О серьёзности и несерьёзности христианства
Забавно, как отреагировали некоторые читатели на моё наблюдение и обобщение по поводу "кукареку-христианства" (перестройкa одной католической церкви в Германии под детские сады с барабанами и литаврами, - проект, названный "Кукареку" -, а также призыв мюнхенского кардинала Маркса изучать произведения Карла Маркса). Было сказано, что всё это вполне прекрасно, что нужно избавлять христианство от чрезмерной серьёзности. Проблема здесь в том, что люди смешивают серьёзность как вектор отношения к основным, фундаментальным, "вечным" религиозным темам с бытовой пафосностью, переходящей в эмоциональный надрыв, внутренне ставя между этими вещами знак тождества. Все мы, наверное, хорошо знаем, как специфически изменяются голоса у многих церковных людей, особенно у неофитов, как появляется особое нервическое придыхание, когда они произносят слова "Бог", "Церковь", "а что думает Церковь по поводу...?" и всё такое прочее.
И когда иные из христиан, уставшие от этой постоянной атмосферы незрелой психологической взвинченности, хотят "прекращения серьёзности", на самом деле имеется в виду именно это - желание снизить градус перманентного надрыва, свойственного слишком многим так называемым "верующим" людям, всё это "бросьте жертву в пасть Ваалу, киньте мученицу львам! Отомстит Всевышний вам, я из бездн к нему воззвала", что было великолепно сыграно Тереховой в "Трёх мушкетёрах". Оборотной стороной такой вот взвинченной, с сабельным придыханием, религиозности напоказ и является хорошо ощутимая злоба "благочестивых верующих", как и все связанные с этим бытовые коллизии. В их присутствии постоянно чувствуешь себя внутренне скованным, с опаской контролируя каждую эмоцию и мысль - и это в самом лучшем случае.
И вот, желая избавиться в том числе и от этой искусственности, Церковь, наконец, превратилась в одно сплошное "Кукареку", где основной интонацией остался надрыв, перейдя в новое качество. На этот раз он проявлается в постоянном, надрывном заявлении о своей добродетели и праведности. У нас в Европе это приняло форму обязательных формульных заявлений о том, что необходимо "помогать беженцам" и "бороться с правым популизмом".
Желание "донести Весть до всех" приняло такие уродливые формы, как "детские Мессы" или "тематические Мессы". В одной такой службе я как-то сам много лет назад по дурости принимал участие. "Темой" было "сохранение творения". Инсценировали такую Мессу весьма своеобразно: перед алтарём высыпали кучи мусора, а во время offertorium-a этот мусор был рассортирован по стандартным категориям: пластик, стекло и т. п. Затем последовала как бы проповедь: политинформация об опасности загрязнении окружающей среды и о необходимости сортировать мусор, чтобы спасти мир.
Вспоминаю своё детство и особенности своего детского воцерковления в практически ещё дособорной Церкви в провинциальном уголке Латвии. Мне с детства внушали, что Церковь - это очень серьёзно, и о самых серьёзных, так называемых "последних вещах" (традиционные quattuor novissima: смерть, суд, небеса и ад). И я каждый раз, когда меня туда приводила бабушка, сидел в небольшой уютной церквушке (так назваемой "маленькой" или "белой" церкви Богородицы в Резекне, где меня крестили), которая, разумеется, казалась мне огромной, затаив дыхание, с наслаждением вдыхая запах ладана, слушая органную музыку, смотря на очереди у исповедальни, на причащение взрослых и завидуя им, радуясь брызгам святой воды при пении "Asperges me hyssopo et mundabor", с удовольствием чмокая реликвиарий после Мессы. A потом слушал рассказы бабушке об Иисусе, о его жизни, смерти на кресте и воскресении и понимал, что всё это чрезвычайно серьёзно. И уже будучи в "городе Ленина", хранил память об этих необычайно значимых событиях как самую дорогую для меня тайну, которой ни с кем поделиться невозможно, да и не следует. Я чувствовал, что всё это и есть самое главное в жизни. То, что памятью соединяет целые эпохи в одном конечном человеческом существе, придавая ему тайный смысл. То, что указует на нечто неуловимое, которое связующими узорами иногда проступает за внешней мешаниной повседневности, отделяя повседневную серпасто-молоткастую, красногалстучную ложь от тихой правды, сокрытой в тёплом свете церковных витражей и в звуках баховских хоралов.
