Кем был господин Пуришкевич? Продолжение
Продолжение. Начало см. запись от 22.06.
В 1907 году у Пуришкевича уже было громкое имя и апробированная тактика политической борьбы.
П.Н. Милюков вспоминал:
«Правые устраивали даже настоящую обструкцию нашим - и в особенности моим [Милюкова] - выступлениям на трибуне Государственной Думы…Пуришкевич начал одну из своих речей цитатой из Крылова:
Павлушка - медный лоб, приличное названье,
Имел ко лжи большое дарованье.
В другой раз, заметив во время своей речи на моем лице ироническое выражение, он схватил стакан с водой, всегда стоявший перед оратором на трибуне, и бросил в меня…Стакан упал к моим ногам и разбился. Председателю пришлось исключить Пуришкевича из заседания».
Личность и деятельность Пуришкевича негативно оценивали политики из самых разных лагерей - и левых, и правых…
В.И. Ленин называл его «диким помещиком» и «старой держимордой», Троцкий - человеком, «покрытым плевками общественного презрения», граф Витте - «безумцем», «подлецом», «негодяем» и «подлым шутом»… И даже Ф.В. Винберг, гвардейский офицер и монархист, соратник Пуришкевича по деятельности в Союзе Михаила Архангела, дал ему следующую характеристику: «… Этот человек был чрезмерно обуян личными чувствами, как-то - надменным самомнением, нетерпимостью к чужим мнениям, а потому и неуживчивостью характера, склонностью, под влиянием своих увлечений и чувств, не разбираться в средствах для достижения целей, и недостаточно обдуманно и осторожно относиться к тем или другим действиям своим. Главным недостатком его было поклонение своему «Я», шедшему в его психике впереди и выше всего остального (…). Вне общего восхваления, лести и убеждения, вне превозвышения над всеми другими - ему жизнь была не в жизнь…»
Но при этом находились люди, также из различных общественных и политических кругов, которые относились к Пуришкевичу с уважением, говоря о его честности, искренности, бескорыстии. Их было не так уж много, но они были. К примеру, граф Н.А. Энгельгардт, писатель и журналист, называл его «честным, высокопорядочным человеком».
Таврический дворец, в котором проходили заседания Государственной Думы
Кадет С.П. Мансырев, представитель либерального крыла Думы, постоянно находившегося с фракцией Пуришкевича в конфронтации, в 1920-е годы написал о лидере националистов следующее:
«В.М. Пуришкевич был человеком далеко не заурядным. Он обладал громадной инициативой, чрезвычайно обширным и разносторонним образованием и начитанностью (в особенности, по истории и классической литературе), большим ораторским талантом и обнаруживал на всех поприщах не совсем обычную для русских неутомимую деятельность. (…) Во всех своих действиях и словах он был неизменно искренен и честен. Никогда и ни каких условиях не преследовал скрытых целей, тем более в видах личной для себя пользы. Это был в полном значении слова - неподкупный рыцарь, господин своего слова».
Да, Владимир Митрофанович был воистину противоречивой натурой!
Сам Пуришкевич мыслил себя прежде всего возвышенным поэтом, а потом уж приземленным политиком. Он писал:
Во мне горит святой огонь,
Писать я прозой не умею,
Души моей сейчас не тронь -
Я дорожу как кладом ею.
Что ни скажу - выходит стих,
Напором бурного порыва
Неужто дней кровавых нива
Полна колосьев золотых?
(«Во мне горит…»).
На титульном листе книги стихов Пуришкевича, вышедшей в разгар Первой мировой войны, была сделана трогательная приписка: Весь сбор с этого издания пойдет на покупку табаку нижним героям чинам передовых позиций нашей армии.
В.М. Пуришкевич в годы войны
Первая мировая война оказалась тяжелым испытанием для крайне правых, развенчав многие иллюзии, насаждавшиеся в их среде. Накануне войны у националистов наблюдалось определенное тяготение к монархиям Германии и Австро-Венгрии с их образцовым порядком и почтительным отношением к верховной власти. Двери русских националистических организаций были широко распахнуты для немцев. Устав Союза Михаила Архангела даже предусматривал преимущество для этнических немцев при вступлении в состав его членов. Этот пункт в первые же дни войны срочно изъяли…
Война, тем не менее, позволила раскрыться не худшим качествам Владимира Пуришкевича, которые и без того были на виду, а лучшим. Он вспомнил о своих организаторских способностях и опыте благотворительной деятельности и занялся организацией медицинской помощи фронту. Причем, по воспоминаниям современников, занялся самозабвенно. Он лично участвовал в организации санитарных поездов, вывозивших с фронта раненых, питательных эвакопунктов, передвижных библиотек, походно-полевых церквей. Во всех созданных им учреждениях царил образцовый порядок, его санитарные поезда получили славу лучших. О них с восторгом отзывались самые разные люди, начиная от церковных иерархов, оказывающих помощь армии (к примеру, протопресвитер армии и флота Г. Шавельский) и заканчивая императором Николаем II.
