«ЭЛЬБРУССКАЯ ДЕВА» ЛЕОНИДА ЗАМЯТНИНА ч.1
Оригинал взят у viktorkotl в «ЭЛЬБРУССКАЯ ДЕВА» ЛЕОНИДА ЗАМЯТНИНА ч.1
«Эльбрусская дева»… Фольклорный персонаж, созданный богатым воображением альпинистской братии или фантом, обитающий в снежном высокогорье? Ответ, на наш взгляд, зависит от того во что ты сам веришь.
Если же проанализировать истории, встречающиеся в интернете, то окажется, что внимания заслуживают немногие. Среди них и рассказанная Леонидом Замятниным. Наберите эти имя и фамилию со словосочетанием «эльбрусская дева» и на экране появятся десятки отсылок к сайтам, на которых вопроизведен пережитый ленинградским альпинистом эпизод. Вернее, записанный им от лица зимовщика Приюта одиннадцати (что, как мы уточним ниже, не соответствует действительности и видел эльбрусскую деву сам Леонид Замятнин.
История эта, произошедшая в 1972 году. в конце семидесятых легшая на бумагу, была опубликована в книге рассказов Леонида Замятнина «Такие высокие горы», вышедшей в издательстве «Эльбрус» в 1985 году. От этой публикации, а не интернетовских вариаций, мы и пойдем.
Предваряет рассказ - как мы понимаем, для привязки к местности и исторической обоснованности - балкарская легенда: «В Баксанском ущелье живет легенда, красивая и страшная, как многие горские легенды. В старину все альпинисты, задумавшие покорить Эльбрус, заходили в балкарский аул Урусбиево (так назывался тогда поселок Верхний Баксан), где нанимали местного проводника.
В одно прекрасное утро в Урусбиево появилась группа иноземных альпинистов. Но горцы в это время воевали с враждебным племенем, все мужчины были в походе. В ауле остались лишь глубокие старики, женщины и дети. Чужеземцы уже было отчаялись найти проводника, но им неожиданно повезло. С гор спустился юноша с ягненком в руках. С весны он жил с отарой овец на дальних пастбищах, ничего не знал о войне и потому не ушел в поход. Юноша согласился вести иноземцев на Эльбрус, хотя старики его отговаривали. Был он красив, силен и отважен. И любила его самая красивая девушка аула. Она тоже умоляла его не идти на Эльбрус. Но он все-таки пошел.
Небо было ясным, и только над восточной вершиной снежного исполина висело маленькое перистое облачко. Когда путники достиг-ли середины горы, началась пурга. Решено было спускаться, пока не поздно.
- Вы не мужчины!- сказал им юный горец, и пошел к вершине один. Его долго ждали внизу, но он не вернулся. Когда улеглась непогода, его искали, но так и не нашли. Его любимая, узнав о случившемся, решила отправиться на поиски сама. Она поднялась на Минги-Тау (так называли Эльбрус балкарцы) и обнаружила тело возлюбленного в глубокой ледниковой трещине. В отчаянии обратилась она к Аллаху с просьбой не разлучать ее с любимым. Так обратилась она в ледяную Эльбрусскую Деву. Говорят, что встреча с ней на снежных склонах Эльбруса предвещает беду. Эльбрусская Дева не может простить людям гибели любимого и, ожесточившись от горя, до сих пор мстит всем без разбору».
А вот и сам рассказ зимовщика.
«Я так и считал бы эту легенду красивой сказкой, сочиненной экскурсоводами для развлечения туристов, если б сам не повстречался с ней однажды лицом к лицу.
Это случилось лет десять назад. В ту весну я работал плотником на базе Московского университета на поляне Азау, у самого подножья Эльбруса. Вдвоем с начальником группы - старшим инженером Севой сооружали мы на склоне у реки Азау поворотные щиты для моделирования снежных лавин. По мере сил помогала нам романтически настроенная хрупкая девушка Лара, числившаяся по табелю техником. Сева не был альпинистом, но горы любил. Но горнолыжником и полярным туристом он был опытным. И вот к нему в гости на несколько дней прилетела из Москвы его приятельница Лина. Ради нее Сева решил организовать поход к «Приюту одиннадцати» со спуском на лыжах с высоты 4200 до поляны Азау. Откровенно говоря, затея эта мне не слишком понравилась: апрель месяц, пого-да неустойчивая, можно попасть в лавину. Но Сева все-таки уговорил меня. Идти решили вчетвером. Четвертой оказалась Лара.
Сложные отношения были в нашей группе. Я безответно любил Лару, она - Севу, а Сева - Лину. Как относилась к Севе последняя я не мог бы сказать определенно. Согласился участвовать в этой «экспедиции» при одном условии: на маршруте - решающее слово остается за мной. Альпинистом я был среди них наиболее опытным. Сева раздобыл два каландровых двуспальных пуховых мешка и ножовку для выпиливания снежных кирпичей на случай ночевки в снежной хижине. Рыть пещеры в снегу мне приходилось, но в снежных хижинах я еще не ночевал.
Как я и предполагал, группа наша оказалась не очень мобильной. Собирались мы долго и только в четыре часа дня поднялись до Старого Кругозора в вагончике маятниковой канатной дороги.
