Личные воспоминания о путче 1991 года.
Андрей Ковалёв:
НЕМНОГО ЛИЧНОГО О ПУТЧЕ 91-ГО
Три дня путча я, как сотрудник секретариата президента Горбачёва, провёл в двух шагах от его эпицентра - на третьем, президентском этаже Кремля, в его личной канцелярии. Этот этаж был практически пуст: мои коллеги поголовно ушли в отпуск, оставив только кого-то на крайний случай. Путчисты заседали этажом ниже, в кабинете премьер-министра.
Добравшись до Кремля 19 августа, я влился в пеструю разноязычную толпу - в этот день проходила сходка соотечественников. Через «крылечко» я не пошел, выбрав «уголок», чтобы не встретиться с ГКЧПистами и их приспешниками, а «уголок» был служебным подъездом.
В первый же день курьер приносит бумагу. Референт Горбачёва её смотрит и, побледнев, протягивает мне: «Андрей Анатольевич, посмотрите...» (Это был новый список аппарата президента.) «Ну и что?» - «Так вас же здесь уже нет!»
В столовой, когда я пошёл пообедать, ко мне подошёл знакомый по совместной работе над разными юридическими вопросами сотрудник Лукьянова, раньше работавший в Минюсте:
- Привет, бывший консультант бывшего президента! - это был доминирующий настрой.
Ходить на работу через оцепленную бронетехникой безлюдную Манежную площадь было малоприятно. Единственный гражданский привлекал внимание военных. Другой путь - через подземный переход под проспектом Маркса - был перекрыт двумя кордонами автоматчиков: один - сразу за входом в метро, второй у выхода в Александровский сад. По моему удостоверению пропускали везде, но легче от этого не становилось. Техники в Москву нагнали столько, что внешне любое сопротивление казалось бессмысленным.
Люди боялись останавливаться около антипутчистских листовок. Первая массовая реакция, которую я наблюдал на улицах, - радость, что «скинули» Горбачёва. На Старой площади, говорят, было ликование.
На второй день путча, едва я вошел, у меня за спиной возник мо́лодец - косая сажень в плечах, лицо непроницаемое. Вслед за мной прошел вестибюль, вошел в лифт, поднялся на третий, президентский, этаж и, пока я входил в канцелярию Горбачёва и закрывал за собой дверь, стоял в коридоре, пристально глядя на меня. Страшновато было, не скрою. Впрочем, на это и было рассчитано.
21 августа появилось несколько коллег из пресс-группы Горбачёва во главе с моим давним знакомцем, тогдашним пресс-секретарём президента Виталием Игнатенко. По непонятным для меня причинам он мне шепнул, что надо срочно уходить из Кремля, так как орудия пушек, размещённых в Тайническом саду, нацелены на наше здание и вскоре ожидается десант, который пойдёт через наш этаж, чтобы арестовать ГКЧП. Не знаю, как было с пушками и существовали ли они в природе, а здание никто не штурмовал, да, по-моему, и не собирался.
О своём понимании происшедшего, как говаривал Лев Николаевич, е.б.ж., напишу позже.
Думаю, в августовском путче 19 августа 1991 года и его последствиях, как ни грустно, виноваты немного все.
Для новых френдов и для тех, кто забыл, напомню, что в момент путча я работал в президентском секретариате Горбачёва в группе, возглавляемой А.С. Черняевым. А до этого с начала перестройки в правочеловеческом Управлении МИДа, где и был замечен президентом (тогда, впрочем, ещё генсеком).
С путчистами всё понятно. По крайней мере, часть из них передала значительную часть собственности страны «доверенным лицам партии», создав контролируемых ими, хотя якобы независимых, новых властителей земли Русской. Возможно, кто-то из них действовал и «по идейным соображениям», но, скорее всего, и они преследовали чисто эгоистические цели. В частности, для сохранения власти.
Значительная (бо́льшая!) часть населения радостно возопила: «Мишку скинули!» и, тем самым поддержала путчистов. В первый день путча по дороге от Кутафьей башни Кремля домой (я тогда жил на Никитских воротах) я с грустью наблюдал, как одни ликовали, другие боялись даже приостановиться около антипутчистких листовок. Это было болото.