Санитарный эшелон в годы первой мировой войны
Спустя много лет, уже в эмиграции политический оппонент В.М. Пуришкевича кадет В.А. Маклаков вспоминал: «Война обнаружила его основную черту; ею была не ненависть к конституции или Думе, а пламенный патриотизм. Он не пошел бы вместе с Гитлером против России. С начала войны 1914 г. он прекратил всякую партийную деятельность, попросил «познакомить» его с Милюковым; ушел с головой в практическую работу на фронте».
Вместе с санитарными поездами (в качестве начальника эшелона) он часто выезжал на фронт и нередко рисковал собой, вывозя раненых с передовых позиций под обстрелом артиллерии противника.
Санитарный эшелон вывозит раненых с фронта
Персонал передвижных госпиталей буквально обожал его, и многие стремились любыми путями перевестись с должности в казенном санитарном составе под начало Пуришкевича. Причем, зачастую это были люди из интеллигентного общества, совсем недавно считавшие Владимира Митрофановича «петрушкой», «клоуном», оголтелым националистом и не желавшие поддерживать с ним никаких отношений. Но в дни войны их отношение к личности Пуришкевича поменялось. Так зять видного русского ученого, историка С.Ф. Платонова Б. Краевич, служивший в военно-медицинских частях, был «страшно доволен» тем обстоятельством, что ему удалось перейти в отряд к «генералу», как в шутку называли Пуришкевича на фронте.
«Слово «Пуришкевич» в русской армии сделалось нарицательным именем, и чтобы указать хорошую постановку какого-либо дела обыкновенно говорят: как у Пуришкевича», - писал военный корреспондент, побывавший на передовых позициях. (Газета «Бессарабия», 1916, 14 дек.)
И все же с утверждением Маклакова, что Пуришкевич полностью прекратил во время войны партийную деятельность, согласиться трудно. Он распространял националистическую литературу среди солдат, бывая на фронте. Но главное, что его волновало - происходящее в тылу. Как человек, обладающий умом практического склада, Пуришкевич явственно осознавал, что Россия стремительно катится в пропасть.
Он буквально закипал от негодования, когда сталкивался с очередным проявлением беспомощности властей. Кризис власти стал особенно очевидным в 1916 году, когда началась бесконечная смена членов правительства, и именно Пуришкевич пустил в ход выражение «министерская чехарда», которое впоследствии широко подхватили в обществе и многократно использовали как в публицистике, так и в исторических трудах.
император Николай II на позициях
Как монархист Пуришкевич какое-то время сохранял иллюзию, что царь просто не знает настоящего положения дел, сосредоточившись на командовании русской армией. Он возмущался придворными, «жалкими себялюбцами», не смевшими раскрыть глаза самодержцу. Он попытался сделать это сам во время приема в Ставке в ноябре 1916 г., но Николай II никак не отреагировал на его призывы.
В своем дневнике Пуришкевич записал:
«Почему вы молчите? Вы, ежедневно видящие государя, имеющие доступ к нему, ему близкие. Почему толкаете на путь откровений меня, приглашенного царем для других целей и столь далекого сейчас от событий внутренней жизни России и от политики, которую проводят в ней калифы на час ее, появляющиеся и лопающиеся, как мыльные пузыри бездарные министры.
Трусы! - думал я тогда. Трусы! - убежденно повторяю я и сейчас.
Жалкие себялюбцы, все получившие от царя, а неспособные даже оградить его от последствий того пагубного тумана, который застлал его духовные очи и лишил его возможности, в чаду придворной лести и правительственной лжи, правильно разбираться в истинных настроениях его встревоженного народа».
Не найдя понимания в Ставке, на приеме у царя, Пуришкевич решил высказать свои опасения на всю страну, воспользовавшись думской трибуной. Его позиция не встретила понимания у фракции крайне правых… Он же утверждал, что позорное самоустранение правых с арены политической борьбы дает козырь левым и кадетам.