Отсюда начиналась пешая часть нашего пути. От Старого Кругозора до строящейся станции второй очереди канатки, под названием «Мир», бульдозерами была пробита в снегу серпантинная дорога, по которой возили грузы вездеходы. Трикони наши увязали в грязи, перемешанной с мокрым снегом. На четверых мы несли два рюкзака и две пары лыж - для Севы и Лины. Девушки шли налегке. Очень скоро Лина начала отставать - сказывалось отсутствие акклиматизации. Погода портилась на глазах. Вот уже посыпала мелкая снежная крупа. Я нервничал: слишком медленно, мы шли.
До станции «Мир» добрались к восьми вечера, в темноте. Здесь жили монтажники.
Приход наш заметно обрадовал их. Оживился фанерный сарайчик, заменяющий им кают-компанию. На столе появились замусоленные граненые стаканчики и какие-то подозрительные бутылки без наклеек. Аборигены рады были увидеть женские лица. А к тому же девушки наши были красивы.
Мы вчетвером выпили немного водки, перекусили. Монтажники предложили нам остаться ночевать. Это было разумное предложение. Но Сева стал настаивать на немедленном выходе наверх. А я не проявил должной настойчивости. Скорее всего, виновата в этом была Лара. Я боялся, что она сочтет меня трусом. Я хорошо знал путь к Приюту, был уверен в своих силах, я пошел, хотя понимал, что делать этого не следует. На Севу же, вероятно, действовало присутствие Лины. От обычного его благоразумия не осталось и следа. Ему хотелось продемонстрировать Лине свое искусство в строительстве эскимосских снежных хижин - иглу. И я промолчал.
Сразу за станцией «Мир» начинался глубокий снег. Дальше дороги не было, и я начал топтать ступени, проваливаясь по колено. Занятие это было для меня привычным. Я любил топтать ступени в снегу. Снова сыпанула крупа.
Минут через двадцать Лина остановилась. Ее мутило. И тогда Сева предложил нам с Ларой прокладывать путь до самого Приюта вдвоем. Они пойдут по нашим следам медленнее, как сможет Лина. Я согласился. Лара чувствовала себя хорошо. Я решил довести ее до Приюта, оставить там рюкзак и лыжи и вернуться к Севе, чтобы забрать его рюкзак и помочь довести Лину. Я понимал, что он тому времени изрядно с ней намучается.
Мы с Ларой прибавили шагу и скоро остались одни наедине с белым безмолвием. Шли молча. Подъем требовал четкого дыхания Луны не было, хотя нельзя сказать, чтобы стояла кромешная тьма. Снизу поднимался, странный серебристый туман, сильно ухудшающий видимость. Долго шли без остановок и уже успели взмокнуть. Я чувствовал, что: Приют где-то рядом. Вот, наконец, крутой; снежный взлет. А вот и темный прямоугольник слева по ходу.
- Ларка, Приют!
Она тоже увидела его и повеселела. Пройдя еще с полсотни шагов, мы обнаружили вместо Приюта большой черный камень.
- Наваждение какое-то,- растерянно пробормотал я.
Еще трижды мы принимали за Приют большие черные камни, которых я никогда раньше не замечал, хотя много раз ходил по этому пути. Дело принимало скверный оборот. Кажется, я заблудился. Начиналась пурга. Лара замерзла. Она прижалась ко мне.
- Как хорошо. Какая надежная у тебя спина.
Решительность вернулась ко мне. Я представил, как приведу ее на Приют, как она обнимет меня. Уложу ее спать, поцелую в глаза и уйду в пургу, встречать Севу. А она будет лежать в спальном мешке с закрытыми глазами, как ребенок в конверте, и волноваться за меня, и гордиться мной. Я рванулся вверх и вдруг, при вспышке молнии, увидел серебристый контур Приюта, но почему-то опять слева. Через мгновение Приют скрылся в этом душном, липком тумане. Странная погода. Ларка отстала. И тут я увидел спускающуюся сверху фигуру в плаще-серебрянке.
Кто-то из инструкторов альпинизма спускается в горы. Только они имеют такие плащи. Но почему один и в такое позднее время? Ведь альплагеря сейчас не работают. Да, вроде бы, и не сезон для восхождений. Смутное беспокойство охватило меня.
А человек спускался мне наперерез, но почему-то не обращал на меня никакого внимания. Не слепой же он. Я двинулся навстречу. Крупа с ветром секла лицо и приходилось опускать его вниз. Пути наши пересеклись. Мы остановились в трех метрах друг от друга. Я поднял глаза и вдруг почувствовал, что волосы на моей голове начинают шевелиться. Я ощутил сильный озноб. Передо мной стояла женщина в серебристой прозрачной фате, ниспадавшей до босых ступней. Она была абсолютно нагой и поразительно красивой. Прямые черные, как вороново крыло, волосы падали на плечи, белое стройное тело, маленькие пальчики ног. Я отчетливо видел коричневые соски девически острой груди. Но самым поразительным были ее глаза - огромные, черные, ледяные. Она смотрела мне в лицо, и я не мог отвести взгляда от этих пронзительных, гипнотизирующих глаз. Я забыл, кто я, где я. Я уже не владел собой, чувствуя, что тотчас пойду туда, куда позовут эти глаза.
