(no subject)
Новый год наступил 1 декабря. Включили ёлочки, выложили подарки на прилавки, а потом и снежком посыпали. Он и сейчас идет, радует. Надо захаживать в разные места и покупать там подарки, пополнять коллекцию елочных игрушек, заглядывая по дороге в разные дружественные обители.
Последнее время обстоятельства складываются так, что знаки говорят все об одном. Свежеприобретенные открытки art nouveau, эта выставка старинной одежды, посещение музея Серебряного века, просмотр кое-каких полотен в Третьяковке; потом очередной антикварный шкаф, манящий своей грацией и отталкивающий непомерной стоимостью. Сначала показывают разные детали стиля модерн, потом рыцари на домах начинают кивать и улыбаться, после того на страницах читаемой книги проступают орнаменты. Остается только смотреть на коровью шкуру и записывать поток сознания. Да и чтение последнего времени - все о символизме, о Прекрасной Эпохе и её героях, уводящее через красоту в дебри некоего метасознания. И как же мне быть? Ведь я хотела предаться воспоминаниям, продолжить рождественские сказки про детство. Их есть у меня, - только я-то - "уже не я, и дом мой - уже не дом мой"...
В черных сучьях дерев обнаженных
Желтый зимний закат за окном...
Узнали? Это начало стихотворения. Название я приводить не хочу, кому надо - посмотрят. Для меня это стих о чем-то большем, чем указано в заглавии. Но о главном содержании нельзя провозглашать прямо. Есть вещи неназываемые, их невозможно касаться грубо, они имеют яркий, но ускользающий смысл. И проявляются они часто не там, куда за ними приходят, а там, где они сами хотят проявиться. Автор этого стихотворения свое Невидимое видел именно там, в притонах декаданса, куда он приходил расширять сознание. Другие приходили банально выпить и за плотскими радостями: подушки алые, коньяк Мартель:
Красный штоф полинялых диванов,
Пропыленные кисти портьер...
В этой комнате, в звоне стаканов,
Купчик, шулер, студент, офицер...
Этих голых рисунков журнала
Не людская касалась рука...
И рука подлеца нажимала
Эту грязную кнопку звонка...
Мы настраиваемся на скабрезности, скрытые за всеми этими троеточиями. "Яма"- с ее извращенцами, с разбитым роялем, граммофоном, странными завсегдатаями и непременным зрелищем кружевного белья и терпким амбре духов, пота и табачно-винного смрада. Вечер только начинается, посетители входят в полупустую залу. Само здание находится в Петербурге. Еще не успели завесить окна тяжелыми бархатными шторами, обшитыми кругленькими помпончиками. Только в Петербурге бывает такое освещение:
...в твои обнаженные плечи бьет огромный холодный закат...
Все. Раздался удар невидимого колокола. Никто ничего не заметит. Никто. Кроме автора и его лирического героя. Что-то случилось во Вселенной, и всполохи небывалой зари осенили чью-то бледную кожу и отразились от нее в глазах Наблюдателя. Если бы они осияли только стены? Нет - прекрасное общедоступное тело послужило экраном всевидения. Бесконечность длилась несколько мгновений. Ничего не изменилось в маленьком мирке публичного дома. Шторы задернули. Все заверте...
И уходя, автор от души желает принести себя в жертву. Нет, не священной жрице. Только поруганной красоте, которая никогда не догадывается о своей миссии спасительницы Мира. И вряд ли захочет спастись сама. Но автор-то знает. Знаем теперь и мы - читатели.
Последнее время обстоятельства складываются так, что знаки говорят все об одном. Свежеприобретенные открытки art nouveau, эта выставка старинной одежды, посещение музея Серебряного века, просмотр кое-каких полотен в Третьяковке; потом очередной антикварный шкаф, манящий своей грацией и отталкивающий непомерной стоимостью. Сначала показывают разные детали стиля модерн, потом рыцари на домах начинают кивать и улыбаться, после того на страницах читаемой книги проступают орнаменты. Остается только смотреть на коровью шкуру и записывать поток сознания. Да и чтение последнего времени - все о символизме, о Прекрасной Эпохе и её героях, уводящее через красоту в дебри некоего метасознания. И как же мне быть? Ведь я хотела предаться воспоминаниям, продолжить рождественские сказки про детство. Их есть у меня, - только я-то - "уже не я, и дом мой - уже не дом мой"...
В черных сучьях дерев обнаженных
Желтый зимний закат за окном...
Узнали? Это начало стихотворения. Название я приводить не хочу, кому надо - посмотрят. Для меня это стих о чем-то большем, чем указано в заглавии. Но о главном содержании нельзя провозглашать прямо. Есть вещи неназываемые, их невозможно касаться грубо, они имеют яркий, но ускользающий смысл. И проявляются они часто не там, куда за ними приходят, а там, где они сами хотят проявиться. Автор этого стихотворения свое Невидимое видел именно там, в притонах декаданса, куда он приходил расширять сознание. Другие приходили банально выпить и за плотскими радостями: подушки алые, коньяк Мартель:
Красный штоф полинялых диванов,
Пропыленные кисти портьер...
В этой комнате, в звоне стаканов,
Купчик, шулер, студент, офицер...
Этих голых рисунков журнала
Не людская касалась рука...
И рука подлеца нажимала
Эту грязную кнопку звонка...
Мы настраиваемся на скабрезности, скрытые за всеми этими троеточиями. "Яма"- с ее извращенцами, с разбитым роялем, граммофоном, странными завсегдатаями и непременным зрелищем кружевного белья и терпким амбре духов, пота и табачно-винного смрада. Вечер только начинается, посетители входят в полупустую залу. Само здание находится в Петербурге. Еще не успели завесить окна тяжелыми бархатными шторами, обшитыми кругленькими помпончиками. Только в Петербурге бывает такое освещение:
...в твои обнаженные плечи бьет огромный холодный закат...
Все. Раздался удар невидимого колокола. Никто ничего не заметит. Никто. Кроме автора и его лирического героя. Что-то случилось во Вселенной, и всполохи небывалой зари осенили чью-то бледную кожу и отразились от нее в глазах Наблюдателя. Если бы они осияли только стены? Нет - прекрасное общедоступное тело послужило экраном всевидения. Бесконечность длилась несколько мгновений. Ничего не изменилось в маленьком мирке публичного дома. Шторы задернули. Все заверте...
И уходя, автор от души желает принести себя в жертву. Нет, не священной жрице. Только поруганной красоте, которая никогда не догадывается о своей миссии спасительницы Мира. И вряд ли захочет спастись сама. Но автор-то знает. Знаем теперь и мы - читатели.