Эдуард Лимонов КНИГА МЁРТВЫХ 2. Шестой текст (вторая часть)
Эдуард Лимонов КНИГА МЁРТВЫХ 2. НЕКРОЛОГИ
Поспешает в направленье Рая мокрая Наташечка нагая
Наталья Медведева
.
продолжение, начало здесь
Тут я воспользуюсь случаем и развею несколько мифов ее биографии, упорно повторяемых и ее поклонниками, и СМИ.
Некоторые уточнения к ее биографии (а то биография навсегда застынет недостоверной):
1. Из СМИ в СМИ перепечатывается глупейшее утверждение, что я, якобы, был ее пятым мужем. То ли это было брошено самой H.М. в злую минуту, то ли придумано журналистами, но в действительности, я стал ее третьим и последним мужем. Жить вместе мы начали в 1982 году, когда ей было двадцать четыре года. Скрепили свой брак много позднее, в мэрии Третьего арондисмана Парижа. Вместе мы прожили мужем и женой тринадцать лет, до 11 июля 1995 года, когда расстались в Москве. Мы не разводились, и 3 февраля 2003 года я стал вдовцом в Саратовском централе.
2. О моей якобы бедности, и миф о якобы хорошо зарабатывавшей Наташе. Когда она пела (а это бывало периодами) в «Распутине», в «Царевиче» или в «Балалайке» она получала мизерную зарплату, но могла рассчитывать (особенно в «Распутине») на щедрые чаевые клиентов. Торговцы оружием ― арабы Аднан Кашоги и Антуан Трабульси ― любили ее слушать и давали ей порой и пару тысяч франков чаевыми. Пустых ночей («Распутин» был ночной ресторан) бывало много больше. Все свои чаевые Наташа беспощадно и быстро тратила (с моего, впрочем, молчаливого согласия) на свои нужды, в основном на винопитие в кафе. Квартира наша, якобы скромная мансарда на 86, rue de Turenne, помещалась в историческом месте Парижа, в сотне метров от исторической площади де Вож (где принимал свои парады Людовик XIII) и стоила очень недешево. Только глупые русские этого не понимали и не понимают сейчас. За квартиру всегда платил только я. Всегда. Зарабатывал я к концу 80-х годов до 350 тысяч франков в год, то есть около 70 тысяч долларов. (Моя парижская бедность пришлась на 1980―1981 годы, то есть до Наташи.)
3. «Editions Climat», где Наташа опубликовала несколько книг, было создано моим приятелем Оливье Рубинстайном. Это я порекомендовал ему книгу Наташи «Мама, я жулика люблю» и убедил перевести ее на французский и напечатать. Успеха у книги не было, хотя ее и заметили.
4. Первый музыкальный дебют Наташи ― запись концерта «Кабарэ рюс» ― был записан на «Радио Франс» моей подругой-корсиканкой Мари-Сесиль Маззони. Мари-Сесиль немало помучилась и с отвратительно организованной Наташей, и с плохо организованными музыкантами из «Балалайки». Диск был выпущен много позднее в России.
5. Наташа никогда не писала ни для оппозиционной радикальной газеты «L'Idiot International», где я был членом редакционного совета, ни тем более для архибуржуазного «Figaro Madame». Все это ― бредни тупых журналистов и прихлебателей таланта Наташи.
Наташа была яркий, сверхталантливый, невыносимый человек, punk по жизни, но она не добилась нигде сколько-нибудь значительной известности, ни во Франции, ни в России, в конце концов. И не могла добиться, потому что тогда это была бы уже не Наташа. От неуспеха у нее была постоянная горечь.
Я был крепче ее в десятки раз, и она на меня опиралась. За внешней моей якобы сдержанностью всегда скрывалась глубокая любовь к ней и преданность. Она это знала и эксплуатировала.
Таланта у нее было много, неистовства ― непочатый край, но ей нужна была опора. До 1995 года чутье не обманывало ее: все три мужа (1-й ― Аркадий, 2-й ― владелец ювелирного магазина А.Плаксин, впоследствии ― муж певицы Любови Успенской + я, грешный) были для нее опорой, каждый по-своему. В 1995-м она пустилась в свободное плаванье (я окончательно устал от нее и решил дать ей уйти), попала не к тем людям и погибла так, как она погибла. Чутье отказало ей, или она сознательно решила обойтись без опор? Никто никогда не узнает.