19 ноября 1916 г. атмосфера в Думе была наэлектризована до предела. Речи депутатов были острыми как никогда. За энергичные протесты против министров из зала были удалены А.Ф. Керенский, Н.С. Чхеидзе, А.С. Суханов. Особое впечатление произвела речь Пуришкевича. Он открыто обвинил сановников в предательстве национальных интересов: «Дезорганизация тыла у нас составляет несомненную систему и создается твердой и непреклонной рукой. Эта система создана Вильгельмом и изумительно проводиться при помощи немецкого правительства, работающего в тылу у нас…».
Он назвал по именам людей, которые в тяжелые военные годы греют руки на армейских поставках и грабят казну, он обличил представителей самых высоких кругов в шпионаже и двурушничестве. Выступление Пуришкевича, человека, «покрытого плевками общественного презрения», вызвало бурю аплодисментов. Впервые ему дружно рукоплескали центристы, либералы и левые. Крики «браво!» не смолкали несколько минут. Подобных оваций IV Государственная дума еще не знала…
Ю.В. Катин-Ярцев в роли Пуришкевича в фильме "Агония"
Страстная речь Пуришкевича вызвала особый отклик, прежде всего потому, что он впервые за все военные годы назвал имя главного вдохновителя «темных сил», как многие были уверены, - Григория Распутина.
«Я знаю, что высказал то, что чувствовала Россия.
Я знаю, что ни одного фальшивого звука не было в моей речи.
Я чувствую, что вней не сквозила хамская наглость Гучкова, но что вся, проникнутая чувством верноподданейшей любви, она должна была показать государю, что вся Россия, от крайнего правого крыла до представителей левых партий, не лишенных государственного смысла, одинаково оценивает создавшееся положение и одинаково смотрит на тот ужас, который представляет собой Распутин, в качестве неугасимой лампады в царских покоях», - записал Пуришкевич в своем дневнике.
Милюков, претендовавший в то время на особую роль в Думе (его антиправительственная речь «Глупость или измена?» также наделала немало шума) отнесся к успеху Пуришкевича с долей ревности, но и он не отрицал, что выступление лидера правых вызвало большой резонанс:
«На том же заседании членов Думы крайне озадачило неожиданное выступление лидера крайне правых В.М.Пуришкевича, который позже стал одним из соучастников убийства Распутина. Обрисовав в совершенно недвусмысленных выражениях махинации распутинской клики, он закончил речь призывом ко всем членам Думы, сохранившим верность России и монархии, отправиться в Царское Село и «коленопреклоненно» молить царя спасти Россию и трон от происков предательских «темных сил».
После выступления Пуришкевича в Думе к нему обратился князь Ф.Ф. Юсупов, родственник царя (он был женат на племяннице Николая II Ирине)… Юсупов искал союзников для антираспутинского заговора и побывал уже у нескольких депутатов, включая председателя Думы Родзянко. Но только со стороны Пуришкевича Феликс Юсупов встретил готовность действовать. Юсупов предложил физически уничтожить старца, чтобы спасти престиж императорской фамилии. Вместе с ним активную роль в деле играл молодой великий князь Дмитрий Павлович, двоюродный брат царя. Пуришкевич горячо откликнулся на это предложение.
Феликс Юсупов с женой Ириной
И Юсупов, и Пуришкевич были по разным причинам изгоями в некоторых слоях образованного общества (если Пуришкевича многие по-прежнему считали «политическим юродивым» и махровым черносотенцем, то князю Юсупову ставили в вину развратный образ жизни и «нетрадиционную ориентацию»), но в деле заговора против Распутина они не только нашли друг в друге единомышленников, но оказались достойными доверия соратниками, каждый из которых мог во всем положиться на другого.
«Сегодня, ровно в 9 час. утра, ко мне приехал князь Юсупов, - записал Пуришкевич в своем дневнике 21 ноября 1916 года. - Это молодой человек лет 30 в форме пажа, выполняющий, очевидно, военный ценз на звание офицера. Мне он очень понравился и внешностью, в которой сквозит непередаваемое изящество и порода, и, главным образом, духовной выдержкой. Это, очевидно, человек большой воли и характера: качества мало присущие русским людям, в особенности из аристократической среды.
Он просидел у меня более двух часов.