Стихийно собравшиеся около Моссовета и Белого дома защитники демократии были в явном меньшинстве. И они были чудовищно разобщены.
Дело в том, что россияне (рука не поднимается написать - русские, так как в стране всё-таки очень много этносов) не знали и не понимали, что такое демократия и свобода и «с чем их едят». Не понимали, что это не Пугачёвская вольница, не вседозволенность, не бардак. Что они никогда не совместимы с популизмом. Что они не устанавливаются в одночасье, что для того, чтобы они привились надо много и упорно работать - и над собой, и над обществом, и над государством.
Ну а мы, подмастерья перестройки, что были идеальны?
Нет, и быть не могли.
Во-первых, даже самые убеждённые из нас слишком многого не знали, и знать не могли: ведь информация у всех нас без исключения, включая высших должностных лиц, была недостаточная, ущербная, кастрированная - ведь советский строй держался на жесточайшей секретности (в том числе, ведомственной), которую отменить так и не удалось. А по-настоящему осмыслить даже публикующуюся тогда информацию мы не могли: слишком много было работы, статьи и книги буквально заглатывались, а времени их хорошенько обдумать не было.
Поэтому мы нередко принимали симптомы за болезнь, за её причину.
Во-вторых, среди тех, кто тогда представлялись реформаторами, было полно агентов КГБ. (Я до сих пор с удивлением узнаю или вычисляю некоторых из них, а ведь сколько лет, казалось бы, прошло...)
В третьих, немало ошибок совершили и сами лидеры перестройки. А.Н. Яковлеву не надо было допустить, чтобы его выжили из окружения Горбачёва, хотя его гнев и обиду на него я прекрасно понимаю. Если бы Шеварднадзе остался министром иностранных дел, он мог бы, как минимум, всерьёз осложнить планы путчистов.
А сам Горбачёв недооценил реформаторский потенциал тогдашнего общества и переоценил опасность со стороны КПСС. В результате - ошибка с его «дрейфом вправо», трагичная и для страны, и для него самого, и для его дела…
Вернусь к тому, с чего начал. Виновны все. Но - очень по-разному и в исключительно разной степени.
Мы делали, хоть с ошибками, то, что было нужно людям, населявшим страну.
Но победили те, кто сейчас у власти - преступники международного масштаба, совершившие злодеяния, не имеющие срока давности. Надеюсь, им недолго осталось править нашей несчастной страной.
=============
Виктория Ивлева:
Тридцать лет назад начались мои самые любимые три дня в учебнике российской истории.
Я всегда в этот день думаю про Михаила Сергеевича Горбачева, не сдавшего в августе 91 в Форосе страну гкчпистам. Как потом оказалось, Раисой пожертвовавшего, но не сдавшего.
И отсюда, из сегодняшней страшной оскалившейся России я говорю ему бесконечное спасибо за эти шесть перестроечных лет.
Нам теперь всё рассказывают про бедность того времени, как будто больше ничего и не было, и как будто жизнь состоит только из денег.
Не бедностью велико горбачевское время, а свободой и любовью. И вот еще чем - оно дало ощущение победы над оковавшим Россию злом, огромную надежду и неимоверное желание что-то делать, двигаться вперед и жить, жить, жить.
Не сбылось. И не сбылось так тяжко и мучительно, как нельзя было и подумать.
Остались воспоминания об этом фантастическом полете преображающейся России. Боже мой, как же нас тогда все любили, и никто не боялся!
Я помню этот влюбленный в нас мир. И знали бы вы, как же тогда дышалось, Господи, как дышалось...
Спасибо, М.С!
Я всегда благодарна и всегда с Вами.
И я точно знаю, что я не одна.
На моем снимке: 21 августа 1991 года. Тогда еще можно было собираться по трое, и даже больше, как на снимке, махать флагами и забираться на каменные постаменты. И стаканчики бумажные можно было бросать, и толпу направлять вправо-влево, и много чего еще можно было делать тогда. И никто от этого не умирал, и милиция на очень короткое время , но все-таки была с народом.
Да, вот что еще - там какую-то непотребную чушь будут показывать про путч по ссучившемуся НТВ, не надо это смотреть, люди! Эти три дня были счастьем, гордостью и любовью.