Неожиданно кто-то тронул меня за руку. Я вздрогнул и обернулся. Это была Ларка. - Я замерзла. Ты шел так быстро, что я не могла догнать тебя. Не бросай меня. Мне страшно. Когда я снова повернул голову, никакой женщины в белом не было.
- Ты видела что-нибудь?
- Нет. «Черт-те что,- подумал я,- а ведь этоЭльбрусская Дева. Если бы не Ларка...»
Я вспомнил про Севу с Линой, бредущих по нашим следам. Надо идти навстречу. Пропади он пропадом, этот Приют. Лина уже, наверное, выбилась из сил. А ведь оба спальных мешка - в моем рюкзаке! Следы заметает. Не дай бог, если они потеряют нашу тропу. За нас-то я не волновался. У нас хватит сил добраться до станции «Мир», если понадобится. Но Сева с Линой...
И мы погнали вниз. К счастью, они не потеряли наши следы. Мы столкнулись, когда Лина уже совсем выбилась из сил. Ею овладело полнейшее безразличие ко всему окружающему. Хотелось просто лечь на снег и чтобы ее оставили в покое.
«Горняшка. Ну и дураки мы с Севой». Надо было срочно что-то предпринимать. Пурга не улегалась. Находились мы где-то на высоте 3900. Сева достал ножовку, проверил состояние снега и показал мне, как выпиливаются снежные кирпичи. Мы принялись пилить по очереди. Один пилил, другой клал стены. Нижний ряд начал он. Девушки, нахохлившись, сидели на рюкзаках. Лина бредила, Лара обнимала ее, пытаясь согреть. Спины их уже замело. Хижину мы соорудили довольно быстро, настоящую эскимосскую иглу, как заявил Сева. Она была округлой, наподобие казахской юрты, только пониже - в половину человеческого роста, с прямоугольным лазом внизу.
Мы выстлали пол полиэтиленом, разложили спальные мешки и залезли в них попарно: я с Ларой, а Сева с Линой. Лаз закрыли изнутри снежным кирпичом. В пуховых мешках скоро стало жарко. Гудящая снаружи пурга совсем не ощущалась в хижине. Лара заснула на моем плече моментально. Точнее не заснула, а отключилась или вырубилась, как сказали бы электрики. Я тоже вскоре задремал.
Проснулся от яркого солнечного света. Это Сева открыл лаз. Стояло утро. Удивительное. Ясное. Ослепительно белый свежевыпавший снег искрился в солнечных лучах. Покой. Безмятежность. Вот тебе и горы с их сюрпризами! Мы с Севой вылезли наружу, раскочегарили примус, вскипятили чай из снега и разбудили девушек. Они улыбались, потягиваясь, как пригревшиеся котята. Обе чувствовали себя хорошо после такой уютной, теплой ночевки. Позавтракали.
«Все же молодец Сева,- подумал я,- удачно получилось у нас с этой хижиной».
Ослепительное синее небо. Ясно видны обе вершины Эльбруса. Я вспомнил о встрече с «Эльбрусской девой». Мистика... Решил никому ничего не рассказывать: все равно засмеют.
Кто ж поверит в такое? Однако интересно выяснить, куда же я забрел вчера.
Лара схватила фотоаппарат. Сева с Линой занялись лыжами. Я крикнул им, что хочу немножко поразмяться и побрел вверх. Несмотря на вчерашнюю пургу, следы мои можно было различить. Минут через пятнадцать прямо перед собой я увидел Приют. Вот это фокус! Я не дошел до него вчера каких-то двести метров. Но следы сворачивали влево, прямо на крутые ледовые сбросы. Здесь никто никогда не ходил. Вот откуда взялись эти чертовы камни! Мой след оканчивался в трех; шагах от ледового обрыва. Ох и лететь бы мне, сделай я вчера эти три шага. Мне опять стало не по себе. И я повернул вниз.
Лина с Севой уже надели лыжи. Сева катался грациозно.
- За мной,- крикнул он Лине и начал стремительно выписывать одну дугу за другой. Только снег фонтаном брызгал из-под кантов.
Лина свалилась на первом же повороте. Она не ушиблась, лишь вывалялась вся в пушистом снегу и хохотала, барахтаясь в сугробе. Сева помог ей подняться, что-то сказал, и они, начали медленно вычерчивать пологие дуги, спускаясь вместе, подсаживаясь на повороте и снова вырастая, пока не скрылись под склоном, словно танцуя какой-то странный танец.
Мы с Ларой восхищенно проводили их глазами, вздохнули с тайной завистью и, взвалив рюкзаки, побрели вниз, к станции «Мир». Там кончался хороший снег»...
Напомним, Леонид Замятнин вкладывает эту историю в уста безымянного зимовщика. Но то, что зимовщиком тем был Леонид, становится ясным, если обратиться к его повести «Эволюция лебедя», которую один из авторов этих строк опубликовал в 1994 году в редактируемом им (на тот момент независимом, то бишь частном) журнале «Эльбрус». Замятнин пишет, что в конце весны и летом 1972 года он работал на базе МГУ, где плотничал вместе с инженером и «построил огромный поворотный щит. Вероятно, он и по сию пору торчит на склоне над рекой Азау».
Совпадают также и герои поъема к Приюту одиннадцати.