«Ваша речь не принесет тех результатов, которых вы ожидаете, - заявил он мне сразу. - Государь не любит, когда давят на его волю, и значение Распутина, надо думать, не только не уменьшится, но, наоборот окрепнет, благодаря его безраздельному влиянию на Александру Федоровну, управляющую фактически сейчас государством, ибо государь занят в ставке военными операциями»
«Что же делать? - заметил я. Он загадочно улыбнулся и, пристально посмотрев мне в глаза немигающим взглядом, процедил сквозь зубы - «устранить Распутина», - отметил Пуришкевич. (Как и прочие его дневниковые записи, эта без сомнения рассчитана на прочтение ее посторонними людьми и составлена с учетом использования «для истории»…)
Юсуповский дворец в Санкт-Петербурге, куда для расправы заманили Распутина
Составилось «тайное общество» заговорщиков из князя Юсупова, великого князя Дмитрий Павловича, депутата Думы Пуришкевича и еще двух лиц, не обладавших столь высоким общественным положением - врача Лазоверта и офицера Сухотина, воевавшего вместе с великим князем Дмитрием на фронте.
Ряд исследователей в последние годы придерживается версии, что в покушении принимали участие также офицеры английской разведки, но достоверные доказательства этого факта найти трудно.
События, связанные с этим драматическим делом, хорошо известны. Феликс Юсупов под вымышленным предлогом пригласил Распутина к себе в гости, и в подвале родового дворца приступил к «ликвидации», спланировав театрализированное действо в стиле старинных трагедий. Но убийство - не спектакль, и заговорщикам пришлось столкнуться с кровью, ужасом, грязью и со всеми мучениями верующего человека, решившегося преступить заповедь «Не убий».
Григорий Распутин
Крепкий организм Распутина не брали ни яд, ни нанесенные раны. Когда заговорщики уже посчитали старца убитым, он снова очнулся, вскочил на ноги и кинулся бежать. «Добить» его пришлось, по собственному признанию, Пуришкевичу - Феликс Юсупов, взявший на себя главную роль палача, к тому времени так разнервничался и ослабел, что у него все путалось в голове.
«Хрипя и рыча как раненый зверь, Распутин проворно пополз по ступенькам, - вспоминал Феликс Юсупов. - У потайного выхода во двор он подобрался и навалился на дверку. Я знал, что она заперта, и остановился на верхней ступеньке, держа в руке гирю.
К изумлению моему, дверка раскрылась, и Распутин исчез во тьме! Пуришкевич кинулся вдогонку. Во дворе раздалось два выстрела. Только бы его не упустить! Я вихрем слетел с главной лестницы и понесся по набережной, перехватить Распутина у ворот, если Пуришкевич промахнулся. Со двора имелось три выхода. Средние ворота не заперты. Сквозь ограду увидел я, что к ним-то и бежит Распутин. Раздался третий выстрел, четвертый… Распутин качнулся и упал в снег. Пуришкевич подбежал, постоял несколько мгновений у тела, убедился, что на этот раз все кончено, и быстро пошел к дому.
Я окликнул его, но он не услышал».
После всего случившегося, Владимиру Митрофановичу пришлось еще лично объясняться с полицейским, пришедшим на звук выстрелов.
Интерьер Юсуповского дворца
Хозяин дома Феликс Юсупов, с которым желал переговорить городовой, был уже совершенно «не в форме»: «В глазах у меня двоилось. Я покачнулся. Пуришкевич поддержал меня…»
По поводу происшествия Пуришкевич даже не стал лгать и изворачиваться. Он сказал городовому правду, рассчитывая на симпатию со стороны представителя полицейских властей (хотя любое убийство - преступление, с которым полицейские по долгу службы должны бороться). Но Пуришкевич объяснил все, как счел нужным - и не прогадал…
«Завидев городового, Пуришкевич сказал ему, чеканя слова:
- Слыхал о Распутине? О том, кто затеял погубить царя, и отечество, и братьев твоих солдат, кто продавал нас Германии? Слыхал, спрашиваю?
Квартальный, не разумея, что хотят от него, молчал и хлопал глазами.
- А знаешь ли ты, кто я? - продолжал Пуришкевич. - Я - Владимир Митрофанович Пуришкевич, депутат Государственной думы. Да, среляли, и убили Распутина. А ты, если любишь царя и отечество, будешь молчать.
Его слова ошеломили меня. Сказал он их столь быстро, что остановить его я не успел. В состоянии крайнего возбуждения он сам не помнил, что говорил.
- Вы правильно сделали, - сказал наконец городовой. - Я буду молчать, но, ежели присягу потребуют, скажу. Лгать - грех.
С этим словами, потрясенный, он вышел. Пуришкевич побежал за ним".
Продолжение следует.