И теперь, когда, мудрой милостью старости и верной сестры её усталости, работа обнаруживает свою глубоко условную природу, понимаешь, что самое важное, важнее всех условностей - взаимодействовать с ныне разворачивающимся летом, взаимодействовать всей собой (потому хотя бы, что оно - чистое бытие, а не производная его), всей собой его зачерпывать, запасать, - а день, прошедший без такого взаимодействия, можно смело считать тупиковым и потерянным. Не днём, а сшелушившейся шкуркой дня, сухой и пустой, в которой даже не было горячего полнокровного тела. Так она сухой шкуркой и родилась.
Очень похоже всё это на молодые внутренние стимулы к тому, чтобы шататься по улицам целыми летними днями, вечерами и ночами, и ни фига не учиться и не готовиться ни к каким экзаменам (но экзамены к середине июля обыкновенно давно уже проходили. а тут всё время что-нибудь сдаёшь, сдаёшь, сдаёшь… состояние экзамена перманентно), - а похоже оно так, что молодой пока не впрягся вполне в социальные условности (хотя уже на пути, на пути) и чувствует их ЕЩЁ чужими и внешними себе, а старый - выпрягается и чувствует их чужими и внешними УЖЕ.
И как будоражит и пьянит мысль, нет, телесное чувство того, что за (хрупкими, недолговечными) пределами работы плещет громадное море бытия, - и стоит только захотеть, плюнуть на всю эту обязательную гонку - и всё, всё оно будет моим.
И наступят громадные каникулы - неизмеримым размером во всё море и всё небо.