорочку», как я тогда думала) как у моего отца, только «поменьше». Но, конечно же, причетник был «меньше» чем мой отец.
Обычно я очень скучала во время литании и, чтобы чем-то себя занять, рассматривала вырезанные из камня фигуры бывшего владельца поместья и его супруги, лежащие рядом. Фигуры должны были демонстрировать следующим поколениям преданность супругов друг другу в течение жизни. Но в моем детском разуме возникало лишь рассеянное удивление - как лорд и леди состарились и одряхлели, не задохнувшись раньше в своих жестких гофрированных воротниках.
Тем временем отец торжественно провозглашал «Помолимся!», резко прерывая мои блуждающие мысли. Джим утыкался в свою книгу, отец исчезал за кафедрой, и я изнемогала на месте, прикидывая, сколько «бычьих глаз» (конфеты) можно купить на крепко зажатый в моей горячей ладошке пенни у деревенской старухи. Она выставляла в окнах сладости и была не прочь поторговать в воскресенье.
У моего отца было превосходное правило: можно ожидать от слушателей внимания к проповеди самое большее в течение двадцати минут. Но я еще плохо представляла, что такое время, и поэтому напряженно слушала с первых фраз, как отец повышает и понижает голос. Я уже знала, что к концу поучений голос звучит низко. За этим следовала благоговейная тишина, благословение, и потом, пока люди толпились снаружи, чтобы «поприветствовать сэра Джона», я бежала изо всех сил, стремясь заполучить мои конфеты прежде, чем меня подсадят в высокую четырехколесную повозку, и я повезу отца домой.
Мои братья и сестры были намного старше меня, и у большинства из них уже были свои семьи и дети. Мать же была так занята своим «блестящим мальчиком» Ивлином, делами старших дочерей и собственными литературными трудами, что если бы не отец, я была бы очень одиноким ребенком.