городские романсы
Мальчик-дом
Стоял прозрачный сентябрь, и каждая пылинка и паутинка золотились на свету, и каждая травинка стояла вытянувшись, как зачарованная, в ожидании неведомо каких чудес, на газоне, где жители окрестных домов выгуливают собак. Помимо окрестных домов рядом располагалась окрестная стройка, а также окрестная детская площадка с качельками и прочими необходимыми девайсами. И вот как-то раз в самом центре стоящего сентября на эту площадку пришел мальчик. Это был очень хороший мальчик, семилетий, ясноглазый, чуть-чуть с веснушками, еще нестриженный после лета вихрастый брюнет. Присмотренный, из хорошей семьи. А не пострижен он оказался и оказался один, без взрослых, на площадке оттого, что хорошая его семья буквально только что распалась, папа его и мама разошлись и еще не успели толком осознать произошедшее, смотрели себе в пупок, как исихасты, в поисках ответа. Ну а мальчик по это причине один пришел на площадку. И по этой же причине он оказался голодным, не то что бы совсем, но все же иногда в мальчике раздавались какие-то тихие взбульки насыщенной внутренней жизни. Но его это не смущало, он был больше занят творившимися вокруг чудесами. Точнее ожиданием чудес. Он смотрел на все эти золотящиеся пылинки и вытянувшиеся травинки, видел их, и сам точно так же золотился и вытягивался, и был абсолютно внутри этого сентября, взвешен в нем и растворен. С этим чувством прекрасного соответствия мальчик уселся на качельку и принялся раскачиваться, ни на минуту не переставая ощущать себя частью волшебной прозрачности сентября. Принялся раскачиваться и смотреть на масштабную стройку поблизости. Там вовсю шла работа, поворачивали умные жирафьи лица подъемные краны, что-то вздымалось, грохало, возносились перекрытия и сплеталась арматура, выглядывал из амбразур то один, то другой черный человек, и медленно, как могли бы опадающие листы на пущенной в обратном направлении кинопленке, поднимались ввысь широкие бетонные плиты. И тут произошло следующее. Качелька продолжала раскачиваться, и продолжался процесс строительства, и сентябрь стоял все на том же месте, золотясь всеми своими паутинками. Но в оголодавшем мальчике, взметнувшемся на качельке вверх, вдруг опять что-то булькнуло или загудело, и точно такой же звук, только гораздо более громкий, ровно в эту же секунду раздался на стройке. И мальчик вдруг отчетливо понял,
что он и строящийся дом - это по сути одно и то же. И даже и не по сути, просто одно и то же. Если бы не сентябрь, растворивший в себе каждую травинку, и мальчика, и стройку и все прочее совершенно на равных, то неизвестно, совершил ли бы мальчик это открытие. Осознал ли бы этот факт, или прошел мимо, как проходило мимо множества фактов множество мальчиков на этой качельке до него. И как пройдут после. Но сентябрь стоял устойчиво, и так же устойчиво было мальчиково открытие. Единственное, он не очень понимал, что же с этим неожиданным открытием делать. Поэтому он еще немного покачался, задумчиво ударяя ногой по железной качелькиной штанге (и тут же на стройке тоже колотили чего-то железного), покачался и медленно отправился домой, все оглядываясь на в отчетливой солнечной дымке стройку и не переставая осмыслять. Далее мальчик стал приходить на площадку к стройке регулярно. Уже за сентябрем встал октябрь, и даже более того - ноябрь, и прочее в том же духе, уже ничто не вытягивалось и не золотилось, а наоборот - разверзалось и низвергалось, поглощало и хлюпало, но мальчик упорно приходил и смотрел. И при этом рос. Незаметно и исподволь. И так же незаметно и исподволь рос и дом. Медленно. Тогда как раз грянул кризис, и многие строительства вообще завязли и законсервировались, но эта организация как-то еще карабкалась, выгребала. Понемножечку, по бетонной плиточке, по арматуринке. Не очень заметно, но целенаправленно. И так же незаметно и целенаправленно вырастал и мальчик. На лето мальчика увезли на дачу, и вот-то была трагедия. Он слонялся по друзьям и дворам, пыльные ноги и репьи на майке, и с ужасом гадал, растет он или нет. И как вообще у него дела. Он за это время так привык ориентироваться на наглядный пример дома, что отдельно про себя уже ничего