Андрей Ковалёв: ПОДГОТОВКА К ПУТЧУ 1991 ГОДА И МОСКОВСКОЕ СОВЕЩАНИЕ 3
Итак, уже в 1990 году исподволь начал готовиться августовский путч 1991 года. Рубикон был перейден в январе 1991 года. События в Прибалтике не оставляли поля для маневра - Горбачёву было необходимо быстро занять позицию. И попытка его сохранить повлекла за собой роковые последствия. В конечном итоге Горбачёв отмежевался от применения силы в Вильнюсе и в Риге, но - слишком поздно, чтобы быть по-настоящему услышанным. Доверие к политике перестройки и к президенту - и без того уже значительно подорванные - резко снизилось.
Разумеется, после событий в Прибалтике нам поступил запрос в рамках механизма человеческого измерения СБСЕ. «Раскрутить» его в нужном для нас направлении, несмотря на все усилия, не удалось, и наш ответ оказался, мягко говоря, не на высоте.
Прибалтийские дела едва меня не замарали. Из ЦК обратились к МИДовскому руководству с просьбой помочь разобраться с законодательными нарушениями прав человека под углом зрения международного права. Мне это было «спущено» в виде задания. Я поставил условие, чтобы мне были предоставлены все действующие законы этих государств. А в их ожидании исписал целый ворох бумаги на основании имеющихся у меня текстов и ориентировки, разосланной замминистра Никифоровым по советским посольствам, и показал «плоды своих трудов» прекрасному юристу Рейну Мюллерсону, мнение которого очень ценил и в правовом, и в человеческом плане. Его заключение на мой многодневный труд был прост: всё не так. Каково же было мое изумление, когда, прочитав текущее законодательство прибалтийских государств, я не обнаружил там ни одной нормы из тех, за которые мы их клеймили! Когда навёл справки, выяснилось, что эти нормы были «выловлены» из разрабатываемых законопроектов... А в ЦК были весьма удивлены, когда услышали, что действовавшие на тот период законы Латвии, Литвы и Эстонии не содержали норм, противоречащих международному праву.
Драматизм событий нарастал. Предельного накала ситуация достигла 28 марта в день открытия съезда народных депутатов России, когда в результате провокации шести народных депутатов РСФСР, которыми прикрылись стоящие за ними силы, в Москву были введены войска. Российский съезд начал свою работу в Кремле, обложенном войсками. Демонстрацию демократов встретили боевые порядки, которые развертывались прямо под окнами здания, где я тогда работал. Демонстрация была остановлена спецназовскими и войсковыми кордонами метрах в ста. Ночью того же дня войска были выведены из Москвы.
Думаю, одна из целей, которые преследовала эта демонстрация силы, состояла в том, чтобы взять в кольцо Кремль с находящимися там Ельциным и российскими депутатами. Другими словами, провести генеральную репетицию путча. К счастью, демократы не дали себя спровоцировать, хотя КГБ делал всё возможное для разжигания страстей и нагнетания атмосферы страха. Например, москвичам были «обещаны» массовые погромы демократами.
Эмоции накалились еще больше. Выступления против Московского совещания стали резче. Объяснить, что его проведение поможет навести порядок в стране, удавалось очень немногим. Тем более, что власть была сконцентрирована в руках его противников. Поэтому действовать приходилось с оглядкой. Телефоны прослушивались в открытую.
Настоящий бой реакционеры дали в Верховном Совете СССР летом 1991 года, попытавшись устроить своего рода парламентский путч. Выступление премьер-министра Павлова сводилось к тому, что необходимо часть полномочий Президента СССР передать премьер-министру. Его поддержали Крючков, Язов и Пуго.