=============
Ксения Ларина:
Лето 91 - я уже ушла из театра, уже год писала рецензии в разные газеты, уже работала на Эхе культурным корреспондентом и вдруг стала сниматься в кино. В небольшой роли, но с экспедицией и с доверительными разговорами с режиссёром. Он даже изменил образ роли, пообщавшись со мной))) Нет, никакого харрасмента, чисто интеллектуальная дружба)
На тех съёмках я подружилась с Игорем Костолевским и Сашей Пашутиным. Мы просто сидели и разговаривали. Мы снимали в Звенигороде. В заброшенной, изнасилованной совком церкви - превращённой в полусклад, в полубомжатник.
Именно там на этих съёмках я поняла, что все - я больше не буду этим заниматься, что эта профессия уходит из меня, как вода. Но не потому что я «неудавшаяся»)), а потому что этот мир, блин, искусства старательно делал вид, что другого мира не существует! Что реальность не достойна вторжения в неё, интереса к ней, вовлечённости в неё.
Именно во время этих съёмок нас накрыл Август 91. Нас распустили в Москву. Я понеслась на Эхо, на Никольскую. И провела там три дня и две ночи, периодически выходя в город к оцепленному баррикадами Белому дому. Самую страшную ночь с 20 на 21 провела в редакции.
Эти три дня решили мою судьбу.
А потом мы все опять вернулись на съемки) Я вернулась уже не артисткой, я прямо чувствовала в себе это невероятное освобождение)
И помню, как призналась в этом удивительном чувстве своим коллегам по площадке. Кто-то понял, кто-то пожал плечами, у кого-то вообще все это мимо прошло. Тогда я узнала, что все эти дни Саша Пашутин был в ополчении , на защите Белого дома. И рядом с ним был Игорь Кваша.
Фото со съёмок у меня есть, но не здесь. Но есть фото, по которому меня взяли на роль, из картотеки Мосфильма! Это многое объясняет и про меня, и про время.
============
Ксения Ларина 2021 год:
А ведь «прекрасная Россия будущего» у нас уже была) Просто мы ее не заметили.
Традиционно все вспоминают 19 августа 1991
Хочу сказать ,что время либо все расставляет по местам, либо переворачивает с ног на голову, меняя акценты и искажая смыслы, добивая мертвых и корёжа живых.
Для начала личное воспоминание.
Лето 91 - я уже ушла из театра, уже год писала рецензии в разные газеты, уже работала на Эхе культурным корреспондентом и вдруг стала сниматься в кино. В небольшой роли, но с экспедицией и с доверительными разговорами с режиссёром. Он даже изменил образ роли, пообщавшись со мной))) Нет, никакого харрасмента, чисто интеллектуальная дружба)
На тех съёмках я подружилась с Игорем Костолевским и Сашей Пашутиным. Мы просто сидели и разговаривали. Мы снимали в Звенигороде. В заброшенной, изнасилованной совком церкви - превращённой в полусклад, в полубомжатник.
Именно там на этих съёмках я поняла, что все - я больше не буду этим заниматься, что эта профессия уходит из меня, как вода. Но не потому что я «неудавшаяся»)), а потому что этот мир, блин, искусства старательно делал вид, что другого мира не существует! Что мы , люди культуры, выше реальности)
Именно во время этих съёмок нас накрыл Август 91. Нас распустили в Москву. 19го ранним утром мне позвонил отец со словами: «Спите? А в стране переворот». Я сразу же понеслась на Эхо, на Никольскую. И провела там три дня и две ночи, периодически выходя в город к оцепленному баррикадами Белому дому. Самую страшную ночь с 20 на 21 провела в редакции, помогая выходить в эфир новостникам, подавая кофе , чай и листочки текста, принимая звонки корреспондентов и очевидцев событий.
Эти три дня решили мою судьбу.
А потом мы все опять вернулись на съемки) Я вернулась уже не артисткой, я прямо чувствовала в себе это невероятное освобождение)
И помню, как призналась в этом удивительном чувстве своим коллегам по площадке. Кто-то понял, кто-то пожал плечами, у кого-то вообще все это мимо прошло. Тогда я узнала, что все эти дни Саша Пашутин был в ополчении , на защите Белого дома. И рядом с ним был Игорь Кваша.