не понимал. А еще, как рассказывали возле магазина внимательные смотрители телевизора, дома в городе часто взрывают террористы (и мальчик замирал от инстинкта самосохранения). И естественно, по возвращении в город мальчик первым делом побежал именно к стройке, посмотреть на дом, а не идти в магазин покупать к школе школьные принадлежности (и был скандал, где участвовали на равных и мама, и папа, который уже ушел от них, но продолжал приходить и сидеть на кухне и говорить, как невозможно было жить с мамой, без умолку, глядя в потолок, как исихаст-расстрига). Но все оказалось в порядке, дом подрос, за лето выстроили еще два этажа (и это вскоре подтвердилось измерениями на школьном медосмотре). Так прошло еще какое-то время, может быть, пару лет, сентябри стояли, твердо опершись на календарь всеми своими чудесам в отведенные им даты, дом рос по чуть-чуть, кризис все длился. А потом кончился. И тут началось следующее. Вдруг открыли новую станцию метро совсем рядом со стройкой. А может быть, еще как-то изменилась инфраструктура района, или изменились понятия о престиже внутри города (они мигрируют). Но внезапно земля, на которой строился дом, сделалась страшно дорогой. И место это сделалось невероятно удачным и привлекательным. И люди, множество, сразу захотели вложить свои свежезаработанные после кризиса деньги именно в квартиры в доме на таком прекрасном месте. И тогда строители дома, не строители конечно, а хозяева, те, что надзирали за строительством, придумали вот что: они придумали строить дом все выше и выше, с гораздо большим, чем предусматривал проект, количеством этажей и квартир, чтоб все эти дополнительные квартиры тоже продать за дополнительные деньги. Их, конечно, можно понять (вообще всех можно понять, почти). И дом стал расти стремительно. А у мальчика для начала наступила дистония, а потом стенокардия. Его смотрел районный врач, потом отвели к какому-то профессору (тем временем мальчик уже на голову перерос так и сидящего на кухне ушедшего папу), а там и кардиомиопатия подоспела, но все только разводили руками и говорили, что ничего не поделаешь, что он просто слишком быстро растет. Что организм не успевает за ростом организма. При этом пошли слухи, что квартиры-то строятся, но из-за того, что изначально столько их не планировалось, идут грубые нарушения инженерных норм. И что неизвестно поэтому, как этот дом будет в эксплуатации. Будет ли он вообще стоять или возьмет да и упадет. Другое дело, если б дом рос вширь, стоя устойчиво, но никто уже не хотел докупать дополнительно дорогую землю. А небо, куда устремили рост дома - небо совершенно и абсолютно бесплатно. Строй хоть в ноосферу, точнее конечно в стратосферу. В очередном сентябре очень длинный мальчик приходил к стройке, усаживался на качели, ссутулившись и неловко подогнув ноги, наступал вечер, ранний, затем поздний, работы на стройке прекращались и гасли огни, и только на самом верху, среди густого звездчатого неба, в одной из будущих комнат горел огонек. Это сидел там оставшийся ночевать таджик, смотрел на источник света (лампочку) и молился своим таджикским богам. Это душа моя, догадывался мальчик. Мигает там и светится в вышине среди черного синего неба. Потом была госпитализация (стал падать в обмороки) и комиссия, которая все совещалась, сдавать ли дом или не сдавать, людей пожалеть, могущих быть погребенными под обломками, если что. Или ничего? Но ничего, выписали, прописали нагибать голову при входе в помещение и валерьянку от панических атак. Люди въехали в свои новые квартиры. Стали жить. У длинного худого мальчика была уже вот такая пухлая медицинская карточка. Мама плакала, папа молча сидел на кухне, уже там был и порок сердца, и что-то еще желчевыводящих путей, и чуть что уже синели ногти и губы. И может с этим прожить всю жизнь до старости, а может и оборваться в любой момент. Обрушиться, сложиться, как карточный, зашататься и смять себя собой, деформировать все внешнее и внутреннее, всех, кто купил в нем квартиры. А может и еще простоять сто лет. Ну или пятьдесят, допустим, что сейчас стоит по сто лет. Так что вот это ощущение, разъедающее будни и отравляющее праздники, ощущение этой