Я всегда считал, что многих ошибок можно было избежать, если бы Горбачёв занял более решительную позицию в отношении КПСС. Будучи генеральным секретарем ЦК, он был вынужден осуществлять сложнейшее демократическое маневрирование, делая вид, что он опирается на КПСС. Ретроспективно анализируя его деятельность на этом посту, становиться очевидным: она с самого начала была направлена на лишение партии властных полномочий. Наиболее ярко сказанное подтверждает принятая XIX партконференцией «авторская» резолюция Горбачёва о создании в СССР парламентской демократии. На XXVIII съезде КПСС выборы в ее руководящие эшелоны - Политбюро и секретариат - были разыграны таким образом, что ни один из людей, обладающих реальной властью, не вошел в их состав. Ибо действительная сила Политбюро состояла в том, что в него входили председатель КГБ, министры обороны, внутренних и иностранных дел, другие лица, занимавшие ключевые посты в стране.
Вместе с тем, совмещение Горбачёвым постов председателя Верховного Совета СССР, а позже - президента СССР с должностью Генерального секретаря ЦК КПСС, не раз заставляло его занимать крайне уязвимые и непопулярные позиции. Наиболее ярко это проявилось при обсуждении ст. 6 Конституции СССР, когда, будучи скованным партийной дисциплиной, да и элементарной этикой, он был вынужден выступать за ее сохранение.
Что же касается пленумов ЦК, то с точки зрения здравого смысла они проходили абсолютно иррационально. Реакционеры разыгрывали там свои сценарии под дирижерскую палочку Е. К. Лигачева (а пленумами дирижировал он), демократы молчали. Их пассивность обрекала Горбачёва на то, что он был вынужден противостоять этой, весьма грозной по тем временам силе, практически в одиночестве. По этому поводу у меня был очень острый разговор с отцом и некоторыми его друзьями, которые в результате попросили на Пленуме слово, но его предоставили не всем.
В целом, с весьма высокой долей определенности можно утверждать, что именно ошибки Горбачёва в отношении КПСС сыграли для перестройки роковую роль. Прежде всего, он пытался реформировать то, что реформированию не поддавалось. Это очевидно. Но переоценил он угрозу демократическим преобразованиям со стороны КПСС или недооценил ее?
Возможно, во многом позиция Горбачёва и других реформаторов объясняется следующим рассуждением идеолога перестройки Александра Яковлева. В своих мемуарах «Омут памяти» он пишет: «Убеждён, что оставался единственный путь перехватить кризис до наступления его острой, быть может, кровавой стадии. Это путь эволюционного слома тоталитаризма через тоталитарную партию с использованием её принципов централизма и дисциплины, но с опорой на её протестно-реформаторское крыло. Мне только так виделась возможность вывести Россию из тупика».
По-моему, в этом Александр Николаевич, как минимум, частично ошибся.
В пользу того, чтобы рассматривать на том этапе КПСС в качестве мощного фактора, способного повернуть вспять процессы демократизации, говорит ряд факторов. Прежде всего то, что партия занимала крепкие позиции в КГБ, МВД и, главное, в армии. Введенный Лениным институт комиссаров со временем трансформировался в необъятный и могущественный аппарат армейских политработников. В сочетании со встречными шагами СССР и западных стран в направлении реального разоружения, другими проявлениями ослабления роли армии, это могло создать гремучую смесь.
Вплоть до поражения августовского путча 1991 года КПСС сохраняла свои позиции на периферии. Этот фактор также не приходиться сбрасывать со счетов.
В стране оставалось немало ортодоксальных коммунистов казарменно-социалистического толка. Они могли устроить массовые выступления в поддержку КПСС.
А партия, вернее, ее агрессивно-реакционное крыло, призывала вернуться в прошлое, ликвидировать плюрализм, гласность, свободу совести, свободу мнений.
Дополнительным аргументом для того, чтобы рассматривать КПСС в качестве серьезной политической силы являлся тот факт, что она оставалась единственной общесоюзной политической организацией.
Партократия имела определенную опору в обществе. Ее ударной силой стали ортодоксы от марксизма-ленинизма и многочисленные поклонники Сталина.
Немало было и людей, считавших, что экономические трудности страны, падение уровня жизни населения вызваны перестройкой, а не допущенными ранее ошибками и просчетами. Горькая правда о прошлом вызвала отторжение у многих людей старшего поколения.
