В память о друге
Мы с Крисом накрывали на стол на террасе. Дверь в гостиную была распахнута, легкий бриз играл тонкими шторами. Света из гостиной было достаточно, чтобы комфортно поужинать на террасе.
Ужин всегда готовил Крис, он любил и умел это делать. За ужином рассказывал, как придумал тот или иной соус, как по его мнению, сочетаются разные продукты.
Мы принесли из кухни блюдо с рыбой, картофельное пюре и овощи. Я расставила приборы и оглядела стол. Заметив, что не было хлеба, отправилась за ним на кухню, потому что по русской привычке все ем с хлебом. В дверях я столкнулась с Крисом, он посторонился, давая мне дорогу, поскольку я всегда двигаюсь стремительно, иногда слишком.
- Сейчас, - сказала я, - забыли хлеб.
И унеслась на кухню. Там я порезала хлеб, выложила его на блюдце и принесла на террасу, поставив блюдце рядом со своими приборами, поскольку Крис хлеб не ел совсем. Он проследил за моими действиями и сказал ничего не выражающим голосом, кивнув на стол:
- Хлеб.
Посреди большого деревянного стола стояло блюдо с нарезанным хлебом.
- О, - ответила я таким коротким американским «о», которым отвечают, когда не знают, что сказать. Крис как раз нес хлеб, когда я с ним столкнулась:
- А чего ты не остановил меня, когда я шла на кухню?
- Ты так неслась, - ответил, как обычно, бесстрастно, - я просто не успел.
«Их так учат в Англии: скрывать эмоции, держать их при себе, - вспомнила я, посмотрев на Криса, - а самому-то посмеяться надо мной хочется». И не успела я удивиться, как это, будучи таким ехидным и насмешливым человеком, он никак не откомментировал мою оплошность, как Крис заметил:
- Ты становишься гагой.
Быть «гагой» - это примерно по-нашему страдать маразмом. Сленг. У этого слова еще есть значения, даже хорошие. Но Крис имел ввиду именно это и смотрел на меня с насмешкой. На днях он несколько раз обозвал себя самого гагой, и я понимала, что в силу своего характера он ждет какого-то случая, в котором бы я тоже опростоволосилась, и он смог бы назвать гагой и меня, потому что ни за что бы ни смирился, что, вот, он - гага, а я нет.
- Это да, - согласилась я и самокритично добавила, - вообще-то, я наверное всегда ею была.
Мы приступили к трапезе. Крис, взявшись за вилку и нож, как обычно, подержал их немного в руках и положил обратно, взяв вместо них бокал с вином, которое пил постоянно. Он накладывал себе очень маленькие порции еды, но не съедал и того, только пил свое испанское вино, хотя признаков опьянения я не замечала.
Терраса выходила на маленький дворик, а за ним расстилалось поле для гольфа. Фонарей не было, эта часть жилого комплекса освещалась только окнами или светом с террас.
Я ела, Крис рассказывал какие-то истории из своей жизни, потягивая вино. Из темноты послышались голоса. Я посмотрела в сторону поля для гольфа, а Крис пояснил:
- Серен, - и добавил, - разговаривает со своей собакой.
В голосе его послышалась привычная насмешка. Этот диалог повторялся ежевечерне, поскольку здесь проходил маршрут Серена и его четвероного друга. Я, как обычно, решила заступиться за Серена, заметив:
- Мы все разговариваем со своими питомцами.
- Но не все же время, - привычно возразил Крис.
Голос приблизился, и на террасу вошел Серен со своим псом.
- Поужинаешь с нами? - предложила я.
- Спасибо, только поел, - ответил Серен.
Несколько дней назад мы крепко схватились за обедом. Серен вышел из себя в пылу нашего спора о России и сыпал обвинениями направо и налево. Крис спокойно, безэмоционально, но достаточно едко, добавлял свои аргументы в пользу точки зрения Серена, которую разделял; жена Серена и их родственница задавали мне вопросы достаточно мирным тоном, но по содержанию в них также было негативное восприятие действий России. Я чувствовала себя ощетинившимся ежом, как когда-то, во время жизни в Штатах, когда отражала нападки на мою страну. Я думала, мы разругались в пух и прах, но на следующий день и во все последующие Серен был спокоен и относился ко мне с теплотой и симпатией.
