Подумалось...
И снова о понимании, о поколениях и о судьбах. Думаю о своём поколении +/- 50-летних и его общих чертах. Наше общее -- в нашем общем советском тоталитарном прошлом, в нашей юности. Это прошлое б.-м. общее у нас, у тех, кому под полтинник и старше. Скажем, у 50-60-летних. 70-ти, а тем более 80-летние -- это уже другое поколение, это уже наши родители, дети войны, помнящие Сталина. А в случае моей мамы, ещё и пережившие блокаду Ленинграда, а в случае моего отца -- лишь чудом избежавшие депортации 1949 г., пересидевшие её в лесу, хотя и были в списках на вывоз и уничтожение. Так во мне с самого раннего детства с его двумя разными языками и мирoчувствиями сошлись два взаимно конфликтующих нарратива, две мифологии: советская и антисоветская. В детстве я свой внутренний выбор инстинктивно сделал в пользу нарратива "европейского", через принадлежность к Католической Церкви и её живой традиции. Холодный и насмешливый, бесчеловечный атеизм, будучи частью казённой системы советских ценностей, не вызывал ничего, кроме утробного отвращения. Однако уже значительно позже, в Западной Европе, я понял, что, когда религия становится казённой идеолoгией, реакция на неё может быть подобна моей детской и юношеской реакции на навязанное большевицкой властью безбожие. Я знаю множество таких людей в Западной Европе. Но это уже другая история.
Разве мог я предполагать тогда, в самом начале 1970-х гг., во что превратится Европа, да и сама Католическая Церковь? Да и в конце 1980-х я об этом подумать не мог.
Я -- из того самого (вероятно, последнего?) поколения, знающего о ТОЙ войне не из книг и псевдопатриотических киношных поделок, а из личных рассказов орденоносного деда-танкиста, дошедшего на своём танке в начале мая 45-го до самого Берлина, и бабушки, всю блокаду отработавшей на заводах и отдежурившей на ленинградских крышах, сбрасывавшей с них зажигательные бомбы. Несмотря на внутреннее неприятие всего советского, своих питерский деда и бабушку я очень-очень любил. Никакой логики тут не было. В любви её вообще никогда не бывает. Просто я одновременно жил в этих двух разных мирах. Или разновременно, но одноместно? Или оба этих мира жили во мне, периодически вступая в конфликт и неимоверно осложняя жизнь.
Из-за той самой живой поколенческой памяти, которую сам я от своих стариков и родителей сполна перенял, так невыносимо бывает наблюдать за нынешней дикой клоунадой победобесов ("можем повторить!"). Что именно они так желают повторить, наряжая своих деточек в формы НКВД-шников и возя в танчиках? Десятки миллионов трупов, дотла разрушенные города и страны, выкошенные смертью целые поколения? У тех моих деда с бабкой, у настоящих ветеранов той жуткой войны, главной и единственной молитвой было одно: "Лишь бы не было войны!"
А вот 40-летние СССР обычно уже плохо помнят. Мы, кому сейчас 50 или около того -- последнее поколение, целиком выросшее при Совке. Я не думаю, что это уродство или травма. Это особенность поколенческой судьбы, которая могла совершенно по-разному преломиться у разных людей. Будучи в течение многих лет отрефлексирована, мне она дала особый, чрезвычайно ценный опыт. Один из аспектов этого опыта -- надёжная прививка от любого рода тоталитаризма, чувство абсолютной необходимости свободы и невозможности жить в несвободном окружении, в удушающей атмосфере государственного контроля и любого рода казённой идеологии, кем бы ни были эти скрепоносцы, и какими бы ни были сами духовные скрепки. Поэтому наше поколение -- и только оно (!) -- те из нас, которые в своё время по совершенно разным причинам оказались в Западной Европе или в Штатах, так хорошо чувствует тоталитарную трансформацию стран Западной Европы и, увы, США, тоталитарую сущность Евросоюза. Те из нашего поколения, кто остались в РФ и бывают в Европе в лучшем случае лишь наездами, не понимают, чем мы недовольны.