Сказанное подтверждает то, что с КПСС надо было обращаться весьма осторожно. Или, напротив, крайне решительно, раз и навсегда выбив у нее почву из-под ног. Такую возможность Горбачёв упустил дважды. Первый раз, когда он был избран Председателем Верховного Совета СССР. Второй раз - став Президентом СССР. Трудно сказать, какие меры, в том числе и крайние, попробовали бы принять реакционеры. Ясно другое. Высшее должностное лицо в государстве смогло бы, наконец, высвободиться из партийно-идеологического болота, поставив себя в позицию общенародного надпартийного лидера. И - что отнюдь немаловажно - шквальную критику со стороны партократии принимать, будучи не в центре партийных форумов, а извне, отстраненно.
Уход Горбачёва с поста Генерального секретаря вызвал бы незамедлительный отток из КПСС значительного числа ее членов, которые оставались в ней исключительно из лояльности к зачинателю перестройки. КПСС осталась бы численно и интеллектуально обескровленной, потеряла бы вес и влияние на политической сцене.
Нельзя не признать: на начальном этапе перестройки Горбачёв в полной мере использовал свой пост Генерального секретаря ЦК КПСС для легитимной трансформации СССР в парламентскую демократию.
Трудно сказать, была ли у Горбачёва до путча реальная возможность демонтировать такие тоталитарные структуры, как КГБ, Комиссия Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам (ВПК). Конечно, аппарат ЦК КПСС не мог уже вершить судьбы страны, как прежде, подвергся значительным сокращениям. И, тем не менее, «остался в строю».
«Партийный» этап перестройки завершился на XIX партконференции, когда ее участники приняли - не понимая, что они делают! - по инициативе Горбачёва решение о переходе страны к парламентской демократии. Однако в логике этого крайне сложного процесса были заложены просчеты. Нормальный ход вещей, когда представительные органы власти избираются «по восходящей», был изменен. Для ускорения реформы, для того, чтобы сделать её возможной (не будем забывать, что у нее оставалось слишком много могущественных противников), выборы начались с уровня народных депутатов СССР. Плюс к этому - знаменитый партийный список, депутаты от общественных организаций.
Системная ошибка, которая заключалась в том, чтобы ликвидировать тоталитаризм, опираясь в этом на тоталитарную партийно-государственную систему, допущенная лидерами перестройки, изначально сделала практически невозможной демократизацию страны. Антидемократическая номенклатура сплотилась, чтобы сохранить свои посты и привилегии, привычные комфортные условия жизни и работы, сложившиеся за семь десятилетий после большевистского переворота. В результате решения вышестоящих органов власти бойкотировались нижестоящими. Возникла парадоксальная ситуация, при которой был провозглашен примат республиканского законодательства над союзным. Соответственно, городские органы власти вступали в конфликт с республиканскими, районные - с городскими и т.д.
Впрочем, это вряд ли даже можно считать ошибкой. В условиях существовавшего тогда мощного тоталитарно-репрессивного государства, страну нельзя было реформировать без учёта позиции КПСС, КГБ, армии, министерства внутренних дел, других соответствующих механизмов. Разумеется, речь идёт именно о реформации, а не о традиционно бессмысленном и кровавом, по определению классика, бунте. Действительная ошибка заключалась в том, что когда люди были готовы принять новую реальность, надежду на которую дала перестройка, Горбачёв испугался собственной партийной тени, испугался на деле не управляемых им карательных органов и не осмелился апеллировать к населению, не дав тем самым превратиться этому населению в общество.
Другая сторона этого вопроса заключается в том, что лидеры и подмастерья перестройки находились в плену своего воспитания, образования, опыта, что далеко не все из них смогли преодолеть массовый беспрерывный коммунистический гипноз. К сожалению, политические баталии времён перестройки во многом были боем с тенью: противники тоталитарного и преступного сталинизма часто бились за не менее преступный ленинизм, за «возвращение к ленинским нормам», которых, как уже говорилось, никто не знал. По мере узнавания истории собственной страны кто-то принял историческую правду, кто-то, в том числе из высшего звена реформаторов, к этому был не готов. Разрыв со сталинизмом многим дался весьма болезненно, а расстаться со сказкой о «самом человечном человеке», как в детских книжках называли Ленина, кому-то оказалось не под силу. При этом нельзя не отметить, что большинство сторонников перестройки, включая её лидера Горбачёва, по существу стояли на социал-демократических позициях.