сиюминутности, нестабильности, собственной неприятной перспективы прерваться в любую секунду. Но люди жили, и клеили обои, и распахивали с шумом рамы, выставляя на подоконник воспроизводящее устройство с шансоном или чем-то подобным, и оно играло, и шумели деревья под ветром, и шумел ветер над деревьями, и волновалась за распахнутыми рамами ноосфера (стратосфера, конечно), и рождались уже новые дети. Которым предстояло жить и расти в этом шатком неустойчивом доме, шатком неустойчивом мире. Могущем прерваться в любую секунду. И мальчик, выросший, тогда тоже сложил свою медицинскую карточку за пазуху и смело вышел с детплощадки, где смотрел на дом, в открытый мир, навстречу всем ветрам, вышел в стратосферу (т.е. скорее все-таки в ноосферу, конечно). И там он встретил девушку, полумесяцем бровь, и вскоре уже там был новый мальчик, сын этого мальчика. И тоже были и диагнозы, и новенькая, пухнущая на глазах, медицинская карточка. И в любой момент была опасность, что вот оно сейчас, тонкое, порвется, пошатнется и осядет. А может и всех нас переживет. Тем не менее однажды, разумеется в сентябре, мальчик взял своего сына, мальчика мальчиковича, за руку, и повел на качельки на детскую площадку. А площадки там и не было, качельки перенесли левее, а вместо площадки зиял котлован, и в нем или рядом елозил экскаватор, судорожно дергая ковшом. И у сына, мальчика мальчиковича, взметнувшегося ввысь на качельках, как раз судорожно дернулась голова (нервный тик в придачу ко всему прочему), но папа его, длинный мальчик, не остановил ход качелек, и даже не дрогнула его рука. Он знал, что будет дальше. Будет сиюминутно, нестабильно, будет шатко и с тенденцией оборваться обрушиться в любой момент. Но что же. Но что же, даже если рухнет стоящий дом, сентябрь будет все так же стоять. Все так же будут золотиться паутинки и пылинки, и дымка будет растворена в воздухе, и ожидание чудес, и каждая травинка, прорастя из твоих руин, зачарованно вытянется в прозрачном дыхании. И все это всегда знают, и все понимают, но никому от этого не легче, но тем, кто понимает, все-таки легче.
Стоял прозрачный сентябрь, и каждая пылинка и паутинка золотились на свету, и каждая травинка стояла вытянувшись, как зачарованная, в ожидании неведомо каких чудес, на газоне, где жители окрестных домов выгуливают собак. Помимо окрестных домов рядом располагалась окрестная стройка, а также окрестная детская площадка с качельками и прочими необходимыми девайсами. И вот как-то раз в самом центре стоящего сентября на эту площадку пришел мальчик. Это был очень хороший мальчик, семилетий, ясноглазый, чуть-чуть с веснушками, еще нестриженный после лета вихрастый брюнет. Присмотренный, из хорошей семьи. А не пострижен он оказался и оказался один, без взрослых, на площадке оттого, что хорошая его семья буквально только что распалась, папа его и мама разошлись и еще не успели толком осознать произошедшее, смотрели себе в пупок, как исихасты, в поисках ответа. Ну а мальчик по это причине один пришел на площадку. И по этой же причине он оказался голодным, не то что бы совсем, но все же иногда в мальчике раздавались какие-то тихие взбульки насыщенной внутренней жизни. Но его это не смущало, он был больше занят творившимися вокруг чудесами. Точнее ожиданием чудес. Он смотрел на все эти золотящиеся пылинки и вытянувшиеся травинки, видел их, и сам точно так же золотился и вытягивался, и был абсолютно внутри этого сентября, взвешен в нем и растворен. С этим чувством прекрасного соответствия мальчик уселся на качельку и принялся раскачиваться, ни на минуту не переставая ощущать себя частью волшебной прозрачности сентября. Принялся раскачиваться и смотреть на масштабную стройку поблизости. Там вовсю шла работа, поворачивали умные жирафьи лица подъемные краны, что-то вздымалось, грохало, возносились перекрытия и сплеталась арматура, выглядывал из амбразур то один, то другой черный человек, и медленно, как могли бы опадающие листы на пущенной в обратном направлении кинопленке, поднимались ввысь широкие бетонные плиты. И тут произошло следующее. Качелька продолжала раскачиваться, и продолжался процесс строительства, и сентябрь стоял все на том же месте, золотясь всеми своими паутинками. Но в оголодавшем мальчике, взметнувшемся на качельке вверх, вдруг опять что-то булькнуло или загудело, и точно такой же звук, только гораздо более громкий, ровно в эту же секунду раздался на стройке. И мальчик вдруг отчетливо понял,