Почему же Леонид выступил в истории об эльбрусской деве, опубликованной в книге, а впоследствии размноженной на десятках интернетовских сайтов, лишь передатчиком чужого рассказа? Этот литературный прием был подсказан ему редактором издания В. Кузьминым. О чем сам Валентин Гигорьевич рассказал нам, объяснив свою позицию тем, что негоже было автору, чей возраст приближался к полтиннику, выступать в роли распространителя басен и слухов (вспомним, время-то было советское!) роняя, к тому же, свое реноме профессионального горовосходителя.
Леонид вспылил, но потом согласился, да и не мог не согласиться - для Союза писателей Кабардино-Балкарии, где выходила его книга, был он человек чужой, кому-то переходящий дорогу своим изданием.
Был Замятнин личностью неординарной - сложной: ищущей, сомневающейся, рефлексирующей. Его повесть «Записки несостоявшегося человека», написанная в 1977 году, побывавшая, как писал все тот же Валентин Кузьмин, «во многих издательских портфелях, но так и не изданная, что вполне объяснимо, поскольку повесть эта - о человеке интеллигентном, честном и нравственном, то есть наделенном качествами, с которыми в годы так называемого застоя «состояться» в общепринятом тогда смысле слова было непросто, а подчас невозможно», ярко свидетельствует об этом.
Вот строчки из этой повести (к слову, опубликованной одним из авторов этих строк в 1990 году): «Мне уже сорок. Кто я? Проще всего было бы ответить, заглянув в паспорт. Но в моем паспорте нет ни штампа о моей работе, ни штампа о браке. Лищь имя, год рождения и национальность. Так кто же я? Пытаюсь вспомнить себя с самого начала. Несостоявшийся боксер. Несостоявшийся футболист. Несостоявшийся инженер. Несостоявшийся семьянин. Несостоявшийся поэт. Не слишком ли много для одного? С каких пор я стал так жесток к себе?
Человек ищет свое место в жизни,- говорят про таких, как я.. Не слишком ли затянулись мои поиски? Где оно, мое место? Чужого не надо. Не хочу ничего чужого. Так кто же я? Неужели - несостоявшийся человек? Стоит ли в таком случае продолжать эту грустную игру под названием жизнь?»
Он жил в коммунальной квартире, где когда-то Алексанр Блок написал знаменитые строчки «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Но жил в городе на Неве только зимой - вторую половину весны, лето и первую половину осени проводил в горах, где работал инструктором-горнолыжником в альплагерях и гостиницах Приэльбрусья.
Горы любил как жизнь: «Я связан со многими альпинистами. С одними вместе ходил на восхождения, других натаскивал на скалах и льду, водил на вершины, став инструктором альпинизма. Третьих знаю заочно по рассказам знакомых. И они знают меня. По горам ходит не так уж много людей (я имею в виду тех, кто ходит долго). В конце сезона мы узнаем, кто погиб в горах, с кем никогда больше не придется связаться одной веревкой. И у инструкторов альпинизма есть процент усушки-утруски. Круг старых моих друзей по горам медленно, но неумолимо сужается. Срабатывает закон вероятности. Одна моя знакомая, сопоставив среднестатистический процент гибели инструкторов альпинизма и количество смен, отработанных мною в горах, подсчитала, что вероятность моей гибели составляет более пятидесяти процентов. Однако ничего. Все еще хожу. Бог хранит. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Что для меня горы? Трудно ответить однозначно даже самому себе. Конечно, это больше, чем спорт. Для меня это способ выжить. Это страна, куда я могу убежать и убегаю всегда, почувствовав, что жизненные силы мои на исходе. Быть может, это моя религия. Не представляю, как я жил без них четверть века».
Горы не раз проверяли его на прочность. И проверки эти по силам было выдержать далеко не каждому.
Начало семидесятых. Ледник Мижирги: «На восхождении на предвершинном гребне нас накрыла пурга. Я поленился надеть каску, и камень, прилетевший сверху, пробил мне голову. Я пролетел по стене сорок метров - на всю длину веревки, связывающей меня с напарником. Впрочем, я был уже без сознания. Начались спасработы. Вертолет не смог сесть из-за непогоды. . И трое суток ребята несли меня на руках через очень трудный перевал в ущелье Думала. Оттуда меня забрал вертолет. В тяжелом состоянии с вдавленным переломом черепа я попал на операционный стол республиканской больницы. В послеоперационной палате пришел в себя через неделю…»
Здесь он задает себе в очередной раз вопрос: «зачем нужно лезть на гору?» и отвечает на него: «Что привлекает - риск, самоутверждение, красота? Наверное, и то, и другое, и третье. Риск нужен. Вряд ли стали бы мы ходить по горам, если б занятие это было таким же безопасным, как подъем на кресельной дороге на склон Чегета (заплатил сорок копеек, отстоял очередь и поезжай). На горе Удача и Беда ходят рядом. Вершина стережет наши промахи. Просто надо быть всегда начеку и не думать о худшем. Считать, что с нами это не произойдет.
Если появился страх, стоит прислушаться, переждать, остановиться на время».
И поэтому уже через несколько месяцев он вновь в горах: «Заставляю себя работать на склоне через силу. Туристы считают меня «железным» мужиком. Они не догадываются, что после тренировок, заперев дверь на крючок, я падаю лицом в постель. Нет сил раздеться. Все тело ломит. Ноют от лыжных палок запястья. Сводит то ноги, то брюшной пресс.