Всё это крайне затрудняло демократические реформы.
Разумеется, после событий в Прибалтике нам поступил запрос в рамках механизма человеческого измерения СБСЕ. «Раскрутить» его в нужном для нас направлении, несмотря на все усилия, не удалось, и наш ответ оказался, мягко говоря, не на высоте.
Прибалтийские дела едва меня не замарали. Из ЦК обратились к МИДовскому руководству с просьбой помочь разобраться с законодательными нарушениями прав человека под углом зрения международного права. Мне это было «спущено» в виде задания. Я поставил условие, чтобы мне были предоставлены все действующие законы этих государств. А в их ожидании исписал целый ворох бумаги на основании имеющихся у меня текстов и ориентировки, разосланной замминистра Никифоровым по советским посольствам, и показал «плоды своих трудов» прекрасному юристу Рейну Мюллерсону, мнение которого очень ценил и в правовом, и в человеческом плане. Его заключение на мой многодневный труд был прост: всё не так. Каково же было мое изумление, когда, прочитав текущее законодательство прибалтийских государств, я не обнаружил там ни одной нормы из тех, за которые мы их клеймили! Когда навёл справки, выяснилось, что эти нормы были «выловлены» из разрабатываемых законопроектов... А в ЦК были весьма удивлены, когда услышали, что действовавшие на тот период законы Латвии, Литвы и Эстонии не содержали норм, противоречащих международному праву.
Драматизм событий нарастал. Предельного накала ситуация достигла 28 марта в день открытия съезда народных депутатов России, когда в результате провокации шести народных депутатов РСФСР, которыми прикрылись стоящие за ними силы, в Москву были введены войска. Российский съезд начал свою работу в Кремле, обложенном войсками. Демонстрацию демократов встретили боевые порядки, которые развертывались прямо под окнами здания, где я тогда работал. Демонстрация была остановлена спецназовскими и войсковыми кордонами метрах в ста. Ночью того же дня войска были выведены из Москвы.
Думаю, одна из целей, которые преследовала эта демонстрация силы, состояла в том, чтобы взять в кольцо Кремль с находящимися там Ельциным и российскими депутатами. Другими словами, провести генеральную репетицию путча. К счастью, демократы не дали себя спровоцировать, хотя КГБ делал всё возможное для разжигания страстей и нагнетания атмосферы страха. Например, москвичам были «обещаны» массовые погромы демократами.
Эмоции накалились еще больше. Выступления против Московского совещания стали резче. Объяснить, что его проведение поможет навести порядок в стране, удавалось очень немногим. Тем более, что власть была сконцентрирована в руках его противников. Поэтому действовать приходилось с оглядкой. Телефоны прослушивались в открытую.
Настоящий бой реакционеры дали в Верховном Совете СССР летом 1991 года, попытавшись устроить своего рода парламентский путч. Выступление премьер-министра Павлова сводилось к тому, что необходимо часть полномочий Президента СССР передать премьер-министру. Его поддержали Крючков, Язов и Пуго.
Я всегда считал, что многих ошибок можно было избежать, если бы Горбачёв занял более решительную позицию в отношении КПСС. Будучи генеральным секретарем ЦК, он был вынужден осуществлять сложнейшее демократическое маневрирование, делая вид, что он опирается на КПСС. Ретроспективно анализируя его деятельность на этом посту, становиться очевидным: она с самого начала была направлена на лишение партии властных полномочий. Наиболее ярко сказанное подтверждает принятая XIX партконференцией «авторская» резолюция Горбачёва о создании в СССР парламентской демократии. На XXVIII съезде КПСС выборы в ее руководящие эшелоны - Политбюро и секретариат - были разыграны таким образом, что ни один из людей, обладающих реальной властью, не вошел в их состав. Ибо действительная сила Политбюро состояла в том, что в него входили председатель КГБ, министры обороны, внутренних и иностранных дел, другие лица, занимавшие ключевые посты в стране.