После французского мотоциклиста ― едко пахнущего потом Марселя,― после питерского киноведа у нее появился цыган Прокоп, музыкант из ресторана «Балалайка», где в конце концов нашла себе работу Наташа, разругавшись с рестораном «Распутин», с его хозяйкой, мадам Мартини. В романе «Укрощение тигра в Париже» я неплохо живописал «Распутин», где в интерьере полуцеркви-полубани шейхи, министры, киноартисты и даже президенты пили дорогое шампанское, слушали песни цыган и Наташи Медведевой, напивались и блевали. Бутылка самого дешевого шампанского стоила в «Распутине» не менее 900 франков. «Балалайка», располагавшаяся в старых cave (подвалах) здания на верху улицы Montagne Saint-Genevieve, в полувитке улицы от Пантеона, была в сравнении с «Распутиным» подвалом демократическим, много дешевле, и клиентура была там полурусская и восточноевропейская. Содержал его человек неопределенной национальности, по слухам, чех ― Марк Лучек. Он был, со слов Наташи, неглупым ресторатором и талантливым музыкантом. В одно из моих путешествий по Европе или в Россию Наташка осталась одна на срок достаточный, чтобы прилепиться к цыгану Прокопу. Открыв все шлюзы своей страсти, она, как бывало не раз, в день моего приезда спешно скрылась с поля боя, то есть из нашей квартиры, оставив смятую постель и грязные два прибора и два бокала в кухонной раковине. Я никогда так и не понял, оставляла ли она постель и приборы намеренно, желая ранить меня, или же просто не успевала скрыть следы преступления. Я не помню, откуда приехал, помню, что через пару дней я должен был уехать уже в другую страну, на промоушн одной из своих книг. В один из вечеров мне позвонил цыган Прокоп.
― Ваша жена у меня,― сказал он.
― Да,― сказал я,― неужели?
― Она любит меня, мы очень друг друга любим, и она хочет жить со мной…― Он замолчал. Он был, как потом объяснила Наташа, дикий человек, прямо из шатра. Он, наверное, предполагал, что я стану плакать, закричу, упаду и умру.
― Сейчас проверим,― сказал я.― Дайте мне Наташу.― Послышались звуки возни, может, борьбы.
― Я сейчас приеду,― сказала Наташа сердито.
― Только, пожалуйста, без цыган,― сказал я. И стал пить Cote du Rhone, что и делал до того, как позвонили эти двое бесноватых. Одновременно я смотрел музыкальные клипы. Тогда была модна Рита Мицуко и только поднималась Патрисия Каас. Обе девочки мне нравились.
Она приехала часа через два, сердитая. Села, не раздеваясь, в пальто с большими плечами, на наш металлический «шоффаж» (железный электро-обогреватель с кирпичами внутри) и сказала:
― Ну, что скажешь?
Я выпил вина и пожал плечами:
― Он же сказал, что ты будешь жить с ним в таборе. Собирай вещи в табор.
― Дай вина!― сказала она. Я налил ей вина. Бывают моменты, когда неуместно читать лекции об опасности алкоголизма.
― Я не знаю, как я в это вляпалась,― призналась она, выпив.― Ты уехал, вот я и сорвалась.
― Ты что коза или корова, что тебя надо пасти и привязывать?
― Да, и коза, и корова,― сказала она.― И хуже. Не надо было оставлять меня одну. Я поеду,― она встала.― Он меня ждет. Я скажу ему, что не буду с ним. Я завтра приеду.
Я дал ей уйти. Назавтра она приехала, и несколько дней мы прожили тихо, занимаясь нестрастной, но близкой до кровосмешения любовью, как сестра и брат. 25 марта мне приснился сон, от которого я испустил дикий крик и проснулся в ужасе. Проснулась и Наташка и стала успокаивать меня. Приснилось же мне вот что: на черной школьной доске мелом нарисован поясной силуэт Дьявола ― рога, абрис лица, шея. Я взял губку и стер силуэт. За это он облил меня огненной водой, и я проснулся в ужасе. Подобные вещи не снились мне ни до этого, ни после.
30 марта меня разбудил телефонный звонок. Было восемь утра.