Всё это не мешало мне быть обычным ребёнком, играть и шалить. Никто для меня не озабочивался делать придурковатую "детскую Мессу", лепить библейские фигурки из пластилина или вырезать из пластика или устраивать в церкви догонялки. Наоборот, я в точности знал, что тут следует вести себя иначе, и знал, чтó и как именно следует делать: перекреститься при входе, перед тем опустив руку в чашу со святой водой, поцеловать распятие, что над чашей, встать в главном нефе на колени перед пребывающим в главном алтаре Sanctissimum, тихо сидеть во время службы, не вертясь по сторонам, и т. п. Я сам, будучи ребёнком и движимый внутренним побуждением, часто играл в священника, совершающего Мессу, одеваясь в шубейку, как в литургический орнат, и махая импровизированным кадилом из сложенного платка. Cмотрел на библейские образы в картинах великих художников с благоговением и любопытством. В этой Церкви был для меня светлый "антимир" всей советской мерзости и лживости, что меня окружала, и в этой Церкви я находил утешение и силу. Сейчас, спустя десятилетия, многое изменилось, но отнюдь не только в моём восприятии, но и в самой Церкви. Но даже понимание всех нынешних реалий не возможет изгладить "импринта" того первоначального света, что дала Церковь в раннем детстве.
Лишившись тайны и красоты, Церковь одержала лишь пиррову победу, да и то едва ли. Такой вот, выхолощенной, превращённой в клуб и сборище шоуменов, предводительствуемая главным шоуменом, для которой осталась лишь куцая мораль и безоговорочно поддержание политики антицерковных светских чиновников, а метафизические глубины схлопнулись до нескольких нехитрых метафор, нынешняя мейнстримовая Католическая Церковь, обкорнанная на протестантский лад, лишилась почти всего того, что делает религию более традиционного покроя таинственно-привлекательной.
Став в глобализованном супермаркете религий обычным клубом, одним из многих, без какой-либо претензии на исключительность, и принципиально изгнав серьёзность как своих вопрошаний, так и ответов, Католическая Церковь перестала быть проблемой и, тем самым, перестала быть хоть сколько-нибудь интересной. Великий режиссёр Паоло Соррентино удивительно точно и в мельчайщих деталях выразил и оформил это ощущение, создав в своём "Молодом Папе" настоящий шедевр и сделав из него гениальную инициацию в самый основной вопрос, в mysterium fidei.
В новом, изменившемся контексте совершенно неважно, отменит ли Его Всеклоунское Воробейшество и его Новая Церковь целибат духовeнства или нет, будут ли монашки танцевать на рок-концертах или нет, смогут ли ксенды венчать однополые пары или нет, отменит ли Церковь развод и разрешит ли аборты в послушно-радостной погоне за "духом времени", этой самой остроумной из всех шуток Дьявола. Единственным пафосом нынешнего выдохшегося католичества остался старчески-дребезжащий призыв мультяшного придурковатого кота Леопольда: "Ребята, давайте жить дружно!"
Неудивительно, что в Европе всё большей популярностью пользуется тибетский буддизм с его пышными ритуалами, странным образом напоминающими католические понтификальные службы, с ламскими шапками, напоминающими епископские митры, и с благородной метафизикой абхидхармы, с сонмом сострадательных божественных существ-бодхисаттв, что представляет из себя альтернативу "научной" физике холодной, бесконечно протяжённой космической пустоты и ожидающего равно всех безутешного Ничто и Нигде.
Как тут ни вспомнить слова Георгия Иванова?
....
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо - что никого,
Хорошо - что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Равно и ислам, как то ни странно прозвучит, предлагает серьёзные метафизические ответы (что бы мы там ни думали о качестве этой самой метафизики или онтологии с голыми девственницами для вечно эрегированных шахидов) на серьёзные метафизические вопросы, а также направление политики, исходящее из этой метафизической укоренённости. И поэтому именно за исламом в Европе - как ни грустно это признавать - будущее, а никак не за выхолощенным "кукареку"-христианством.
Что делать? Я не знаю. Сам я могу лишь пытаться формулировать для самого себя в виде записанных нелепых мыслей то ощущение ужаса от клубящейся тьмы хаоса и бессмыслицы, что всё отчётливей терзает уже много лет. Я всё ещё полагаю по немодной ныне привычке, что способность человека к осмысленной, упорядоченной речи является уникальным Божиим даром, способным вывести из мрака безысходности или хотя бы указать направление. Ведь и афонский мужик Силуан призывал не отчаиваться, держа ум во аде. Осознаю себя в солидной компании, и это успокаивает. О да...