Юрий Михайлик
ххх
Бессмертье есть. Но в вечной круговерти,
в тугой тревоге о судьбе детей,
в заботах быта, в ужасе смертей
мы не были приглашены к бессмертью.
И в ясный день над уровнем волны
едва заметишь в зыбком отдаленье
полоску меж бессмертьем и забвеньем -
они раздельны и разделены.
Вовек бессмертна горькая вода,
шуршащая всю ночь у изголовья,
и знающая лишь одно условье -
про нас с тобой не помнить никогда.
Бессмертна степь, наклонная к волне,
и глинистые рыхлые ущелья,
столетия забвенья и прощенья,
тем, прежним, да и с нами наравне.
И блеклая, сгоревшая трава,
и снова синь, уставшая от зноя,
с небесной и морской голубизною,
чуть выцветшей как поздние слова.
Свидетелей тому не соберу,
но есть один - молоденький, счастливый,
изысканный багульник над обрывом,
трепещущий на утреннем ветру.
Бессмертье есть. Но в вечной круговерти,
в тугой тревоге о судьбе детей,
в заботах быта, в ужасе смертей
мы не были приглашены к бессмертью.
И в ясный день над уровнем волны
едва заметишь в зыбком отдаленье
полоску меж бессмертьем и забвеньем -
они раздельны и разделены.
Вовек бессмертна горькая вода,
шуршащая всю ночь у изголовья,
и знающая лишь одно условье -
про нас с тобой не помнить никогда.
Бессмертна степь, наклонная к волне,
и глинистые рыхлые ущелья,
столетия забвенья и прощенья,
тем, прежним, да и с нами наравне.
И блеклая, сгоревшая трава,
и снова синь, уставшая от зноя,
с небесной и морской голубизною,
чуть выцветшей как поздние слова.
Свидетелей тому не соберу,
но есть один - молоденький, счастливый,
изысканный багульник над обрывом,
трепещущий на утреннем ветру.