Метафизика: взгляд назад
Когда я был в юности членом Societatis Iesu, мне довелось в Иннсбрукской коллегии ордена в 1993-94 гг. лично познакомиться и регулярно общаться с одним из последних (или даже вовсе с последним) живым представителем великой (нео)схоластической традиции, с известным некогда философом патером Эмерихом Коретом SJ. Тогда патер Корет был уже в годах [к слову, у иезуитов отцов ордена принято называть по фамилиям, а не по именам, прибавляя сюда слово "патер"]. Хотя бóльшую часть жизни он провёл в немецкоязычном среде, по-немецки он разговаривал с явственным, характерным венгерским акцентом.
Кажется, в свободное время он не чурался и рюмочки венгерской пáлинки, пытаясь противостоять всепоглощающей „ennui“ [разумеющий аллюзию и читавший некую грустную книжку по-французски немедленно вспомнит Жоржа Бернаноса!] размеренной жизни иезуитской коллегии, а, возможно, и чувству человеческого одиночества. Помню, с каким любопытством он расспрашивал меня, тогда ещё совсем молодого новиция Литовской провинции ордена, о жизни Церкви за "железным занавесом" и о деятельности в Литве и Латвии иезуитов, только что вышедших из подполья, а также об орденских отцах, отсидевших за свою "антисоветскую деятельность" в лагерях, как мой тогдашний литовский духовник, епископ (а позже архиепископ-митрополит Каунасский) Сигитас Тамкявичюс, несколько лет посидевший за издание подпольной "Хроники Литовской Католической Церкви", и которого я до сих пор вспоминаю с нежностью и глубокой благодарностью.
Уже много позже, когда меня, странника-Мельмота, то ли слепая судьба занесла, то ли премудрое Провидение тайнозрительно привело в "Шотландское" аббатство (Schottenstift, Schottenabtei) в Вене, на сей раз монахом-бенедиктинцем, я добыл и стал понемножку изучать его magnum opus - компендиум по метафизике, продираясь сквозь дебри тяжеловесных немецкоязычных рассуждений на метафизические темы и дефиниций в традиционном схоластическом стиле, мерцающих таинственными гранями мысленных нюансировок.
Удивительный контраст и парадокс! Когда я ещё в советское время учился в Духовной семинарии в Риге, и тамошние наставники в меня насильно впихивали осколки и изодранные ошмётки схоластики, в виде предназначенных для зазубривания латинских дефиниций и вталдычиваемой, но никак не обосновываемой истине о том, что-де "схоластика (или неотомизм) является официальной философией Церкви", душа этому всячески сопротивлялась, хотя и старалась принять из чувства корпоративной солидарности. Ум же на самом деле увлекался потоками сознания экзистенциалистов, а то и, прости Господи, всякой иной постмодернистской дрянной дерридой или словесными завихрениями и фантазмами Бердяева, "расширяющего сосуды, подобно коньяку" (по словам одной мой тогдашней рижской приятельницы-философини).
С тех пор понадобилось, в целом, около трёх десятков лет, целый ряд наложенных одна на другую, а иногда и совершенно почти не сообщающихся жизней, в том числе и множество лет филолого-исторических занятий тибето-буддийскими и брахманическими религиозно-философскими традициями, чтобы я, неразумный, по-настоящему оценил всё величие необъятного здания средневековой европейской схоластики и низко, в почтении склонился пред умственным усилием неисчислимых поколений философов и теологов, пред которой вся эта деррида - не более, чем подлый сор и пустая шелуха, развеваемые ветрами времён, а бердяевское творчество - не более, чем литературная (даже не философская) эссеистика русского émigré, очутившегося в Париже.
И вот, уже почти что пожилым человеком, которому пошёл шестой десяток зим, я снова и снова возвращаюсь к попыткам хотя бы понемножку вчитываться в Фому Аквинского, Бонавентуру или вот в трактат патера Корета, читая и произведения брахманических мыслителей в санскритком оригинале. Результат, наверное, всё же не особенно далёк от фаустовского: "И вот стою, юрод дурной! И глупость прежняя со мной" (Da steh ich nun, ich armer Tor! Und bin so klug als wie zuvor). Однако за годы я научился ценить незаметную глазу, но основательно крепкую работу разума и усидчивости, то есть здания, утверждённого на скале традиции, и презирать поветрия легкомысленной моды, выдаваемые скороспелыми суждениями столь многих наших современников за гениальность.
Nota Bene:
для тех, кто было подумал, будто это некролог по поводу ухода в мир иной отца Корета. Патер умер уже давно, 1-го сентября 2006 года, прожив почти 87 лет. Но я просматривал сегодня его трактат по метафизике, и воспоминания юности вдруг нахлынули мощным потоком, вызвав сопутствующие им размышления и внутреннюю необходимость мысли эти упорядочить в виде текста.
