О войне
Я никогда не решусь написать то, что думаю, вКонтакте. Я завидую тем, кто может написать там то, что думает. Потому что блажен, кто верует! Он имеет твёрдое, непоколебимое право защищать свою веру.
Я сижу в тени. Мне страшно и больно, а написать ничего я не могу. Вся моя душа тянется к тем, кто за войну; потому что они говорят вещи, от которых душа успокаивается - всё честно, всё справедливо, всё правильно, а если и закончится плохо, то у Бога мы будем на хорошем счету. Ведь это Родина! Ведь это мать. Мать всегда самая лучшая и дорогая. Даже пьяниц дети любят. Правда, разные дети есть; но я всегда с теми, кто любит.
Я не могу писать ничего в защиту войны, хотя я не пацифист, я знаю, что война иногда нужна, без нее не обойтись. Я ничего не могу написать, потому что боюсь войны для самой себя; а эмпатия у меня в порядке. Нутро человека ненавидит войну. Я не могу написать ничего в защиту войны, потому что, увы, не уверена и в правоте нашей страны. И самое страшное в том, что я не могу и даже не хочу ничего проверять.
От нас в советское время скрывали правду, говорили всё лозунгами, а люди устают лозунги слушать. Но если бы даже власти разжёвывали каждый шаг, никто бы не верил; потому что люди самые лучшие, самые порядочные брезгуют любой грязи; а в политике без грязи никак. Там хорошие порой ничем не отличаются от плохих, и порой самые лучшие и благородные губят страну, а самые плохие спасают её.
Куда мне пойти, чтобы узнать правду? Даже не буду себе льстить, говоря, что снимусь сейчас с места и поеду в Украинские места. А только там можно сунуть пальцы в язвы. Поэтесса Долгарева совала; но она это она, а я это я.
Послушать Эхо Москвы, у которого узнают правду мои горящие жаждой правды, чистоты и порядочности друзья? А вы понимаете, не могу. Я там пробовала слушать правду, но потом мне долго хотелось блевать и мыться. Я ждала оттуда потока чистой воды, а там ничуть не лучше, чем на официальном телерадио. На официальном много лозунгов, ура-ура, блеска, треска, затыкания несогласных, что мне не нравится. Но на Эхе и тому подобном рты не затыкаются только потому, что там только кукушки и петухи, других не приглашают.
Почему мои прекрасные, безупречные, чистые, правдолюбивые знакомые (говорю безо всякой иронии!) одновременно за то, чтобы наша Церковь была адекватной, а это значит не только то, что Церковь должна знать меру в обогащении и не сильно-то соединяться с государством, не слишком кланяться за подачки? Это значит ещё и то, что Церковь не должна лезть в вопросы абортов, должна быть толерантной к ЛГБТ, должна многое из того, чего она никогда и ни при каких обстоятельствах не должна, если хочет быть с Богом. Почему правда - это принятие человека, а не Бога, мерой всех вещей? Почему для чистых Православие главный враг? Почему чистые говорят с иронией, ядовитостью, невежливостью не только про представителей власти (это я могу понять, хотя ненависти не принимаю, пожеланий сдохнуть не принимаю), но и про свою страну? Почему для чистых наша страна - говнорашка? Почему? Ведь это всё - хамство, и тем хуже, что хамство идёт не от быдла, а от претендующих на тонкость, принадлежность к высшему духовенству царства правды!
Ведь именно чистые в моей жизни не понимали, как можно креститься на крест храма; ведь это безумие, ведь по меньшей мере мы живём в светской стране, а по большей Бога вообще нет! Ведь чистые гнали меня за то, что я любовью называла только традиционную семью, а я и дальше буду так думать; я никогда не кину камня в однополых, потому что жалею их и потому что знаю, как легко быть рядом с тем, кто одного пола с тобой, как трудно преодолевать то чужое, инородное, что с противоположным полом связано. Но любовь - не то, что называют любовью чаще всего. Я никогда не назову любовью то, что всё Божие звало иным. Именно чистые в моей жизни протестовали против санкций, потому что им не хватало сыра, именно чистые кричали, что хотят жить там, где жить им будет спокойно, сытно, вкусно, удобно и безопасно. А ведь там, где правда, на самом-то деле рядом лишения, жертвы, опасность, а ведь мы рожаем и рождаемся, чтобы быть всегда готовыми отдать жизнь... Правда и Бог в наше время абсолютно несовместимы; потому от современной порядочности я не ищу Божией правды.
Но я обожглась и от Божиих людей. Я видела их нетерпимость, видела их жажду крови. Есть люди, как Божии танки какие-то, и я таких боюсь. Я боюсь любых речей, слагатели которых претендуют на абсолютную собственную правоту. Убивать иногда приходится, но это ни в коем случае не честь и не радость. Гордиться этим стыдно. Упиваться этим не стоит. Не стоит радоваться победе в гражданской войне или в войне с теми, кто был с тобой в одной упряжке. Я даже не знаю, стоит ли вообще радоваться победе - лучше радоваться наступлению мира. Победе предшествует смерть, смерть с двух сторон.
Мне стыдно, что я без выбора, что я, закрыв глаза, просто молюсь. Молюсь в те тяжелые для себя годы, когда я сомневаюсь в бытии Божием, сомневаюсь страшно. Если Бога нет, то правды мы никогда не узнаем, если Бога нет, всякую власть нельзя жалеть, нельзя сочувствовать ее выборам, ее дамокловым мечам, можно только ненавидеть. Если Бога нет, то существует только человеческое: война это смерть, значит, нет войне и насилию. Но ведь не одна наша страна имеет армию, делает оружие, таит в себе спецслужбы различного толка. Если нельзя насилие, значит, нельзя ворваться в дом, где убивают женщину, мучают животное, нельзя дать пощечину обидчику, нельзя ворваться в драку, надо оставить всё не своё, соседнее, на тысызыть волю Божию, пусть разбираются сами. С другой стороны, куда-то вправду не надо лезть, потому что бьют убийцу. Мы даже на наших уровнях, даже желая быть чистыми, обречены на ошибки, обречены оставаться дурными даже при видимости нашей доброты! Что мы можем сказать о том, что выше? У Астафьева в горько-правдивой вещи плохой человек велел хорошему не трогать государство, глыба эта-де не по нему. Боюсь, плохой человек был прав в этом пункте, и где-то нам придется просто, страдая, быть милосердным на уровне своём. Ибо и сталинский режим не сделал бы многое, если бы отважными и милосердными были другие люди, не он, другие, вплоть до самого низа.
Ничего не знаю и не хочу знать, вот моя позиция, потому что я боюсь. Я боюсь не того, что меня убьют за мои мысли; боюсь не того, что окажусь неправда перед Богом - я прожила жизнь, я имею право быть неправой. Я боюсь сделать больно тем, кто знает правду наверняка, тем, кто пальцы в язвы совал. Я боюсь не своей правды, а своей лжи, вот чего я боюсь.
Хочу, как Волошин некогда, молиться за тех и за других, даже сейчас, когда я не знаю, помогут ли молитвы. И уклоняться от зла и творить благо на своём нижайшем уровне, влезая, может быть, ради справедливости куда выше, чем я, но не влезая туда, где я точно ничего не понимаю. Господи, как я хочу верить, что Ты есть, что Ты знаешь, зачем попускаешь одним умирать, а другим убивать.