что он и строящийся дом - это по сути одно и то же. И даже и не по сути, просто одно и то же. Если бы не сентябрь, растворивший в себе каждую травинку, и мальчика, и стройку и все прочее совершенно на равных, то неизвестно, совершил ли бы мальчик это открытие. Осознал ли бы этот факт, или прошел мимо, как проходило мимо множества фактов множество мальчиков на этой качельке до него. И как пройдут после. Но сентябрь стоял устойчиво, и так же устойчиво было мальчиково открытие. Единственное, он не очень понимал, что же с этим неожиданным открытием делать. Поэтому он еще немного покачался, задумчиво ударяя ногой по железной качелькиной штанге (и тут же на стройке тоже колотили чего-то железного), покачался и медленно отправился домой, все оглядываясь на в отчетливой солнечной дымке стройку и не переставая осмыслять. Далее мальчик стал приходить на площадку к стройке регулярно. Уже за сентябрем встал октябрь, и даже более того - ноябрь, и прочее в том же духе, уже ничто не вытягивалось и не золотилось, а наоборот - разверзалось и низвергалось, поглощало и хлюпало, но мальчик упорно приходил и смотрел. И при этом рос. Незаметно и исподволь. И так же незаметно и исподволь рос и дом. Медленно. Тогда как раз грянул кризис, и многие строительства вообще завязли и законсервировались, но эта организация как-то еще карабкалась, выгребала. Понемножечку, по бетонной плиточке, по арматуринке. Не очень заметно, но целенаправленно. И так же незаметно и целенаправленно вырастал и мальчик. На лето мальчика увезли на дачу, и вот-то была трагедия. Он слонялся по друзьям и дворам, пыльные ноги и репьи на майке, и с ужасом гадал, растет он или нет. И как вообще у него дела. Он за это время так привык ориентироваться на наглядный пример дома, что отдельно про себя уже ничего не понимал. А еще, как рассказывали возле магазина внимательные смотрители телевизора, дома в городе часто взрывают террористы (и мальчик замирал от инстинкта самосохранения). И естественно, по возвращении в город мальчик первым делом побежал именно к стройке, посмотреть на дом, а не идти в магазин покупать к школе школьные принадлежности (и был скандал, где участвовали на равных и мама, и папа, который уже ушел от них, но продолжал приходить и сидеть на кухне и говорить, как невозможно было жить с мамой, без умолку, глядя в потолок, как исихаст-расстрига). Но все оказалось в порядке, дом подрос, за лето выстроили еще два этажа (и это вскоре подтвердилось измерениями на школьном медосмотре). Так прошло еще какое-то время, может быть, пару лет, сентябри стояли, твердо опершись на календарь всеми своими чудесам в отведенные им даты, дом рос по чуть-чуть, кризис все длился. А потом кончился. И тут началось следующее. Вдруг открыли новую станцию метро совсем рядом со стройкой. А может быть, еще как-то изменилась инфраструктура района, или изменились понятия о престиже внутри города (они мигрируют). Но внезапно земля, на которой строился дом, сделалась страшно дорогой. И место это сделалось невероятно удачным и привлекательным. И люди, множество, сразу захотели вложить свои свежезаработанные после кризиса деньги именно в квартиры в доме на таком прекрасном месте. И тогда строители дома, не строители конечно, а хозяева, те, что надзирали за строительством, придумали вот что: они придумали строить дом все выше и выше, с гораздо большим, чем предусматривал проект, количеством этажей и квартир, чтоб все эти дополнительные квартиры тоже продать за дополнительные деньги. Их, конечно, можно понять (вообще всех можно понять, почти). И дом стал расти стремительно. А у мальчика для начала наступила дистония, а потом стенокардия. Его смотрел районный врач, потом отвели к какому-то профессору (тем временем мальчик уже на голову перерос так и сидящего на кухне ушедшего папу), а там и кардиомиопатия подоспела, но все только разводили руками и говорили, что ничего не