История из контейнера
Просто одна из историй о детстве. Будет много буков, но решила не разбивать на части.
Про мальчика Сережу, усатого армяника и разбитые коленки
После службы в ГДР папу направили в Кишинев. Мне было от трех до пяти лет. Во всяком случае, пятилетний день рождения я справляла уже в другом городе. А тогда мы поселились в военном городке, в одном из тех домиков, в которых, сменяя друг друга, жили офицерские семьи. От предыдущих жильцов нам осталась кошка Мурка и пес - Бобик. Пытаясь поудобнее устроиться на телевизоре, Мурка регулярно сбивала красивого фарфорового какаду, которого мама и бабушка, с завидным постоянством склеивали и опять устанавливали на том же месте. У нас был и другой фарфоровый попугай. Он был гораздо меньше какаду и цеплялся прямо к стене. Долгое время я подозревала, что он живой и подойдя поближе, запрокидывала вверх голову, стараясь как следует его рассмотреть и подать незаметный знак, на который попугай, если он живой, обязательно должен откликнуться. Мне казалось, его черный глазок смотрит на меня по-особому, и он вот-вот чирикнет или даже скажет что-то. Но попугай молчал, и я отходила в сторону, думая, ну, что ж, в следующий раз.
Мы жили в доме из 4-х квартир. Рядом, по-соседству, жил молодой офицер-армянин со своей женой, дородной блондинкой, и маленькой дочкой. Армянин мне нравился. У него были тонкие усики, а все мужчины с усами, без исключения, казались мне красавцами, по той простой причине, что папа мой носил усы. Папа, естесственно, был самым красивым из всех усатых мужчин. Конкурировал с ним только Чапаев. А когда папа отрастил бородку, самыми красивыми мужчинами, в моем понимании, стали бородатые мужчины.
Вот, по причине безусловной красоты армянина, которую ему придавали усики, я его очень стеснялась. По утрам, после завтрака, меня выставляли на крыльцо, поиграть во дворе и подышать воздухом. Примерно в это же время, на соседнем крыльце, армянин чистил свои военные сапоги перед службой. Каждый раз он доброжелательно окликал меня по имени, и я тут же закрывала глаза и замирала. Я была уверена, что теперь-то уж он меня не увидит и так, неподвижно, могла простоять часами.
Мама и бабушка время от времени выглядывали в окошко кухни, посмотреть, все ли со мной в порядке и как я играю во дворе. Не увидев меня перед домом, они обменивались понимающими взглядами, и мама выбегала на крыльцо.
- Стоить? - спрашивала бабушка, когда мама возвращалась.
- Стоит, - вздыхала мама.
Заставить меня открыть глаза было невозможно. Я «отмирала» только, когда по моим подсчетам, армянин уходил на службу. Однажды, кажется, бабушка, выйдя на крыльцо, сказала мне, что соседа нет, и можно смело открывать глаза. Я поверила, открыла глаза и увидела его, улыбающегося, прямо перед собой. «Доброе утро», - сказал он, и я моментально захлопнула глаза и не открыла их даже после того, как он ушел. Я так и простояла все утро на крыльце. Мама периодически выбегала, тормошила меня, уговаривала открыть глаза, заверяла, что соседа точно давно уже нет поблизости, бабуля выходила пристыдить меня за неправильное поведение, но я стояла молча, не произнеся ни звука из опасения быть обнаруженной. Вероломство близких, шок от увиденного в непосредственной близости от меня, соседа, были такими сильными, что я так и не открыла в то утро глаза. К обеду мама взяла меня за руку и увела в дом, но и там я продолжала стоять с закрытыми глазами. Мама суетилась вокруг меня, упрашивала, уговаривала открыть глаза или сказать, хоть слово, но я стояла неподвижно, молча, все также сжимая в руке ведерко и совочек, с которыми вышла поиграть на улицу.
- Мама! - восклицала она, обращаясь к бабушке, - она не открывает глаза и молчит! Что делать? - Моя мама была напугана, справедливо полагая, что ребенок пережил стресс от увиденного вблизи лица армянина, но бабушка, обладая гораздо более простой душевной организацией делала свой вывод:
- Ышш, упрямыя какая! Вся в батю. Человек к ей по-харошаму, а она набычится, глаза закроить и стоить. Да рази ш хорошие девочки так себя ведуть?
Мне не нравилось слово «набычится». В те годы я еще не обросла комплексами и считала себя невозможной красавицей. Слово «набычится» наносило удар по моему совершенству.
После долгих уговоров, маминых (бабушке я больше не доверяла) я открыла глаза. С тех тор, я с большой осторожностью относилась к сообщениям о том, что сосед ушел, помня потрясший меня урок, что взрослые тоже врут и кому - своим собственным детям.