― Мсье Савенко?― спросила меня мелодичным голосом женщина.― Вас беспокоят из Госпиталя Бога (Hotel du Dieu). Ваша жена у нас, она только что пришла в себя. Она хочет вас видеть.
― Что с ней? Мадам?
― Ее доставили к нам с многочисленными ранениями острым предметом в лицо. Еще у нее перелом руки и пальца. Поспешите. Мы находимся рядом с Notre-Dame de Paris…
Дальнейшее записано по свежим следам еще в 1992 году и опубликовано в виде главы книги «Убийство часового». Глава называется «И Дьявол плеснул в меня огненной водой». Там скрыто имя преступника по общему согласию моему, Наташи и музыкантов ресторана «Балалайка» ― свидетелей того, как цыган Прокоп, разъяренный тем, что Наташа не ушла к нему, нанес ей шесть ударов отверткой в лицо. Один удар пришелся в висок, я видел, как в глубине раны пульсировала страшно оголенная артерия, два удара в щеку, пробившие щеку насквозь, оказались не страшны, также как и удар под нижнюю губу, но вот два, казалось бы, мелких колотых удара чуть ниже левого глаза частично парализовали лицевые мышцы левой половины лица. Помню, что подумал я, когда узнал о парализованной половине лица: «Вот и допрыгалась девка со своими страстями!» Подумал уже как бы со стороны.
Одновременно она доказала свою приверженность мне: между диким цыганом и мною выбрала меня, да только разве надо было радоваться этому?
С того цыганского дикого поступка (той же ночью, как потом оказалось, Марк Лучек посадил цыгана в самолет, отлетавший в Россию; впоследствии любопытная жертва ― Наташа нашла Прокопа в каком-то подвале в Санкт-Петербурге, лежавшего в героиновом бреду) начала рассыпаться ее красота. Поздние ее фотографии показывают болезненно худую высокую женщину с вогнутым лицом. По всей вероятности, за ее высыхание ответственна гликемия ― наследственная болезнь крови (характерна избытком красных кровяных телец в крови, сродни гемофилии, раны у Наташи долго не заживали). Ее отец ведь умер от рака крови, когда ей было всего два дня от роду. Наш общий друг Александр Петров, продолживший отношения с Наташей после моего с ней разрыва в июле 1995 года, периодически сообщал мне сведения о ней. Незадолго до моего ареста он рассказал мне, что Наташа и ее сожитель музыкант Сергей Високосов (с громкоговорящей кличкой «Боров») гостили у Петрова в доме на берегу Белого моря, дом Петров снимал на лето. Он сообщил, что, увидев Наташу в купальнике, был ошеломлен. «Ляжки у нее, Эдуард, были как у меня рука, такой толщины. Страшно смотреть». Но это был уже чуть ли не 2000-й год. «Боров» в тот период на время оставил героин и много пил. Воровал у Наташи деньги ранним утром, пока она спала, и шел в продмаг через дюны за водкой.
Но вернемся в самое начало 90-х годов. Прилетев с войны в Сербской Республике Славония и Западный Шрем в январе 1992 года, я пошел с Наташей (черное пальто, черный платок) в мэрию Третьего арондисмана Парижа, построенную из камней разрушенного в глубоком Средневековье замка тамплиеров, и зарегистрировал 30 января 1992 года свой брак с нею. Дело в том, что ей это стало очень нужно. Я понял. Десять лет не было нужно (мы прожили с 1982 по 1992 как сожители), а тут вдруг понадобилось. Я не верил, что мы с ней протянем как пара длительное время, но я сделал это для нее. Я любил ее куда больше, чем она думала, а уж надежен был, как каменная скала. Свидетелями бракосочетания стали с ее стороны старенький в очках ее приятель ― профессор мсье Люкем (возможно, я исказил его фамилию), а с моей ― эмигрант художник Игорь Андреев. Забавно, но она не пила на своей свадьбе.
Дальнейшие годы я провел в безумном темпе войн и исторических событий. Я все чаще бывал в Москве. Уже 6 февраля, через неделю после свадьбы, я участвовал в Съезде патриотических сил в кинотеатре «Россия». Медовой недели даже не прошло. Она жила в Париже, видимо, в прежней своей манере кипящих страстей. Хотя удары отверткой ее отрезвили на некоторое время, «скачка на тигре» (название книги Юлиуса Эволы) продолжалась.