окончание следует
«Эльбрусская дева»… Фольклорный персонаж, созданный богатым воображением альпинистской братии или фантом, обитающий в снежном высокогорье? Ответ, на наш взгляд, зависит от того во что ты сам веришь.
Если же проанализировать истории, встречающиеся в интернете, то окажется, что внимания заслуживают немногие. Среди них и рассказанная Леонидом Замятниным. Наберите эти имя и фамилию со словосочетанием «эльбрусская дева» и на экране появятся десятки отсылок к сайтам, на которых вопроизведен пережитый ленинградским альпинистом эпизод. Вернее, записанный им от лица зимовщика Приюта одиннадцати (что, как мы уточним ниже, не соответствует действительности и видел эльбрусскую деву сам Леонид Замятнин.
История эта, произошедшая в 1972 году. в конце семидесятых легшая на бумагу, была опубликована в книге рассказов Леонида Замятнина «Такие высокие горы», вышедшей в издательстве «Эльбрус» в 1985 году. От этой публикации, а не интернетовских вариаций, мы и пойдем.
Предваряет рассказ - как мы понимаем, для привязки к местности и исторической обоснованности - балкарская легенда: «В Баксанском ущелье живет легенда, красивая и страшная, как многие горские легенды. В старину все альпинисты, задумавшие покорить Эльбрус, заходили в балкарский аул Урусбиево (так назывался тогда поселок Верхний Баксан), где нанимали местного проводника.
В одно прекрасное утро в Урусбиево появилась группа иноземных альпинистов. Но горцы в это время воевали с враждебным племенем, все мужчины были в походе. В ауле остались лишь глубокие старики, женщины и дети. Чужеземцы уже было отчаялись найти проводника, но им неожиданно повезло. С гор спустился юноша с ягненком в руках. С весны он жил с отарой овец на дальних пастбищах, ничего не знал о войне и потому не ушел в поход. Юноша согласился вести иноземцев на Эльбрус, хотя старики его отговаривали. Был он красив, силен и отважен. И любила его самая красивая девушка аула. Она тоже умоляла его не идти на Эльбрус. Но он все-таки пошел.
Небо было ясным, и только над восточной вершиной снежного исполина висело маленькое перистое облачко. Когда путники достиг-ли середины горы, началась пурга. Решено было спускаться, пока не поздно.
- Вы не мужчины!- сказал им юный горец, и пошел к вершине один. Его долго ждали внизу, но он не вернулся. Когда улеглась непогода, его искали, но так и не нашли. Его любимая, узнав о случившемся, решила отправиться на поиски сама. Она поднялась на Минги-Тау (так называли Эльбрус балкарцы) и обнаружила тело возлюбленного в глубокой ледниковой трещине. В отчаянии обратилась она к Аллаху с просьбой не разлучать ее с любимым. Так обратилась она в ледяную Эльбрусскую Деву. Говорят, что встреча с ней на снежных склонах Эльбруса предвещает беду. Эльбрусская Дева не может простить людям гибели любимого и, ожесточившись от горя, до сих пор мстит всем без разбору».
А вот и сам рассказ зимовщика.
«Я так и считал бы эту легенду красивой сказкой, сочиненной экскурсоводами для развлечения туристов, если б сам не повстречался с ней однажды лицом к лицу.
Это случилось лет десять назад. В ту весну я работал плотником на базе Московского университета на поляне Азау, у самого подножья Эльбруса. Вдвоем с начальником группы - старшим инженером Севой сооружали мы на склоне у реки Азау поворотные щиты для моделирования снежных лавин. По мере сил помогала нам романтически настроенная хрупкая девушка Лара, числившаяся по табелю техником. Сева не был альпинистом, но горы любил. Но горнолыжником и полярным туристом он был опытным. И вот к нему в гости на несколько дней прилетела из Москвы его приятельница Лина. Ради нее Сева решил организовать поход к «Приюту одиннадцати» со спуском на лыжах с высоты 4200 до поляны Азау. Откровенно говоря, затея эта мне не слишком понравилась: апрель месяц, пого-да неустойчивая, можно попасть в лавину. Но Сева все-таки уговорил меня. Идти решили вчетвером. Четвертой оказалась Лара.
Сложные отношения были в нашей группе. Я безответно любил Лару, она - Севу, а Сева - Лину. Как относилась к Севе последняя я не мог бы сказать определенно. Согласился участвовать в этой «экспедиции» при одном условии: на маршруте - решающее слово остается за мной. Альпинистом я был среди них наиболее опытным. Сева раздобыл два каландровых двуспальных пуховых мешка и ножовку для выпиливания снежных кирпичей на случай ночевки в снежной хижине. Рыть пещеры в снегу мне приходилось, но в снежных хижинах я еще не ночевал.
Как я и предполагал, группа наша оказалась не очень мобильной. Собирались мы долго и только в четыре часа дня поднялись до Старого Кругозора в вагончике маятниковой канатной дороги.