поделаешь, что он просто слишком быстро растет. Что организм не успевает за ростом организма. При этом пошли слухи, что квартиры-то строятся, но из-за того, что изначально столько их не планировалось, идут грубые нарушения инженерных норм. И что неизвестно поэтому, как этот дом будет в эксплуатации. Будет ли он вообще стоять или возьмет да и упадет. Другое дело, если б дом рос вширь, стоя устойчиво, но никто уже не хотел докупать дополнительно дорогую землю. А небо, куда устремили рост дома - небо совершенно и абсолютно бесплатно. Строй хоть в ноосферу, точнее конечно в стратосферу. В очередном сентябре очень длинный мальчик приходил к стройке, усаживался на качели, ссутулившись и неловко подогнув ноги, наступал вечер, ранний, затем поздний, работы на стройке прекращались и гасли огни, и только на самом верху, среди густого звездчатого неба, в одной из будущих комнат горел огонек. Это сидел там оставшийся ночевать таджик, смотрел на источник света (лампочку) и молился своим таджикским богам. Это душа моя, догадывался мальчик. Мигает там и светится в вышине среди черного синего неба. Потом была госпитализация (стал падать в обмороки) и комиссия, которая все совещалась, сдавать ли дом или не сдавать, людей пожалеть, могущих быть погребенными под обломками, если что. Или ничего? Но ничего, выписали, прописали нагибать голову при входе в помещение и валерьянку от панических атак. Люди въехали в свои новые квартиры. Стали жить. У длинного худого мальчика была уже вот такая пухлая медицинская карточка. Мама плакала, папа молча сидел на кухне, уже там был и порок сердца, и что-то еще желчевыводящих путей, и чуть что уже синели ногти и губы. И может с этим прожить всю жизнь до старости, а может и оборваться в любой момент. Обрушиться, сложиться, как карточный, зашататься и смять себя собой, деформировать все внешнее и внутреннее, всех, кто купил в нем квартиры. А может и еще простоять сто лет. Ну или пятьдесят, допустим, что сейчас стоит по сто лет. Так что вот это ощущение, разъедающее будни и отравляющее праздники, ощущение этой сиюминутности, нестабильности, собственной неприятной перспективы прерваться в любую секунду. Но люди жили, и клеили обои, и распахивали с шумом рамы, выставляя на подоконник воспроизводящее устройство с шансоном или чем-то подобным, и оно играло, и шумели деревья под ветром, и шумел ветер над деревьями, и волновалась за распахнутыми рамами ноосфера (стратосфера, конечно), и рождались уже новые дети. Которым предстояло жить и расти в этом шатком неустойчивом доме, шатком неустойчивом мире. Могущем прерваться в любую секунду. И мальчик, выросший, тогда тоже сложил свою медицинскую карточку за пазуху и смело вышел с детплощадки, где смотрел на дом, в открытый мир, навстречу всем ветрам, вышел в стратосферу (т.е. скорее все-таки в ноосферу, конечно). И там он встретил девушку, полумесяцем бровь, и вскоре уже там был новый мальчик, сын этого мальчика. И тоже были и диагнозы, и новенькая, пухнущая на глазах, медицинская карточка. И в любой момент была опасность, что вот оно сейчас, тонкое, порвется, пошатнется и осядет. А может и всех нас переживет. Тем не менее однажды, разумеется в сентябре, мальчик взял своего сына, мальчика мальчиковича, за руку, и повел на качельки на детскую площадку. А площадки там и не было, качельки перенесли левее, а вместо площадки зиял котлован, и в нем или рядом елозил экскаватор, судорожно дергая ковшом. И у сына, мальчика мальчиковича, взметнувшегося ввысь на качельках, как раз судорожно дернулась голова (нервный тик в придачу ко всему прочему), но папа его, длинный мальчик, не остановил ход качелек, и даже не дрогнула его рука. Он знал, что будет дальше. Будет сиюминутно, нестабильно, будет шатко и с тенденцией оборваться обрушиться в любой момент. Но что же. Но что же, даже если рухнет стоящий дом, сентябрь будет все так же стоять. Все так же будут золотиться паутинки и пылинки, и дымка будет растворена в воздухе, и ожидание чудес, и каждая травинка, прорастя из твоих руин, зачарованно вытянется в прозрачном дыхании. И все это всегда знают, и все понимают, но никому от этого не легче, но тем, кто понимает, все-таки легче.