Вместе с тем, совмещение Горбачёвым постов председателя Верховного Совета СССР, а позже - президента СССР с должностью Генерального секретаря ЦК КПСС, не раз заставляло его занимать крайне уязвимые и непопулярные позиции. Наиболее ярко это проявилось при обсуждении ст. 6 Конституции СССР, когда, будучи скованным партийной дисциплиной, да и элементарной этикой, он был вынужден выступать за ее сохранение.
Что же касается пленумов ЦК, то с точки зрения здравого смысла они проходили абсолютно иррационально. Реакционеры разыгрывали там свои сценарии под дирижерскую палочку Е. К. Лигачева (а пленумами дирижировал он), демократы молчали. Их пассивность обрекала Горбачёва на то, что он был вынужден противостоять этой, весьма грозной по тем временам силе, практически в одиночестве. По этому поводу у меня был очень острый разговор с отцом и некоторыми его друзьями, которые в результате попросили на Пленуме слово, но его предоставили не всем.
В целом, с весьма высокой долей определенности можно утверждать, что именно ошибки Горбачёва в отношении КПСС сыграли для перестройки роковую роль. Прежде всего, он пытался реформировать то, что реформированию не поддавалось. Это очевидно. Но переоценил он угрозу демократическим преобразованиям со стороны КПСС или недооценил ее?
Возможно, во многом позиция Горбачёва и других реформаторов объясняется следующим рассуждением идеолога перестройки Александра Яковлева. В своих мемуарах «Омут памяти» он пишет: «Убеждён, что оставался единственный путь перехватить кризис до наступления его острой, быть может, кровавой стадии. Это путь эволюционного слома тоталитаризма через тоталитарную партию с использованием её принципов централизма и дисциплины, но с опорой на её протестно-реформаторское крыло. Мне только так виделась возможность вывести Россию из тупика».
По-моему, в этом Александр Николаевич, как минимум, частично ошибся.
В пользу того, чтобы рассматривать на том этапе КПСС в качестве мощного фактора, способного повернуть вспять процессы демократизации, говорит ряд факторов. Прежде всего то, что партия занимала крепкие позиции в КГБ, МВД и, главное, в армии. Введенный Лениным институт комиссаров со временем трансформировался в необъятный и могущественный аппарат армейских политработников. В сочетании со встречными шагами СССР и западных стран в направлении реального разоружения, другими проявлениями ослабления роли армии, это могло создать гремучую смесь.
Вплоть до поражения августовского путча 1991 года КПСС сохраняла свои позиции на периферии. Этот фактор также не приходиться сбрасывать со счетов.
В стране оставалось немало ортодоксальных коммунистов казарменно-социалистического толка. Они могли устроить массовые выступления в поддержку КПСС.
А партия, вернее, ее агрессивно-реакционное крыло, призывала вернуться в прошлое, ликвидировать плюрализм, гласность, свободу совести, свободу мнений.
Дополнительным аргументом для того, чтобы рассматривать КПСС в качестве серьезной политической силы являлся тот факт, что она оставалась единственной общесоюзной политической организацией.
Партократия имела определенную опору в обществе. Ее ударной силой стали ортодоксы от марксизма-ленинизма и многочисленные поклонники Сталина.
Немало было и людей, считавших, что экономические трудности страны, падение уровня жизни населения вызваны перестройкой, а не допущенными ранее ошибками и просчетами. Горькая правда о прошлом вызвала отторжение у многих людей старшего поколения.
Сказанное подтверждает то, что с КПСС надо было обращаться весьма осторожно. Или, напротив, крайне решительно, раз и навсегда выбив у нее почву из-под ног. Такую возможность Горбачёв упустил дважды. Первый раз, когда он был избран Председателем Верховного Совета СССР. Второй раз - став Президентом СССР. Трудно сказать, какие меры, в том числе и крайние, попробовали бы принять реакционеры. Ясно другое. Высшее должностное лицо в государстве смогло бы, наконец, высвободиться из партийно-идеологического болота, поставив себя в позицию общенародного надпартийного лидера. И - что отнюдь немаловажно - шквальную критику со стороны партократии принимать, будучи не в центре партийных форумов, а извне, отстраненно.