Отсюда начиналась пешая часть нашего пути. От Старого Кругозора до строящейся станции второй очереди канатки, под названием «Мир», бульдозерами была пробита в снегу серпантинная дорога, по которой возили грузы вездеходы. Трикони наши увязали в грязи, перемешанной с мокрым снегом. На четверых мы несли два рюкзака и две пары лыж - для Севы и Лины. Девушки шли налегке. Очень скоро Лина начала отставать - сказывалось отсутствие акклиматизации. Погода портилась на глазах. Вот уже посыпала мелкая снежная крупа. Я нервничал: слишком медленно, мы шли.
До станции «Мир» добрались к восьми вечера, в темноте. Здесь жили монтажники.
Приход наш заметно обрадовал их. Оживился фанерный сарайчик, заменяющий им кают-компанию. На столе появились замусоленные граненые стаканчики и какие-то подозрительные бутылки без наклеек. Аборигены рады были увидеть женские лица. А к тому же девушки наши были красивы.
Мы вчетвером выпили немного водки, перекусили. Монтажники предложили нам остаться ночевать. Это было разумное предложение. Но Сева стал настаивать на немедленном выходе наверх. А я не проявил должной настойчивости. Скорее всего, виновата в этом была Лара. Я боялся, что она сочтет меня трусом. Я хорошо знал путь к Приюту, был уверен в своих силах, я пошел, хотя понимал, что делать этого не следует. На Севу же, вероятно, действовало присутствие Лины. От обычного его благоразумия не осталось и следа. Ему хотелось продемонстрировать Лине свое искусство в строительстве эскимосских снежных хижин - иглу. И я промолчал.
Сразу за станцией «Мир» начинался глубокий снег. Дальше дороги не было, и я начал топтать ступени, проваливаясь по колено. Занятие это было для меня привычным. Я любил топтать ступени в снегу. Снова сыпанула крупа.
Минут через двадцать Лина остановилась. Ее мутило. И тогда Сева предложил нам с Ларой прокладывать путь до самого Приюта вдвоем. Они пойдут по нашим следам медленнее, как сможет Лина. Я согласился. Лара чувствовала себя хорошо. Я решил довести ее до Приюта, оставить там рюкзак и лыжи и вернуться к Севе, чтобы забрать его рюкзак и помочь довести Лину. Я понимал, что он тому времени изрядно с ней намучается.
Мы с Ларой прибавили шагу и скоро остались одни наедине с белым безмолвием. Шли молча. Подъем требовал четкого дыхания Луны не было, хотя нельзя сказать, чтобы стояла кромешная тьма. Снизу поднимался, странный серебристый туман, сильно ухудшающий видимость. Долго шли без остановок и уже успели взмокнуть. Я чувствовал, что: Приют где-то рядом. Вот, наконец, крутой; снежный взлет. А вот и темный прямоугольник слева по ходу.
- Ларка, Приют!
Она тоже увидела его и повеселела. Пройдя еще с полсотни шагов, мы обнаружили вместо Приюта большой черный камень.
- Наваждение какое-то,- растерянно пробормотал я.
Еще трижды мы принимали за Приют большие черные камни, которых я никогда раньше не замечал, хотя много раз ходил по этому пути. Дело принимало скверный оборот. Кажется, я заблудился. Начиналась пурга. Лара замерзла. Она прижалась ко мне.
- Как хорошо. Какая надежная у тебя спина.
Решительность вернулась ко мне. Я представил, как приведу ее на Приют, как она обнимет меня. Уложу ее спать, поцелую в глаза и уйду в пургу, встречать Севу. А она будет лежать в спальном мешке с закрытыми глазами, как ребенок в конверте, и волноваться за меня, и гордиться мной. Я рванулся вверх и вдруг, при вспышке молнии, увидел серебристый контур Приюта, но почему-то опять слева. Через мгновение Приют скрылся в этом душном, липком тумане. Странная погода. Ларка отстала. И тут я увидел спускающуюся сверху фигуру в плаще-серебрянке.
Кто-то из инструкторов альпинизма спускается в горы. Только они имеют такие плащи. Но почему один и в такое позднее время? Ведь альплагеря сейчас не работают. Да, вроде бы, и не сезон для восхождений. Смутное беспокойство охватило меня.
А человек спускался мне наперерез, но почему-то не обращал на меня никакого внимания. Не слепой же он. Я двинулся навстречу. Крупа с ветром секла лицо и приходилось опускать его вниз. Пути наши пересеклись. Мы остановились в трех метрах друг от друга. Я поднял глаза и вдруг почувствовал, что волосы на моей голове начинают шевелиться. Я ощутил сильный озноб. Передо мной стояла женщина в серебристой прозрачной фате, ниспадавшей до босых ступней. Она была абсолютно нагой и поразительно красивой. Прямые черные, как вороново крыло, волосы падали на плечи, белое стройное тело, маленькие пальчики ног. Я отчетливо видел коричневые соски девически острой груди. Но самым поразительным были ее глаза - огромные, черные, ледяные. Она смотрела мне в лицо, и я не мог отвести взгляда от этих пронзительных, гипнотизирующих глаз. Я забыл, кто я, где я. Я уже не владел собой, чувствуя, что тотчас пойду туда, куда позовут эти глаза.
Неожиданно кто-то тронул меня за руку. Я вздрогнул и обернулся. Это была Ларка. - Я замерзла. Ты шел так быстро, что я не могла догнать тебя. Не бросай меня. Мне страшно. Когда я снова повернул голову, никакой женщины в белом не было.