Неподалеку, на соседней улице, жила Галка Остапенко, моя самая первая подружка. Мы обычно играли у нас во дворе или в близлежащих канавах, в которых всегда можно было найти что-то интересное.
Иногда канавы были глубокие и, благополучно съехав вниз, мы с трудом выкарабкивались наверх, перепачкиваясь и обдирая коленки.
С другой стороны дома жил белокурый мальчик Сережа. Он был именно белокурый: волосы его были очень светлыми, закручивались в красивые кольца, обрамляя нежное, как у девочки, лицо.
Сережа смотрел на нас из-за забора и робко улыбался, стоило нам встретиться с ним глазами. Однажды, пожалев его, я предложила Галке:
- Давай его позовем играть?
- Зачем? - удивилась Галка, - и добавила, - Не нужен он нам!
- Ну .... он один... Смотри, как он на нас смотрит.
- Ну, давай, - согласилась Галка.
- Сережа-а! - окликнула я мальчика, гордясь тем, что знаю его имя. А имя его я знала от бабушки. Она, ругая меня за вымазанную одежду, приводила в пример всегда чистенького Сережу.
- Так он же не играет, - удивлялась я бабушкиным претензиям.
- Не играить, не играить... А че ж он по-твояму делаить?
- Стоит, - отвечала я.
Сережа и впрямь никогда не играл, и похоже, что его основным развлечением было наблюдать за нашими с Галкой играми.
- Сережа-а! Иди к нам играть,- позвала я, и он заметался за забором.
- Чего он бегает там, - недовольно спросила Галка.
Я тут же озвучила ее вопрос:
- Ты чего там бегаешь? - крикнула я.
- Я не знаю, как к вам попасть!
Мы с Галкой недоуменно посмотрели друг на друга.
- Так из калитки выйди и к нам прийди.
- Мне не разрешают выходить со двора, - виноватым голосом сказал Сережа.
- Пойдем, - дернула меня за рукав Галка, которой надоела возня с Сережей.
Я думала.
- Слушай, - наконец сказала я, - а тебе к нам разрешают приходить?
- Не знаю, - растерянно ответил Сережа, - мне ничего про это не говорили.
- Раз не говорили, значит, разрешают, - руководствуясь удобной для нас логикой, заключила я, - Давай, лезь через забор!
Сережа опять заметался.
- А как, - спросил он, - я не умею.
«Ну, какой странный этот Сережа, - подумала я, - он, что, в кино не видел что-ли?»
- Вот сюда ногу поставь, теперь перелезай, - инструктировала я Сережу, используя исключительно теоретические знания.
Сережа послушался и неуклюже плюхнулся на землю. «Какой..., - пронеслась в моей голове неодобрительная мысль, - а еще красивый...»
Сережа поднялся с земли с разбитой коленкой и таким счастливым лицом, что я смягчилась и, почувствовав себя командиром маленького отряда, скомандовала:
- За мной!
И мы пошли за наш сарай. Там лежало большое бревно. Мы с Галкой по нему регулярно лазали, занозя пальцы и прорывая дырки на чулках.
- Опять они за сараем! - возмущалась бабушка, а мама спрашивала:
- Что вы там интересного нашли?
- Что ты, мама! - Я распахивала глаза и захлебывалась от переполнявших меня впечатлений, - там так много интересного!
За сараем мы, все трое, уселись на бревно и стали рассматривать Сережину разбитую коленку.
- Надо поплевать, - дала Галка ценный медицинский совет.
Сережа плюнул.
- И листочек приклеить, - не унималась Галка.
Я недовольно посмотрела на нее. Мне хотелось быть командиром, но не меньше мне хотелось быть, перевязывающей бойцов на поле боя, санитаркой. Быстро взяв инициативу в свои руки, я нашла листочек и протянула Сереже:
- Приклей.
- Плюнь сначала, - быстро откорректировала мою команду медсестра-Галка.
Сережа опять плюнул и приклеил листик к коленке.
Немного полазав по бревну, мы втроем поднатужились, как могли, пытаясь сдвинуть его с места. Изо всех сил буксуя ногами, мы насобирали полные башмаки, оставшейся после дождя, грязи. Бревно мы не сдвинули, но нам удалось заглянуть под него и увидеть там дождевых червяков. Потом я показала Сереже наши с Галкой «секреты» под стеклышками, чем заслужила осуждающий взгляд подружки. Мне было жалко Сережу. Он мне казался выходцем с другой планеты, которого как можно скорее необходимо познакомить с жизнью на Земле.
- Вначале делаем ямку, - объясняла я, - можно палочкой, но если ее нет, то копай ногтями.
Сережа копал.
- Потом кладешь туда какие-то драгоценности и закрываешь стеклышком.
- А где брать эти драгоценности? Из дома приносить?
- Из дома? - Я удивилась неожиданному вопросу, а Галка фыркнула.