А 22 августа мы отмечали наш первый день рождения - радиостанции Эхо Москвы исполнялся ГОД)
На Никольской в актовом зале накрыли огромный стол, заваленный «чем бог послал» - все тащили кто ,что мог, гости и друзья, и просто слушатели приносили коробки со снедью и самые разнообразные напитки. Помню, как ворвалась в наш шумный гам женщина со смутно знакомым лицом , с огромным букетом цветов. Она воскликнула: «Вы меня не знаете, но я вас теперь очень хорошо знаю! Спасибо вам дорогие ребята!» Это была Елена Боннэр, а мы ее не узнали.
Фото зимы 1991.
============
Виктор Павлухин:
20-го и 21-го взял отпуск за свой счет и поехал в Москву , к Белому дому . Сколько надежд вселяло в нас это незабываемое время...
==============
Дмитрий Забровский:
Да. Почему -то запомнился Костолевский, стоящий вместе с нами в цепи, когда пошел слух, что идут танки. И вот ,что удивительно, страшно не было. Вот не знаю, почему. Гамма чувств, но не страх. Кстати, потом с удивлением узнал, что пресловутый ГКЧП собирался для планирования недалеко от моего дома в Теплом Стане, в т.н. объекте ABC на ул.Варги, который мы считали какой-то закрытой больницей для своих.
=================
Борис Кокотов:
Путч меня напугал: большевики снова построят железный занавес и я уже никогда не увижу сына и внучку, которые уже уехали...
=================
Николай Васильев:
Я проснулся за полторы тысячи километров от Москвы у бабушки. От ее голоса: "Вставай, сняли Твоего Горбачева" (его портрет висел у меня над кроватью).
Москва и политика в тот период были от меня одинаково далеки (портрет Горбачева - максимум). И то и другое воспринималось как что-то далекое и нереальное. Поэтому основные мысли эти три дня были исключительно бытовыми и аполитичными.
Я вообще политикой стал интересоваться только у Лукина )))
=============
Георгий Сатаров: Мой путч.
https://youtu.be/AZKxq5L-EYk
===========
НЕМНОГО ЛИЧНОГО О ПУТЧЕ 91-ГО
Три дня путча я, как сотрудник секретариата президента Горбачёва, провёл в двух шагах от его эпицентра - на третьем, президентском этаже Кремля, в его личной канцелярии. Этот этаж был практически пуст: мои коллеги поголовно ушли в отпуск, оставив только кого-то на крайний случай. Путчисты заседали этажом ниже, в кабинете премьер-министра.
Добравшись до Кремля 19 августа, я влился в пеструю разноязычную толпу - в этот день проходила сходка соотечественников. Через «крылечко» я не пошел, выбрав «уголок», чтобы не встретиться с ГКЧПистами и их приспешниками, а «уголок» был служебным подъездом.
В первый же день курьер приносит бумагу. Референт Горбачёва её смотрит и, побледнев, протягивает мне: «Андрей Анатольевич, посмотрите...» (Это был новый список аппарата президента.) «Ну и что?» - «Так вас же здесь уже нет!»
В столовой, когда я пошёл пообедать, ко мне подошёл знакомый по совместной работе над разными юридическими вопросами сотрудник Лукьянова, раньше работавший в Минюсте:
- Привет, бывший консультант бывшего президента! - это был доминирующий настрой.
Ходить на работу через оцепленную бронетехникой безлюдную Манежную площадь было малоприятно. Единственный гражданский привлекал внимание военных. Другой путь - через подземный переход под проспектом Маркса - был перекрыт двумя кордонами автоматчиков: один - сразу за входом в метро, второй у выхода в Александровский сад. По моему удостоверению пропускали везде, но легче от этого не становилось. Техники в Москву нагнали столько, что внешне любое сопротивление казалось бессмысленным.
Люди боялись останавливаться около антипутчистских листовок. Первая массовая реакция, которую я наблюдал на улицах, - радость, что «скинули» Горбачёва. На Старой площади, говорят, было ликование.
