О государственном языке в Латвии: навеянное
Смотрю в интернете последние видео-сообщения о дискуссии по поводу государственного языка в Латвии. Какая-то часть русскоязычного сообщества в лице его верных промосковской имперской политике политических руководителей собирает подписи для референдума, который должен легитимировать провозглашение русского языка в качестве второго государственного. Только ли второго? К чему это приведёт? Ничего радостного мне в этом ни для перспектив латышской культуры, ни для латвийской государственности не видится.
В плоской бытовой реальности это приведёт к тому, что у русскоязычных жителей Латвии отпадёт последний формальный стимул к изучению латышского языка - я уже не говорю культуры, литературы и подобных идеальных вещей. По принципу: "Говорите по-человечески, а не на своём собачьем языке". Этот хамский пассаж мне самому нередко приходилось слышать ещё в достопамятные советские времена, как и регулярно читать в интернете в настоящее время, при исследовании распространённых русско-латышских национальных клише.
Занимаясь преподаванием латышского языка в течение двух лет немецкоязычным австрийцам, а теперь уже славянам-чехам, мне всё меньше делаются понятными деланные ахи по поводу невозможности или якобы особой трудности изучения латышского языка для русских, обитающих в Латвии. Всё-таки балтийские языки, несмотря на все их отличия от славянских, наиболее близки последним из всех остальных индоевропейских языков на множестве уровней, от морфологии и до исконной лексики.
Во всяком случае, научиться говорить для русского по-грузински несравнимо труднее, чем по-латышски или по-литовски. Речь ведь не идёт о безукоризненном владении языком "без акцента", с соблюдением всех предписанных нормативной грамматикой слоговых интонаций (которыми не всякий носитель языка владеет), с использованием в совершенстве всех временных и причастных форм во всех возможных наклонениях. Мы говорим всего лишь о возможности достаточно свободно общаться. Однако латыши, в отличие от литовцев или эстонцев, ещё в советское время в ситуации, когда в компании один русский и пять латышей, предпочитали говорить по-русски, только бы русские не обиделись (sic!), а по-латышски говорили лишь междусобойчиком. Спрашивается, и кто же виноват?
Если я спрашивал в последние годы в магазинах у заведомо русскоязычных продавцов нечто по-латышски, они обязаны были мне худо-бедно по-латышски же отвечать. Что они непременно и делали. [Хотя мне, конечно же, всё равно - но в Латвии я предпочитаю, по умолчанию, к незнакомым людям на улице обращаться по-латышски, и вообще постоянно нахожусь в нервическом напряжении - каким языком сейчас лучше пользоваться]. В этом я смог убедиться даже в Резекне (насчёт Даугавпилса не уверен). С гипотетическим введением русского языка в качестве альтернативного государственного никто больше по-латышски с покупателем говорить не будет. Всё то же старое: "Говорите по-человечески".
Принятие такого закона будет означать не только de facto, но и подкреплённую de iure практику обязательного повсеместного использования русского языка там, где имеется хотя бы ничтожный процент русскоговорящих. Латышский язык полностью отодвигается в сферу исключительно домашнего использования, или средства общения только на культурно-фольклорных мероприятиях, что и проводилось последовательно в советское время.
Страна в результате такой политики ещё больше разделяется на две противоборствующие общины, как в Бельгии. В лучшем случае, эти общины стараются друг друга не замечать. Но понятно, что официальная Москва будет постоянно кричать о "нарушении прав русскоязычных" и ловить рыбку в мутной воде. Хотя крики эти, как я каждый раз в Латвии убеждаюсь, не более, чем откровенная ложь для тех специально, кто в Латвии никогда не был.
Как язык сравнительно небольшой по численности нации (хотя официально считается, что "большим" язык следует считать при числе носителей начиная от одного миллиона), латышский в своём использовании будет всё больше будет отодвигаться в угоду русскому и, во вторую очередь, английскому. Но если последний всё равно исполняет роль языка как бы международного общения в Европе, то русскому в лице его носителей с выраженным имперским сознанием не терпится взять культурно-политический реванш.
С лавинообразным нарастанием использования русского языка в официальной сфере латышский язык всё больше и дальше будет подвергаться воздействию русского субстрата как в лексике, фонетике, так и в языковых конструкциях, как то было когда-то под влиянием субстрата германского (немецкого и в меньшей мере шведского). Незаметным для обычного глаза образом (разве что ощущаемым для языкового чутья одарённых носителей языка) постепенно изменяется сам "дух" языка. Об этом достаточно много исследований, так и прямых свидетельств на уровне самых различных текстов.
Языковед (нередко это ещё и писатель, и поэт) перестаёт играть традиционную в балтийских обществах роль законодателя "правильных форм" (нормативного языка) и стиля, становясь обычным учёным позитивистом, с чувством безнадёжной обречённости фиксирующим "языковые факты" и вынужденный транслировать неоригинальную мысль, что-де "язык развивается". Да, развивается, только в какую сторону?
Аргумент о большей конкурентоспособности высшего образования, если получение его будет возможно ещё и на русском языке, не выдерживает критики. Какая конкурентоспособность, по сравнению с российскими вузами? Если так, почему бы абитуриентам не поехать поучиться в российские вузы для получения образования, на "историческую родину"? Если речь о сравнительно небольшом количестве (в мире) носителей латышского языка и о европейских перспективах в болонской системе высшей школы, то лучше тогда уже, для повышения качества и востребованности этого самого образования, в качестве альтернативы дать возможность получить образование на английском языке, например.
Тут следует признаться, что, всей душою ненавидя тошнотворный бред коммунистической идеологии, а также крайне сдержанно относясь к историческому факту активной роли латышских красных стрелков в установлении коммунистической диктатуры на территории бывшей Российской Империи, автор данных записок в последнее время всё больше понимает внутренние побуждения этих красных стрелков, обработанных большевицкой пропагандой, пообещавшей национальным окраинам и их населению независимость и суверенную государственность, которую оно и отстаивало с оружием в руках - против немцев и, потом, против самих же большевиков.
В условиях государственного унитаризма "тюрьмы народов", царской России, какая-либо национальная автономия для её национальных окраин была вообще немыслима. Достаточно вспомнить запрет на книгопечатание латиницей в течение 40 лет на рубеже 19-20 веков для латышей "Инфлянтии" (латгальцев, проживавших в составе тогдашней Витебской губернии) и литовцев.
Так что развал империи, принеся неисчислимые бедствия её народам, некоторым из них парадоксальным образом принёс государственную независимость, пусть с исторической точки зрения и краткую, но успевшую воспитать целое поколение свободных людей. То обстоятельство, что большинство из этих "свободных людей" после 1940 или 1944-45 гг. оказалось либо в эмиграции, либо в Сибири, либо в сырой земле или лагерной пылью - уже другая история.
Грустно осознавать, что имперская культурно-языковая русификация всякого нерусского "инородца" настолько глубоко заложена в качестве императива внутреннего "гештальта" среднестатистического русского человека, что с развалом империй она не теряет своей взрывной мощи, но и далее продолжает транслироваться в молодые поколения.
То, что для одних является ярким свидетельством всемирного значения их культуры (причём наиболее яростные носители подобных идей обычно тем более примитивно-невежественны в материях собственного языка и прочего, чем более они агрессивны), приносит драматические изменения и даже постепенное разложение культурной, поколенческой и языковой памяти их менее многочисленных соседей.