„Монах помойного ведра“
Перебирая относительно старые, ещё бумажные фотографии, наткнулся на это фото 1997 г.: кот из нашей питерской парадной по имени Тишка, а прозвище его - Приблуда. Oбщий и ничей, гулявший сам по себе, но благоволивший именно к нам. Наверное за то, что мы его регулярно кормили. Добрейшей души был кот, хотя и отчаянно любил подраться с другими котами. Но то была его природа, - вольной твари, не изуродованной ножом хирурга.
Обладатель рваного в бою уха и множества блох, которых невозможно было вывести никакими ошейниками и антиблошиными зельями. У нас в квартире он, всегда привечаемый, оставался лишь на несколько часов, тут же выпархивая по нужде на лестницу. Однажды в знак благодарности он притащил и положил на наш поддверный коврик здоровенную задушенную крысу. И ходил вокруг, гордо выставив хвост трубой, ожидая похвалы. А в другой раз привёл моих родителей в лабиринт подвала, точнёхонько к потерявшейся нашей домашней кошке Муське (Марысе), выпавшей три дня до того из окна седьмого этажа и забравшейся куда-то в переплетение труб, продрогшей и изголодавшейся…
Так, благодаря помощи Приблуды, чёрненькая Муська-"графиня" прожила ещё много лет, дожив лет до 18 или 19-ти.
Если онтологические райские обители для животных существуют (в чём с христианской точки зрения было бы прямой грех сомневаться), то ныне Тишка-Приблуда, несомненно, обретается в какой-то из этих небесных кущ - гуляет сам по себе, от пуза лакает молочко, текущее совместно с мёдом, как и положено райскому напитку, кушает в изобилии кошачьи вкусности и спит в своё удовольствие…
Смерть его была трагическая, последовавшая от злых, бездушных людей, травивших в многоэтажке крыс и везде разбросавшиx отраву. Любил Приблуда подножный корм, несмотря на то, что его щедро подкармливали. Видимо, то, что он находил в подвале, было всё равно вкуснее самой лакомой домашней снеди.
И вот, рассматривая фотогpафию, случайно раскрыл стихотворение Заболоцкого. Так и есть - про нашего приблудного Тишку:
„На лестницах“
<... ... ...>
Один лишь кот в глухой чужбине
Сидит, задумчив, не поёт,
В его взъерошенной овчине
Справляют блохи хоровод.
Отшельник лестницы печальной,
Монах помойного ведра,
Он мир любви первоначальной
Напрасно ищет до утра.
Сквозь дверь он чувствует квартиру,
Где труд дневной едва лишь начат.
Там от плиты и до сортира
Лишь бабьи туловища скачут.
Там примус выстроен, как дыба,
На нём, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба
В зелёных масляных прыщах.
Там трупы вымытых животных
Лежат на противнях холодных
И чугуны, купели слёз,
Венчают зла апофеоз.
<... ... ...>