Уход Горбачёва с поста Генерального секретаря вызвал бы незамедлительный отток из КПСС значительного числа ее членов, которые оставались в ней исключительно из лояльности к зачинателю перестройки. КПСС осталась бы численно и интеллектуально обескровленной, потеряла бы вес и влияние на политической сцене.
Нельзя не признать: на начальном этапе перестройки Горбачёв в полной мере использовал свой пост Генерального секретаря ЦК КПСС для легитимной трансформации СССР в парламентскую демократию.
Трудно сказать, была ли у Горбачёва до путча реальная возможность демонтировать такие тоталитарные структуры, как КГБ, Комиссия Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам (ВПК). Конечно, аппарат ЦК КПСС не мог уже вершить судьбы страны, как прежде, подвергся значительным сокращениям. И, тем не менее, «остался в строю».
«Партийный» этап перестройки завершился на XIX партконференции, когда ее участники приняли - не понимая, что они делают! - по инициативе Горбачёва решение о переходе страны к парламентской демократии. Однако в логике этого крайне сложного процесса были заложены просчеты. Нормальный ход вещей, когда представительные органы власти избираются «по восходящей», был изменен. Для ускорения реформы, для того, чтобы сделать её возможной (не будем забывать, что у нее оставалось слишком много могущественных противников), выборы начались с уровня народных депутатов СССР. Плюс к этому - знаменитый партийный список, депутаты от общественных организаций.
Системная ошибка, которая заключалась в том, чтобы ликвидировать тоталитаризм, опираясь в этом на тоталитарную партийно-государственную систему, допущенная лидерами перестройки, изначально сделала практически невозможной демократизацию страны. Антидемократическая номенклатура сплотилась, чтобы сохранить свои посты и привилегии, привычные комфортные условия жизни и работы, сложившиеся за семь десятилетий после большевистского переворота. В результате решения вышестоящих органов власти бойкотировались нижестоящими. Возникла парадоксальная ситуация, при которой был провозглашен примат республиканского законодательства над союзным. Соответственно, городские органы власти вступали в конфликт с республиканскими, районные - с городскими и т.д.
Впрочем, это вряд ли даже можно считать ошибкой. В условиях существовавшего тогда мощного тоталитарно-репрессивного государства, страну нельзя было реформировать без учёта позиции КПСС, КГБ, армии, министерства внутренних дел, других соответствующих механизмов. Разумеется, речь идёт именно о реформации, а не о традиционно бессмысленном и кровавом, по определению классика, бунте. Действительная ошибка заключалась в том, что когда люди были готовы принять новую реальность, надежду на которую дала перестройка, Горбачёв испугался собственной партийной тени, испугался на деле не управляемых им карательных органов и не осмелился апеллировать к населению, не дав тем самым превратиться этому населению в общество.
Другая сторона этого вопроса заключается в том, что лидеры и подмастерья перестройки находились в плену своего воспитания, образования, опыта, что далеко не все из них смогли преодолеть массовый беспрерывный коммунистический гипноз. К сожалению, политические баталии времён перестройки во многом были боем с тенью: противники тоталитарного и преступного сталинизма часто бились за не менее преступный ленинизм, за «возвращение к ленинским нормам», которых, как уже говорилось, никто не знал. По мере узнавания истории собственной страны кто-то принял историческую правду, кто-то, в том числе из высшего звена реформаторов, к этому был не готов. Разрыв со сталинизмом многим дался весьма болезненно, а расстаться со сказкой о «самом человечном человеке», как в детских книжках называли Ленина, кому-то оказалось не под силу. При этом нельзя не отметить, что большинство сторонников перестройки, включая её лидера Горбачёва, по существу стояли на социал-демократических позициях.
Всё это крайне затрудняло демократические реформы.