Потом Наташа начала приезжать в Москву. Помню ее приезд осенью 1992 года. Я снял квартиру на Самотечном бульваре, из трех комнат, обшитую деревом. Оставил ее в квартире, полной запахов абхазских фруктов, привезенных с войны в Абхазии, и улетел в Боснию. Вернувшись, Наташу в квартире не нашел. Хозяйка, жена поэта-патриота, по-моему, его фамилия была Кузнецов, ждала меня. Она была одновременно в подавленном и гневном состоянии.
Добропорядочная женщина эта оказалась свидетельницей якобы «оргии», которую моя жена («Ваша жена») устроила. По какой-то надобности хозяйка оказалась в квартире (не успела уехать на дачу, где жила?), а в этот вечер у Наташи в гостях была подруга и двое мужчин. Я спросил: в чем заключалась оргия?― Они много пили и девушки все время бегали в ванну. Я спросил, а где сейчас Наташа, к тому же я не вижу ее вещей? Г-жа Кузнецова (так?) ответила, что не знает. Что Наташа накричала на нее, используя неприятные выражения, и уехала, ее сопровождал мужчина. Она была нетрезва.
С трудом я нашел через день Наташу. История, сама по себе скорее анекдотическая, обернулась небольшой трагедией. Водитель автомобиля, который был пойман Наташей и ее спутником на улице, довез их до места назначения ― до площади Восстания. Спутник Наташи вышел поглядеть пристальнее на номер дома. За ним (представляю!) вылезла Наташа Медведева. Водитель нажал на газ и уехал с вещами Наташи. Там были множество подаренных мною вещей, которые я любил видеть на ней. Та же желтая шубка, и самое болезненное для нее ― там были фотографии за много лет жизни. Ее ― юной и блистательной модели в Лос-Анджелесе, певицы ночного клуба «Распутин» в Париже. Она призналась мне, что всему виной ее страсть, опять ее страсть. Что она «спуталась тут с художником»… Зачем ты меня оставил?
Напряжением всех моих сил я заставил себя звучать как добрый родитель. Ей пора было улетать, у нее был обратный билет в Paris, который по счастью не украли, как и паспорт гражданки Франции, эти ценности лежали в карманах куртки. Если бы я повел себя как злой родитель, она бы ударилась во все тяжкие и не улетела бы. И в тылу у меня бегало бы безумное чудовище, нанося мне ущерб своими эксцессами. Мне удалось отправить ее. Она написала песню, начинающуюся словами «Меня обокрали! Сумку украли!», и далее текст:
«Там были фотографии, фотографии меня
Где мне семнадцать лет, и черноморская волна…» ―
и так далее. В 1992 году ей было тридцать четыре года.
Затем были события 3 и 4 октября 1993 года. Стрельба по Белому Дому из танков. Телевидение сообщало, что я ранен. Она в Париже вдруг развила необычайную активность. Трогательно (в стареньком черном пальто?) объездила враждующих русских эмигрантов, сплотила Максимова и Синявского, они там выпустили обращение. Тогда же она написала песню «Москва девяносто три», где есть строки: «На листовках Ельцин, Лимонов, Ленин…» Песни ее в жанре этаких современных баллад мне нравились.
Осенью 1993 года я принял решение участвовать в выборах в Государственную думу по 172-му округу Тверской области. Зюганов обещал мне поддержку, но поддержки от него я не получил. Первый нацбол Тарас Рабко мобилизовал офицеров академии ПВО и студентов ТГУ, и мы вели изнуряющую бедную избирательную кампанию. У нас даже автомобиля не было. Тарас Рабко придумал вызвать Наташу Медведеву и устроить концерт. Наташа была вызвана. Вид у нее был диковатый: высокие красные сапоги на полуметровых каблуках, дикая прическа. Зал был полон наполовину. Я все время сражался за каждую бутылку алкоголя для музыкантов, я боялся, что Наташа упадет на сцене. Концерт закончился более или менее счастливо, если не считать скандала, который закатила Наташа по поводу денег для музыкантов. Я объяснил ей с самого начала, что мою кампанию никто не финансирует. Когда я посадил их в поезд на Москву, я был счастлив. Выборы я проиграл журналистке из Ржева, некоей Астраханкиной. Впоследствии она много лет просидела в Госдуме, но стала известна не депутатской деятельностью, а тем, что возглавила раскол в КПРФ. Раскол был преодолен счастливо для Зюганова, а над Астраханкиной и ее сотоварищами сомкнулись воды Леты. Я считаю, что сама судьба, господин Рок отомстил Зюганову за то, что он отказал мне в поддержке, и вместо этого партия внесла в Госдуму Астраханкину. На следующий день после выборов я как раз задумал собрать всех активистов моей избирательной кампании, чтобы отблагодарить их и выпить с ними. На свою голову я взял из рук Тараса телефонную трубку. «Наташа?» Дело в том, что я во время избирательной кампании старался не разговаривать с ней по телефону, ибо она меня дестабилизировала.