На второй день путча, едва я вошел, у меня за спиной возник мо́лодец - косая сажень в плечах, лицо непроницаемое. Вслед за мной прошел вестибюль, вошел в лифт, поднялся на третий, президентский, этаж и, пока я входил в канцелярию Горбачёва и закрывал за собой дверь, стоял в коридоре, пристально глядя на меня. Страшновато было, не скрою. Впрочем, на это и было рассчитано.
21 августа появилось несколько коллег из пресс-группы Горбачёва во главе с моим давним знакомцем, тогдашним пресс-секретарём президента Виталием Игнатенко. По непонятным для меня причинам он мне шепнул, что надо срочно уходить из Кремля, так как орудия пушек, размещённых в Тайническом саду, нацелены на наше здание и вскоре ожидается десант, который пойдёт через наш этаж, чтобы арестовать ГКЧП. Не знаю, как было с пушками и существовали ли они в природе, а здание никто не штурмовал, да, по-моему, и не собирался.
О своём понимании происшедшего, как говаривал Лев Николаевич, е.б.ж., напишу позже.
Думаю, в августовском путче 19 августа 1991 года и его последствиях, как ни грустно, виноваты немного все.
Для новых френдов и для тех, кто забыл, напомню, что в момент путча я работал в президентском секретариате Горбачёва в группе, возглавляемой А.С. Черняевым. А до этого с начала перестройки в правочеловеческом Управлении МИДа, где и был замечен президентом (тогда, впрочем, ещё генсеком).
С путчистами всё понятно. По крайней мере, часть из них передала значительную часть собственности страны «доверенным лицам партии», создав контролируемых ими, хотя якобы независимых, новых властителей земли Русской. Возможно, кто-то из них действовал и «по идейным соображениям», но, скорее всего, и они преследовали чисто эгоистические цели. В частности, для сохранения власти.
Значительная (бо́льшая!) часть населения радостно возопила: «Мишку скинули!» и, тем самым поддержала путчистов. В первый день путча по дороге от Кутафьей башни Кремля домой (я тогда жил на Никитских воротах) я с грустью наблюдал, как одни ликовали, другие боялись даже приостановиться около антипутчистких листовок. Это было болото.
Стихийно собравшиеся около Моссовета и Белого дома защитники демократии были в явном меньшинстве. И они были чудовищно разобщены.
Дело в том, что россияне (рука не поднимается написать - русские, так как в стране всё-таки очень много этносов) не знали и не понимали, что такое демократия и свобода и «с чем их едят». Не понимали, что это не Пугачёвская вольница, не вседозволенность, не бардак. Что они никогда не совместимы с популизмом. Что они не устанавливаются в одночасье, что для того, чтобы они привились надо много и упорно работать - и над собой, и над обществом, и над государством.
Ну а мы, подмастерья перестройки, что были идеальны?
Нет, и быть не могли.
Во-первых, даже самые убеждённые из нас слишком многого не знали, и знать не могли: ведь информация у всех нас без исключения, включая высших должностных лиц, была недостаточная, ущербная, кастрированная - ведь советский строй держался на жесточайшей секретности (в том числе, ведомственной), которую отменить так и не удалось. А по-настоящему осмыслить даже публикующуюся тогда информацию мы не могли: слишком много было работы, статьи и книги буквально заглатывались, а времени их хорошенько обдумать не было.
Поэтому мы нередко принимали симптомы за болезнь, за её причину.
Во-вторых, среди тех, кто тогда представлялись реформаторами, было полно агентов КГБ. (Я до сих пор с удивлением узнаю или вычисляю некоторых из них, а ведь сколько лет, казалось бы, прошло...)
В третьих, немало ошибок совершили и сами лидеры перестройки. А.Н. Яковлеву не надо было допустить, чтобы его выжили из окружения Горбачёва, хотя его гнев и обиду на него я прекрасно понимаю. Если бы Шеварднадзе остался министром иностранных дел, он мог бы, как минимум, всерьёз осложнить планы путчистов.
А сам Горбачёв недооценил реформаторский потенциал тогдашнего общества и переоценил опасность со стороны КПСС. В результате - ошибка с его «дрейфом вправо», трагичная и для страны, и для него самого, и для его дела…
Вернусь к тому, с чего начал. Виновны все. Но - очень по-разному и в исключительно разной степени.