- Ты видела что-нибудь?
- Нет. «Черт-те что,- подумал я,- а ведь этоЭльбрусская Дева. Если бы не Ларка...»
Я вспомнил про Севу с Линой, бредущих по нашим следам. Надо идти навстречу. Пропади он пропадом, этот Приют. Лина уже, наверное, выбилась из сил. А ведь оба спальных мешка - в моем рюкзаке! Следы заметает. Не дай бог, если они потеряют нашу тропу. За нас-то я не волновался. У нас хватит сил добраться до станции «Мир», если понадобится. Но Сева с Линой...
И мы погнали вниз. К счастью, они не потеряли наши следы. Мы столкнулись, когда Лина уже совсем выбилась из сил. Ею овладело полнейшее безразличие ко всему окружающему. Хотелось просто лечь на снег и чтобы ее оставили в покое.
«Горняшка. Ну и дураки мы с Севой». Надо было срочно что-то предпринимать. Пурга не улегалась. Находились мы где-то на высоте 3900. Сева достал ножовку, проверил состояние снега и показал мне, как выпиливаются снежные кирпичи. Мы принялись пилить по очереди. Один пилил, другой клал стены. Нижний ряд начал он. Девушки, нахохлившись, сидели на рюкзаках. Лина бредила, Лара обнимала ее, пытаясь согреть. Спины их уже замело. Хижину мы соорудили довольно быстро, настоящую эскимосскую иглу, как заявил Сева. Она была округлой, наподобие казахской юрты, только пониже - в половину человеческого роста, с прямоугольным лазом внизу.
Мы выстлали пол полиэтиленом, разложили спальные мешки и залезли в них попарно: я с Ларой, а Сева с Линой. Лаз закрыли изнутри снежным кирпичом. В пуховых мешках скоро стало жарко. Гудящая снаружи пурга совсем не ощущалась в хижине. Лара заснула на моем плече моментально. Точнее не заснула, а отключилась или вырубилась, как сказали бы электрики. Я тоже вскоре задремал.
Проснулся от яркого солнечного света. Это Сева открыл лаз. Стояло утро. Удивительное. Ясное. Ослепительно белый свежевыпавший снег искрился в солнечных лучах. Покой. Безмятежность. Вот тебе и горы с их сюрпризами! Мы с Севой вылезли наружу, раскочегарили примус, вскипятили чай из снега и разбудили девушек. Они улыбались, потягиваясь, как пригревшиеся котята. Обе чувствовали себя хорошо после такой уютной, теплой ночевки. Позавтракали.
«Все же молодец Сева,- подумал я,- удачно получилось у нас с этой хижиной».
Ослепительное синее небо. Ясно видны обе вершины Эльбруса. Я вспомнил о встрече с «Эльбрусской девой». Мистика... Решил никому ничего не рассказывать: все равно засмеют.
Кто ж поверит в такое? Однако интересно выяснить, куда же я забрел вчера.
Лара схватила фотоаппарат. Сева с Линой занялись лыжами. Я крикнул им, что хочу немножко поразмяться и побрел вверх. Несмотря на вчерашнюю пургу, следы мои можно было различить. Минут через пятнадцать прямо перед собой я увидел Приют. Вот это фокус! Я не дошел до него вчера каких-то двести метров. Но следы сворачивали влево, прямо на крутые ледовые сбросы. Здесь никто никогда не ходил. Вот откуда взялись эти чертовы камни! Мой след оканчивался в трех; шагах от ледового обрыва. Ох и лететь бы мне, сделай я вчера эти три шага. Мне опять стало не по себе. И я повернул вниз.
Лина с Севой уже надели лыжи. Сева катался грациозно.
- За мной,- крикнул он Лине и начал стремительно выписывать одну дугу за другой. Только снег фонтаном брызгал из-под кантов.
Лина свалилась на первом же повороте. Она не ушиблась, лишь вывалялась вся в пушистом снегу и хохотала, барахтаясь в сугробе. Сева помог ей подняться, что-то сказал, и они, начали медленно вычерчивать пологие дуги, спускаясь вместе, подсаживаясь на повороте и снова вырастая, пока не скрылись под склоном, словно танцуя какой-то странный танец.
Мы с Ларой восхищенно проводили их глазами, вздохнули с тайной завистью и, взвалив рюкзаки, побрели вниз, к станции «Мир». Там кончался хороший снег»...
Напомним, Леонид Замятнин вкладывает эту историю в уста безымянного зимовщика. Но то, что зимовщиком тем был Леонид, становится ясным, если обратиться к его повести «Эволюция лебедя», которую один из авторов этих строк опубликовал в 1994 году в редактируемом им (на тот момент независимом, то бишь частном) журнале «Эльбрус». Замятнин пишет, что в конце весны и летом 1972 года он работал на базе МГУ, где плотничал вместе с инженером и «построил огромный поворотный щит. Вероятно, он и по сию пору торчит на склоне над рекой Азау».
Совпадают также и герои поъема к Приюту одиннадцати.