― Эдуард, меня тут изнасиловали,― сказала она.― Суки!― и неожиданно заплакала. Я взял сумку и поехал на вокзал. А в Москве поехал в агентство Air-France за билетом.
Впоследствии, в злую минуту, много лет спустя, Тарас Рабко обвинил меня в том, что я бросил работавший на меня коллектив из-за Наташи. Тарас был прав. Это был первый и единственный раз, когда я проявил человеческую слабость.
Наташа, когда я прилетел к ней в Paris, ничем не отличалась от неизнасилованной Наташи. Она даже с некоторым удивлением посмотрела на меня, дескать, как ты тут оказался? На мои вопросы: кто? как? почему?― она отвечать отказалась. В марте 1994 года я улетел в Москву, уже не намереваясь возвращаться в Paris.
Пишу о жизни женщины, бывшей моей любимой и моей мучительницей. И своей мучительницей. Бременем для себя и для меня. Но даже в поздние мрачные годы были и улыбки счастья, и очарования минут, часов, и прекрасные разговоры, и мрачная, уже извращенная, тяжелая, но страсть. Суммировать во что-то одно Наташу Медведеву невозможно. Она была для меня и влюбленной девкой, бегавшей в зеленом берете красоткой с красными волосами, плачущей от злости у центра Помпиду, что мы с ней разминулись и что она так долго не могла меня найти. И эпатирующей певицей в гимнастерке и галифе, только что выступившей перед моими друзьями, французскими писателями, на пороге клуба я дал ей по физиономии, и она вступила со мной в драку. Она была и прильнувшей ко мне в постели в квартире в еврейском квартале нежной девушкой: «Лимочка, как жить будем, если так любим…» Она была женщиной, сидящей спиной к окну (за окном луна) в цыганской шали и поющей низким трагическим голосом: «Кататься я с милым согласна / Я волны морские люблю». Дело происходит в пригороде Парижа, в доме четы Синявских на rue Boris Vilde, мы: Андрей Донатович, Марья Васильевна, я ― внимаем этой сильной песне и сильной женщине. И все же Наташа, с голой сочной грудью, сбивающая ноги, бродящая, кружащаяся по мансарде под рык Грейс Джонс «Аморэ миа, лав ми форевер!» ― это самая из Наташ. Потому что этот кадр ― синема моей памяти ― выражает ее суть больше других. А суть ее ― дикая страсть любви, изуверство любви. Каннибализм, пожирание партнера.
Она еще приходила в 1995 году в феврале участвовать в ремонте Бункера партии. Надев резиновые перчатки, сдирала со стен старые обои. Проработав несколько часов, ушла на репетицию к своим музыкантам. «Музыканты» начали меня немного заботить и смущать, потому что я не мог контролировать эту сторону ее мира. Она успела написать под псевдонимом Марго Фюрер десяток или более текстов в мою газету «Лимонка», я начал выпускать газету в ноябре 1994 года. Но доля «музыкантов» в ее жизни все увеличивалась, а моя все уменьшалась. Никто так и не персонифицировался из этой массы «музыкантов» тогда. Вышел ее диск «Трибунал Натальи Медведевой», и однажды в снежную ночь, сидя рядом с водителем уазика, мы везли из типографии «Тверской Печатный Двор» новый номер «Лимонки», я услышал по радио ее хит «На станции Токсово». Услышав первые аккорды, водитель прибавил громкость.
― Какая-то Медведева. Никогда не слышал о такой.
― Это моя жена,― сообщил я сдержанно.
― Сильная тетка,― сказал водитель.
