Фелікс КРИВІН: Вослед ушедшему

[ekzyl]

Другу моему, замечательному поэту,
честному, мужественному человеку
Петру Николаевичу Скунцу с любовью и скорбью
 Дорогой мой Петя, я знаю, ты слышишь меня. Когда че­ловек ухо­дит, у него обостряется слух, чтобы на рас­сто­я­нии от жизни быть в курсе того, что в ней происходит.

До­рогой мой Петя, я вспоминаю, как в издательство, где я ра­бо­тал редактором, пришла тетрадка твоих стихов. Тебе бы­ло пят­над­цать лет, и ты учился в школе, но стихи мне очень по­нра­ви­лись, и я попросил Васю Вовчка, который воз­вращался из армии до­мой на Верховину, заехать в Меж­горье, найти там Петра Скун­ца и передать ему добрые сло­ва о его творчестве. Вася выполнил мою просьбу и, вер­нув­шись, рассказал о тебе. Так состоялось на­ше заочное зна­комство. А год спустя ты приехал в университет, и мы ста­ли встречаться часто.

Вскоре ты подготовил рукопись и вышла твоя первая книжка “Сон­це в росi”. Она была очень хорошо принята на Ук­раине, и те­бя причислили к лучшим молодым поэтам Ук­раины, наряду с Дра­чом и Винграновским, которые бы­ли старше тебя, но ни­сколь­ко не талантливей. (Лично для ме­ня ты был вообще лучшим из современных украинских по­этов).

Наш директор Василий Васильевич Фесенко отбил те­бя у “Мо­­­лодi Закарпаття”, редактор которой Илья Иль­ниц­кий не хо­тел тебя отпускать, и мы стали работать вме­сте. Это было лучшее для меня время. Многое нас раз­де­ля­ло - и возраст, и опыт жизни, но у нас было абсолютное взаимопонимание и понимание жизни бы­ло одинаковым.

Ты помнишь, как в издательстве обсуждали мою “Кар­ман­ную шко­лу”? После разгромной статьи в “Радяськiй ос­вiтi”, которая рас­­сматривала эту книгу как учебное по­со­бие, и отрицательной ре­цензии в “Закарпатской правде”, глав­ный редактор, который учил меня, что сатирические сказ­ки надо писать с возмущением, но без образов, при­нял­ся расшифровывать образы, и получилась весь­­ма опас­ная картина. Другие выступавшие высказывались сдер­­­жан­­но, отвергая статью в “­Радянськй освiтi”, но ре­ко­мен­дуя за­­мечания ­“Закарпатской правды” учесть. И тут высту­пил ты, са­мый молодой и неопытный редактор, и дал кни­ж­­ке целиком по­ло­жи­тельную оценку. Ты всегда высказывал свое мнение, как бы оно ни отличалось от общепринятого.

Дорогой Петя, сколько раз ты вступался за меня, рис­куя уро­нить себя не только в глазах начальства, но и своих то­варищей, которые по разным причинам не были моими то­варищами.

А скольким писателям Закарпатья ты помог стать пи­са­те­ля­ми, научиться мастерству, компенсирующему не­до­ста­ток таланта.

Потом я ушел из издательства, а ты остался и ре­дак­ти­ро­вал мое “Подражание театру”, которым занялся ЦК компар­тии Ук­ра­и­ны. Од­новременно он занимался и твоей книгой ­“Розп’яття”, так что мы с тобой задали ему работы. Обе книж­ки были порезаны.

Казалось бы, сказку можно прочесть как угодно, но что мож­но про­честь крамольного в поэме о распятии фа­шис­та­ми кон­крет­но­го солдата Ивана Кубинца? Да, это был факт. Но ты слишком вы­со­­ко поднялся над фактом, и в по­ле зрения попало то, что вы­хо­ди­­ло за пределы не­мец­ко­го фашизма. Ты стал докапываться до при­­роды фашизма, и эта природа оказалась слишком узнаваема, да­же для тех, кто о фашизме не имел понятия, но имел понятие о на­­шей жиз­ни.

Зачем я тебе это все пишу? Я же знаю, что ты все это пом­нишь. Я пишу ради нескольких слов благодарности за то, что ты встре­тился мне в моей жизни, что дружба с то­бой очень мне по­мог­ла, и хотя мы не виделись последние го­ды, твой уход для меня - огромная утрата и боль.

Дорогой мой Петя, я прощаюсь с тобой. Пусть будет те­бе хо­ро­шо в твоей вечности. Всей временной жизнью сво­ей ты заслужил до­стойную вечность.

Обнимаю тебя, помню, люблю, скорблю о тебе.

Твой Феликс Кривин