Почему же Леонид выступил в истории об эльбрусской деве, опубликованной в книге, а впоследствии размноженной на десятках интернетовских сайтов, лишь передатчиком чужого рассказа? Этот литературный прием был подсказан ему редактором издания В. Кузьминым. О чем сам Валентин Гигорьевич рассказал нам, объяснив свою позицию тем, что негоже было автору, чей возраст приближался к полтиннику, выступать в роли распространителя басен и слухов (вспомним, время-то было советское!) роняя, к тому же, свое реноме профессионального горовосходителя.
Леонид вспылил, но потом согласился, да и не мог не согласиться - для Союза писателей Кабардино-Балкарии, где выходила его книга, был он человек чужой, кому-то переходящий дорогу своим изданием.
Был Замятнин личностью неординарной - сложной: ищущей, сомневающейся, рефлексирующей. Его повесть «Записки несостоявшегося человека», написанная в 1977 году, побывавшая, как писал все тот же Валентин Кузьмин, «во многих издательских портфелях, но так и не изданная, что вполне объяснимо, поскольку повесть эта - о человеке интеллигентном, честном и нравственном, то есть наделенном качествами, с которыми в годы так называемого застоя «состояться» в общепринятом тогда смысле слова было непросто, а подчас невозможно», ярко свидетельствует об этом.
Вот строчки из этой повести (к слову, опубликованной одним из авторов этих строк в 1990 году): «Мне уже сорок. Кто я? Проще всего было бы ответить, заглянув в паспорт. Но в моем паспорте нет ни штампа о моей работе, ни штампа о браке. Лищь имя, год рождения и национальность. Так кто же я? Пытаюсь вспомнить себя с самого начала. Несостоявшийся боксер. Несостоявшийся футболист. Несостоявшийся инженер. Несостоявшийся семьянин. Несостоявшийся поэт. Не слишком ли много для одного? С каких пор я стал так жесток к себе?
Человек ищет свое место в жизни,- говорят про таких, как я.. Не слишком ли затянулись мои поиски? Где оно, мое место? Чужого не надо. Не хочу ничего чужого. Так кто же я? Неужели - несостоявшийся человек? Стоит ли в таком случае продолжать эту грустную игру под названием жизнь?»
Он жил в коммунальной квартире, где когда-то Алексанр Блок написал знаменитые строчки «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Но жил в городе на Неве только зимой - вторую половину весны, лето и первую половину осени проводил в горах, где работал инструктором-горнолыжником в альплагерях и гостиницах Приэльбрусья.
Горы любил как жизнь: «Я связан со многими альпинистами. С одними вместе ходил на восхождения, других натаскивал на скалах и льду, водил на вершины, став инструктором альпинизма. Третьих знаю заочно по рассказам знакомых. И они знают меня. По горам ходит не так уж много людей (я имею в виду тех, кто ходит долго). В конце сезона мы узнаем, кто погиб в горах, с кем никогда больше не придется связаться одной веревкой. И у инструкторов альпинизма есть процент усушки-утруски. Круг старых моих друзей по горам медленно, но неумолимо сужается. Срабатывает закон вероятности. Одна моя знакомая, сопоставив среднестатистический процент гибели инструкторов альпинизма и количество смен, отработанных мною в горах, подсчитала, что вероятность моей гибели составляет более пятидесяти процентов. Однако ничего. Все еще хожу. Бог хранит. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Что для меня горы? Трудно ответить однозначно даже самому себе. Конечно, это больше, чем спорт. Для меня это способ выжить. Это страна, куда я могу убежать и убегаю всегда, почувствовав, что жизненные силы мои на исходе. Быть может, это моя религия. Не представляю, как я жил без них четверть века».
Горы не раз проверяли его на прочность. И проверки эти по силам было выдержать далеко не каждому.
Начало семидесятых. Ледник Мижирги: «На восхождении на предвершинном гребне нас накрыла пурга. Я поленился надеть каску, и камень, прилетевший сверху, пробил мне голову. Я пролетел по стене сорок метров - на всю длину веревки, связывающей меня с напарником. Впрочем, я был уже без сознания. Начались спасработы. Вертолет не смог сесть из-за непогоды. . И трое суток ребята несли меня на руках через очень трудный перевал в ущелье Думала. Оттуда меня забрал вертолет. В тяжелом состоянии с вдавленным переломом черепа я попал на операционный стол республиканской больницы. В послеоперационной палате пришел в себя через неделю…»
Здесь он задает себе в очередной раз вопрос: «зачем нужно лезть на гору?» и отвечает на него: «Что привлекает - риск, самоутверждение, красота? Наверное, и то, и другое, и третье. Риск нужен. Вряд ли стали бы мы ходить по горам, если б занятие это было таким же безопасным, как подъем на кресельной дороге на склон Чегета (заплатил сорок копеек, отстоял очередь и поезжай). На горе Удача и Беда ходят рядом. Вершина стережет наши промахи. Просто надо быть всегда начеку и не думать о худшем. Считать, что с нами это не произойдет.
Если появился страх, стоит прислушаться, переждать, остановиться на время».
И поэтому уже через несколько месяцев он вновь в горах: «Заставляю себя работать на склоне через силу. Туристы считают меня «железным» мужиком. Они не догадываются, что после тренировок, заперев дверь на крючок, я падаю лицом в постель. Нет сил раздеться. Все тело ломит. Ноют от лыжных палок запястья. Сводит то ноги, то брюшной пресс.
окончание следует