А между тем у нас в ЕС(ССР) всё сильнее веет родным советским сортиром и его более чем знакомым затхлым говнецом. И гудение сортирных мух всё жужжистее. Эту малигнизацию хорошо чувствуют живущие в Западной Европе восточные европейцы среднего и старшего поколений. Но есть ли исцеление от смертельной хвори, отвратительным воплощением которой в Германии стала некая пожилая агентесса Штази, единолично руководящая страной почти столь же долго, как и Брежнев, клоун-алкаш в Брюсселе и надутый наполеончик-юпитер в некогда прекрасной Франции? У европейцев западных, в большинстве, такого ощущения тотальной лживости и коррумпированнoсти нашей системы нет, хотя и они чувствуют неладное. Им ещё только предстоит всё это постигать, медленно и мучительно сдирая с ушей навешанную им госпропагандой лапшу. Нам же, 50-летним, предстоит стариться, увы, в столь знакомой нам затхлой атмосфере лжи, страха, всё свирепеющей от безнаказанности пропаганды, идеологической цензуры, государственного и уличного насилия и полного развала правовой системы. Но грядёт, разумеется, не СССР-2.0, а нечто другое, пока ещё труднопредставимое в деталях. Ближе всех в своём предвосхищении к нему подобрались Оруэлл и Кафка.
Разве мог я предполагать тогда, в самом начале 1970-х гг., во что превратится Европа, да и сама Католическая Церковь? Да и в конце 1980-х я об этом подумать не мог.
Я -- из того самого (вероятно, последнего?) поколения, знающего о ТОЙ войне не из книг и псевдопатриотических киношных поделок, а из личных рассказов орденоносного деда-танкиста, дошедшего на своём танке в начале мая 45-го до самого Берлина, и бабушки, всю блокаду отработавшей на заводах и отдежурившей на ленинградских крышах, сбрасывавшей с них зажигательные бомбы. Несмотря на внутреннее неприятие всего советского, своих питерский деда и бабушку я очень-очень любил. Никакой логики тут не было. В любви её вообще никогда не бывает. Просто я одновременно жил в этих двух разных мирах. Или разновременно, но одноместно? Или оба этих мира жили во мне, периодически вступая в конфликт и неимоверно осложняя жизнь.
Из-за той самой живой поколенческой памяти, которую сам я от своих стариков и родителей сполна перенял, так невыносимо бывает наблюдать за нынешней дикой клоунадой победобесов ("можем повторить!"). Что именно они так желают повторить, наряжая своих деточек в формы НКВД-шников и возя в танчиках? Десятки миллионов трупов, дотла разрушенные города и страны, выкошенные смертью целые поколения? У тех моих деда с бабкой, у настоящих ветеранов той жуткой войны, главной и единственной молитвой было одно: "Лишь бы не было войны!"
А вот 40-летние СССР обычно уже плохо помнят. Мы, кому сейчас 50 или около того -- последнее поколение, целиком выросшее при Совке. Я не думаю, что это уродство или травма. Это особенность поколенческой судьбы, которая могла совершенно по-разному преломиться у разных людей. Будучи в течение многих лет отрефлексирована, мне она дала особый, чрезвычайно ценный опыт. Один из аспектов этого опыта -- надёжная прививка от любого рода тоталитаризма, чувство абсолютной необходимости свободы и невозможности жить в несвободном окружении, в удушающей атмосфере государственного контроля и любого рода казённой идеологии, кем бы ни были эти скрепоносцы, и какими бы ни были сами духовные скрепки. Поэтому наше поколение -- и только оно (!) -- те из нас, которые в своё время по совершенно разным причинам оказались в Западной Европе или в Штатах, так хорошо чувствует тоталитарную трансформацию стран Западной Европы и, увы, США, тоталитарую сущность Евросоюза. Те из нашего поколения, кто остались в РФ и бывают в Европе в лучшем случае лишь наездами, не понимают, чем мы недовольны.
А между тем у нас в ЕС(ССР) всё сильнее веет родным советским сортиром и его более чем знакомым затхлым говнецом. И гудение сортирных мух всё жужжистее. Эту малигнизацию хорошо чувствуют живущие в Западной Европе восточные европейцы среднего и старшего поколений. Но есть ли исцеление от смертельной хвори, отвратительным воплощением которой в Германии стала некая пожилая агентесса Штази, единолично руководящая страной почти столь же долго, как и Брежнев, клоун-алкаш в Брюсселе и надутый наполеончик-юпитер в некогда прекрасной Франции? У европейцев западных, в большинстве, такого ощущения тотальной лживости и коррумпированнoсти нашей системы нет, хотя и они чувствуют неладное. Им ещё только предстоит всё это постигать, медленно и мучительно сдирая с ушей навешанную им госпропагандой лапшу. Нам же, 50-летним, предстоит стариться, увы, в столь знакомой нам затхлой атмосфере лжи, страха, всё свирепеющей от безнаказанности пропаганды, идеологической цензуры, государственного и уличного насилия и полного развала правовой системы. Но грядёт, разумеется, не СССР-2.0, а нечто другое, пока ещё труднопредставимое в деталях. Ближе всех в своём предвосхищении к нему подобрались Оруэлл и Кафка.