- Ну, вот, лепесточек, например, ниточка, золотинка от конфет, если найдешь на улице...
- Ой, - обрадовался Сережа, - у нас бывают иногда конфеты, я принесу фантики и золотинки!
«Лучше б конфеты принес», - меркантильно подумала я, но вслух своих мыслей не высказала.
Я с сомнением посмотрела на Сережу. Вся прелесть «секретов» заключалась в спонтанном нахождении драгоценностей. Каждый может сохранить золотинку, а ты попробуй ее найди! И на улице ее не так легко найти, ведь каждому же хочется подобрать!
- Ну, принеси, - ответила я, относясь к Сереже, как к слегка убогому, а Галка опять фыркнула.
- Давайте еще сделаем секрет, - попросил, вошедший во вкус Сережа.
- Понимаешь, - объясняла я, - земля сейчас грязная после дождя. Драгоценности надо в сухую класть.
И мы решили играть в прятки. Во дворе был только сарай, и когда мы с Галкой играли в прятки, то прятались за сараем по очереди. Теперь, из-за Сережи, получилась неразбериха. Сережа прятаться не умел. Вначале он радостно бежал с каждой из нас за сарай, но после сердитого быстрого шипения: «Найдисебедругоеместовоннагрядкахпрячься!» послушался и стал прятаться на грядках. Он садился на сырую рыхлую землю на наших грядках, и было прекрасно видно и его сжавшуюся фигурку, и возвышавшееся над помидорами счастливое лицо. Я смотрела на его одежду, на которой не осталось ни одного чистого островка и понимала, что расплата неминуема, но старалась не думать о том, какой она будет. Я прекрасно понимала, что это и моя вина, но сформулировать в своей, 3-4-летней, голове искусительство мне не удавалось, и я гнала от себя мысли о том, как мне прийдется за это ответить.
- Сережа! - раздался голос из-за забора.
Эх, не успели его отправить обратно до ее прихода, с досадай подумала я, хотя разбитая коленка, порванный чулок, перемазанная одежда и полные башмаки грязи в любом случае грозили Сереже серьезным наказанием.
Сережа ушел через калитку, поминутно оглядываясь. Нам с Галкой играть расхотелось. Мы ждали, что нас накажут, как за испорченную игрушку. Галка убежала домой, подальше от гнева Сережиной мамы, а я пошла к себе, думая, что хоть я и испортила такого чистенького Сережу, он выглядел совершенно счастливым, играя с нами.
Дома бабуля пожурила меня за вымазанную одежду, налила в таз воды и посадила отмокать. Позже, Сережина мама действительно начала жаловаться бабушке, а та, в ответ, бросилась на защиту и меня, своей внучки, и, чужого ей мальчика, Сережи.
- А че ж, хорошо што ль, што он стоить цельными днями? А тут мальчишкя хош поиграл. Дитям играть надыть! А што вумазалси, так и што? Наша, вона, почитай, кажный день грязныя приходить и ниче.
Такой была наша бабуля. Ругала, стыдила, могла больно стукнуть по спине, но перед чужими - всегда защищала.
Сереже больше никогда не разрешали выходить во двор. Меня же не ограничивали в передвижениях, и вскоре стали разрешать одной ходить на детскую площадку, расположенную рядом с домом. Там играли дети военных, такого же возраста, как и я, и что-то не помню, чтобы нас сопровождали родители. Меня выпускали из дома чистенькой, красиво одетой, а возвращалась я вымазанной, с ссадинами, синяками, шишками, нередко ревущей от боли. Это и неудивительно, потому что я все время придумывала какие-то экстремальные соревнования, типа: кто влезет на верхнюю ступеньку горки, а потом оттуда прыгнет. Сама и прыгала, разбивая в кровь нос, коленки и чего там еще. Когда же я играла во дворе, то всегда смотрела в сторону Сережиных окон. Занавеска отодвигалась, и за мутными стеклами было видно красивое, печальное лицо белокуого мальчика. Я больше никогда не видела, чтобы он улыбался, а потом вообще перестала его видеть. Говорили, что мама Сережи сбежала от мужа с солдатом, и о дальнейшей его судьбе мне неизвестно.
А вскоре папу перевели на службу в другой город, и мы уехали из Кишинева, оставляя следующей офицерской семье, доставшихся нам от предыдущей, пса Бобика и кошку Мурку, а в своих воспоминаниях - сарай с толстым бревном, под которым жили дождевые черви, усатого армянина, его дочку, в которую я запустила, найденным в канаве флакончиком из-под духов, и к своему безмерному удивлению, попала, полеты плашмя с верхней ступеньки горки, запретные вылазки с сестрой на полигон, за которые нам регулярно влетало, подружку Галку, мальчика Сережу, однажды, по нашей вине, вкусившего свободы, и многое другое.