Мы делали, хоть с ошибками, то, что было нужно людям, населявшим страну.
Но победили те, кто сейчас у власти - преступники международного масштаба, совершившие злодеяния, не имеющие срока давности. Надеюсь, им недолго осталось править нашей несчастной страной.
=============
Виктория Ивлева:
Тридцать лет назад начались мои самые любимые три дня в учебнике российской истории.
Я всегда в этот день думаю про Михаила Сергеевича Горбачева, не сдавшего в августе 91 в Форосе страну гкчпистам. Как потом оказалось, Раисой пожертвовавшего, но не сдавшего.
И отсюда, из сегодняшней страшной оскалившейся России я говорю ему бесконечное спасибо за эти шесть перестроечных лет.
Нам теперь всё рассказывают про бедность того времени, как будто больше ничего и не было, и как будто жизнь состоит только из денег.
Не бедностью велико горбачевское время, а свободой и любовью. И вот еще чем - оно дало ощущение победы над оковавшим Россию злом, огромную надежду и неимоверное желание что-то делать, двигаться вперед и жить, жить, жить.
Не сбылось. И не сбылось так тяжко и мучительно, как нельзя было и подумать.
Остались воспоминания об этом фантастическом полете преображающейся России. Боже мой, как же нас тогда все любили, и никто не боялся!
Я помню этот влюбленный в нас мир. И знали бы вы, как же тогда дышалось, Господи, как дышалось...
Спасибо, М.С!
Я всегда благодарна и всегда с Вами.
И я точно знаю, что я не одна.
На моем снимке: 21 августа 1991 года. Тогда еще можно было собираться по трое, и даже больше, как на снимке, махать флагами и забираться на каменные постаменты. И стаканчики бумажные можно было бросать, и толпу направлять вправо-влево, и много чего еще можно было делать тогда. И никто от этого не умирал, и милиция на очень короткое время , но все-таки была с народом.
Да, вот что еще - там какую-то непотребную чушь будут показывать про путч по ссучившемуся НТВ, не надо это смотреть, люди! Эти три дня были счастьем, гордостью и любовью.
=============
Ксения Ларина:
Лето 91 - я уже ушла из театра, уже год писала рецензии в разные газеты, уже работала на Эхе культурным корреспондентом и вдруг стала сниматься в кино. В небольшой роли, но с экспедицией и с доверительными разговорами с режиссёром. Он даже изменил образ роли, пообщавшись со мной))) Нет, никакого харрасмента, чисто интеллектуальная дружба)
На тех съёмках я подружилась с Игорем Костолевским и Сашей Пашутиным. Мы просто сидели и разговаривали. Мы снимали в Звенигороде. В заброшенной, изнасилованной совком церкви - превращённой в полусклад, в полубомжатник.
Именно там на этих съёмках я поняла, что все - я больше не буду этим заниматься, что эта профессия уходит из меня, как вода. Но не потому что я «неудавшаяся»)), а потому что этот мир, блин, искусства старательно делал вид, что другого мира не существует! Что реальность не достойна вторжения в неё, интереса к ней, вовлечённости в неё.
Именно во время этих съёмок нас накрыл Август 91. Нас распустили в Москву. Я понеслась на Эхо, на Никольскую. И провела там три дня и две ночи, периодически выходя в город к оцепленному баррикадами Белому дому. Самую страшную ночь с 20 на 21 провела в редакции.
Эти три дня решили мою судьбу.
А потом мы все опять вернулись на съемки) Я вернулась уже не артисткой, я прямо чувствовала в себе это невероятное освобождение)
И помню, как призналась в этом удивительном чувстве своим коллегам по площадке. Кто-то понял, кто-то пожал плечами, у кого-то вообще все это мимо прошло. Тогда я узнала, что все эти дни Саша Пашутин был в ополчении , на защите Белого дома. И рядом с ним был Игорь Кваша.
Фото со съёмок у меня есть, но не здесь. Но есть фото, по которому меня взяли на роль, из картотеки Мосфильма! Это многое объясняет и про меня, и про время.
============
Ксения Ларина 2021 год:
А ведь «прекрасная Россия будущего» у нас уже была) Просто мы ее не заметили.