Пес подошел к Крису, тот его погладил, и пес вернулся к Серену.
Они недолго посидели и ушли, растворившись в темноте. Мы опять услышали оживленный голос Серена, который видимо продолжил прерванную визитом к нам беседу.
- Опять с собакой разговаривает, - заметил Крис.
Я посмотрела на него и сказала:
- Этот пес ему отвечает. Сердцем. Они слышат друг друга.
Сказала и тут же подумала: зачем я это сказала, ведь у самого Криса нет такой, вот, собаки, с которой он мог бы беседовать, а она слушала бы его сердцем.
Крис, как бы в ответ на мои мысли, сказал:
- Это была моя собака.
- Да? - удивилась я, - Не знала что ты заводил собаку в Испании.
Когда он жил в Канаде в большущем, похожем на замок, доме, то у него был пес, о котором знали все его друзья. Крис очень его любил и тяжело переживал утрату своего лохматого друга.
- Да, я завел собаку, но почти сразу предложил Серену забрать. За собакой нужен уход. Я уже не в состоянии.
Я кивнула и зачем-то уточнила:
- Это же беспородная собака?
- О, да! Совершенно беспородная.
Я подумала, вот, человек взял себе дворнягу, совершенно не заботясь о наличии у нее престижной родословной, хотя и он, и Серен - очень состоятельные люди и могли себе позволить купить дорогую, породистую. Но им было это совершенно была неважно, вернее: им было важно не это. И теперь Серен и его красивая молодая жена души не чают в этой беспородной псине.
Мы сидели на террасе под теплым густо-синем испанским небом, молчали и смотрели в ту сторону, куда ушли по влажной от вечерней росы траве человек и собака.
C Крисом мы были знакомы много лет, и я помнила времена, когда он был полон сил, очень богат, вхож в королевские дома. В прессе Криса называли «сардонический англичанин», таким он и был со своим едким чувством юмора и постоянными насмешками надо всеми. Он казался циничным и даже высокомерным. Был умным, упрямым и очень целеустремленным. Я всегда ценила его интеллект и высокий профессионализм. И не только я: он был признанным гуру в своей сфере.
Сейчас рядом со мной сидел одинокий немолодой человек, который с тоской смотрел вслед ушедшей дворняге. Ему наверное до боли хотелось иметь кого-то, с кем можно было бы поговорить, не обязательно услышав при этом ответ. Просто сидеть вот так на террасе и разговаривать, пусть даже с собакой, которая, положив голову ему на колени, будет внимательно слушать. А слабые, уже старческие, руки Криса будут гладить ее шерсть, и в этом покое и умиротворении не будет места одиночеству.
Криса не стало в апреле прошлого года.
Мы никогда не были особо близкими друзьями. Я и другом-то его стала называть уже после своего последнего визита, когда он стал ежедневно звонить, и я просто привыкла к его присутствию в моей жизни.
И так привыкла к этим его ежедневным телефонным звонкам, что вот уже столько месяцев все жду, что высветится на дисплее моего телефона испанский номер, который я уже выучила наизусть, и я услышу хорошо знакомый голос, и хоть давно научилась понимать его неразборчивый говор, все равно иногда возьму да и спрошу: «А ты случайно не ирландец?», просто, чтоб приколоться, а Крис сделает вид, что рассердился, потому что ни один англичанин не хочет, чтоб его считали ирландцем. И он мне скажет: «Ну, когда ты наконец приедешь?» А я не отвечу, что у меня голова лопается от боли или, что я занята в своими дачными делами, а скажу: «Да могу прямо сейчас, Крис». Потому что, если нас зовут те, кому мы нужны, то надо ехать, превозмогая боль или наплевав на дела, потому что их, тех, кому мы нужны, становится все меньше, а потом и совсем не останется. И можно просто не успеть.