В марте 1995-го приятели, укатившие в Соединенные Штаты, оставили нам теплую небольшую квартиру в Калошином переулке, окна выходили на Дом Актера и Театр Вахтангова. Измученный ее участившимися отсутствиями по полночи, я стал устраивать ей скандалы. Пытаясь убежать от скандалов, она пропала на четыре дня. Якобы уехала на дачу. 11 июля она явилась, нетрезвая и агрессивная. Я настоял на том, чтобы она забрала все свои вещи и ушла. К концу дня она, кривясь и негодуя, все же выполнила мое требование.
А потом через годы… тут следует вернуться к началу моего о ней повествования, к сцене в тюрьме Лефортово в октябре 2001 года, которой бы позавидовал Достоевский.
Я продолжаю, неожиданно для себя, думать о ней и писать ей стихи. Совсем недавно я записал вот такие строки:
Ресторан, там где zoo-магазин был (держали две старые феи)
Расползлись и покинули милый террариум змеи
Полнокровные дамы ушли от окон, разобрав свои шали
И усатый «ажан» уже умер, оставив вело и педали…
Где ты, поздняя юность в Paris и печаль полусвета?
Где холодное старофранцузское лето?
Выходил из метро я обычно на рю Риволи,
Там к Бастилии некогда толпы бежали в пыли,
Возмущенных де Садом, кричавшим на каменных стенах
Революция валом вставала в кровавых там пенах
А во время твое и мое во дворах еще были балы
Вкусно пахло гудроном от каждой потекшей смолы
Был носатый франсэ, крепко слипшийся с аккордеоном
Вкусно пахло гудроном, едко пахло гудроном…
Жил в квартале Марэ, выходил из метро я «Сент-Поль»
Сам не знаю, откуда взялась эта поздняя боль…
Впрочем, знаю, зачем я сегодня болею,
Магазин вспоминая, в витрине которого змеи…
Потому что обычно ты там со мной рядом стояла
И пугалась, визжала, и руку мою зажимала
А теперь тебя нет. Разве тень упадет мне на шею
Я забыть никогда твой испуг, никогда не сумею…
Это было в июле, в дрожащем от зноя июле
По Бастилии дробно лупили старинные пули
А два века спустя, мы с тобой посещали балы, танцевали
Ты была так красива, что нас все франсэ замечали…
Примечания: речь идет о витрине зоомагазина в квартале Марэ, где мы часто останавливались с Наташей, возвращаясь домой. Там под лампочками лежали страшные змеи. «Ажан» ― так называют в Paris полицейских. Во время, когда мы туда приехали, были еще полицейские-велосипедисты, такое это было далекое время. Де Сад, по воспоминаниям современников, еще за несколько дней до 14 июля 1789 года бегал по стенам Бастилии и кричал: «Граждане! Нас тут убивают!» ― за что его перевели в другую крепость и 14 июля де Сада в крепости не было. Франсэ: Français ― французы мужчины. Française ― женщины. Де Голль обращался к народу: Français et Française ― франсэ э франсэз ― французы и француженки.
Еще одно, совсем недавнее стихотворение мертвой жене приведу и поставлю точку:
Она называла меня «Ли»
А еще называла «Пума»
Она бывало сажала меня на раскаленные угли
Но я выжил ее угрюмо…
Я вспомнил, когда она умерла
И когда они ее сожгли
Что у Эдгара По есть баллада зла
О девочке Аннабель Ли
«В королевстве у края земли
Эти люди ее погребли…»
О Аннабель Ли, Аннабель Ли,
Ты ушла от меня в зенит
Пять лет как скрылись твои корабли
Но сердце мое болит…
Я буду спать до середины дня
А потом я поеду в кино
И охранники будут глядеть на меня
Словно я одет в кимоно
Ты называла меня «Ли»
А еще называла «Пума»
Я один остался у края Земли
В королевстве Тутанханума…
Когда в 2003 году, освобожденный из колонии в заволжских степях, я вышел из поезда «Саратов ― Москва», на Павелецком вокзале меня встречала толпа нацболов и сочувствующих. Шел дождь. Из толпы протиснулся человек и передал мне конверт. «Это вам!» Когда вечером я нашел время открыть конверт, то обнаружил в нем цветную фотографию Наташи в гробу. Веки ее были накрашены золотым. Как у маски Тутанхамона.
.