Традиционно все вспоминают 19 августа 1991
Хочу сказать ,что время либо все расставляет по местам, либо переворачивает с ног на голову, меняя акценты и искажая смыслы, добивая мертвых и корёжа живых.
Для начала личное воспоминание.
Лето 91 - я уже ушла из театра, уже год писала рецензии в разные газеты, уже работала на Эхе культурным корреспондентом и вдруг стала сниматься в кино. В небольшой роли, но с экспедицией и с доверительными разговорами с режиссёром. Он даже изменил образ роли, пообщавшись со мной))) Нет, никакого харрасмента, чисто интеллектуальная дружба)
На тех съёмках я подружилась с Игорем Костолевским и Сашей Пашутиным. Мы просто сидели и разговаривали. Мы снимали в Звенигороде. В заброшенной, изнасилованной совком церкви - превращённой в полусклад, в полубомжатник.
Именно там на этих съёмках я поняла, что все - я больше не буду этим заниматься, что эта профессия уходит из меня, как вода. Но не потому что я «неудавшаяся»)), а потому что этот мир, блин, искусства старательно делал вид, что другого мира не существует! Что мы , люди культуры, выше реальности)
Именно во время этих съёмок нас накрыл Август 91. Нас распустили в Москву. 19го ранним утром мне позвонил отец со словами: «Спите? А в стране переворот». Я сразу же понеслась на Эхо, на Никольскую. И провела там три дня и две ночи, периодически выходя в город к оцепленному баррикадами Белому дому. Самую страшную ночь с 20 на 21 провела в редакции, помогая выходить в эфир новостникам, подавая кофе , чай и листочки текста, принимая звонки корреспондентов и очевидцев событий.
Эти три дня решили мою судьбу.
А потом мы все опять вернулись на съемки) Я вернулась уже не артисткой, я прямо чувствовала в себе это невероятное освобождение)
И помню, как призналась в этом удивительном чувстве своим коллегам по площадке. Кто-то понял, кто-то пожал плечами, у кого-то вообще все это мимо прошло. Тогда я узнала, что все эти дни Саша Пашутин был в ополчении , на защите Белого дома. И рядом с ним был Игорь Кваша.
А 22 августа мы отмечали наш первый день рождения - радиостанции Эхо Москвы исполнялся ГОД)
На Никольской в актовом зале накрыли огромный стол, заваленный «чем бог послал» - все тащили кто ,что мог, гости и друзья, и просто слушатели приносили коробки со снедью и самые разнообразные напитки. Помню, как ворвалась в наш шумный гам женщина со смутно знакомым лицом , с огромным букетом цветов. Она воскликнула: «Вы меня не знаете, но я вас теперь очень хорошо знаю! Спасибо вам дорогие ребята!» Это была Елена Боннэр, а мы ее не узнали.
Фото зимы 1991.
============
Виктор Павлухин:
20-го и 21-го взял отпуск за свой счет и поехал в Москву , к Белому дому . Сколько надежд вселяло в нас это незабываемое время...
==============
Дмитрий Забровский:
Да. Почему -то запомнился Костолевский, стоящий вместе с нами в цепи, когда пошел слух, что идут танки. И вот ,что удивительно, страшно не было. Вот не знаю, почему. Гамма чувств, но не страх. Кстати, потом с удивлением узнал, что пресловутый ГКЧП собирался для планирования недалеко от моего дома в Теплом Стане, в т.н. объекте ABC на ул.Варги, который мы считали какой-то закрытой больницей для своих.
=================
Борис Кокотов:
Путч меня напугал: большевики снова построят железный занавес и я уже никогда не увижу сына и внучку, которые уже уехали...
=================
Николай Васильев:
Я проснулся за полторы тысячи километров от Москвы у бабушки. От ее голоса: "Вставай, сняли Твоего Горбачева" (его портрет висел у меня над кроватью).
Москва и политика в тот период были от меня одинаково далеки (портрет Горбачева - максимум). И то и другое воспринималось как что-то далекое и нереальное. Поэтому основные мысли эти три дня были исключительно бытовыми и аполитичными.
Я вообще политикой стал интересоваться только у Лукина )))
=============
Георгий Сатаров: Мой путч.
https://youtu.be/AZKxq5L-EYk
===========