Николай Рыжков о ликвидации последствий землетрясения в Армении. (часть 1 )
Землетрясение, которое вошло в историю под именем «Спитакского», произошло 7 декабря 1988 года в 11 часов 41 минуту 23 секунды. Точное время назвали сейсмологи, но точное время застыло на мёртвых электрических часах на площади разрушенного Ленинакана. А ситуация в Армении и до этих часов-минут-секунд была крайне взрывоопасной. С февраля 88-го резко обострился так называемый армяно-азербайджанский конфликт («так называемый» - потому что так его в газетах и называли) из-за Нагорного Карабаха. Уже отшумели к декабрю мирные демонстрации, уже заговорили ружья, винтовки и даже автоматы, уже вовсю начали действовать соединения «боевиков», уже пролилась кровь и грозила обернуться рекой, уже потянулись с Кавказа беженцы - армяне из Азербайджана, азербайджанцы из Армении, русские - из обеих республик, уже создана была в ноябре комиссия Политбюро ЦК КПСС, которую возглавил Генеральный секретарь. Но не до неё ему было: он готовился к первому в своей звёздной жизни выступлению в ООН, к встрече с уходящим с политической арены Рейганом и вновь избранным президентом Бушем. На 7 декабря назначено было его выступление в ООН, времени для подготовки оставалось всего ничего, выступить следовало весомо и мощно. А я, как всегда, оставался на месте - так кому, как не мне, стоило поручить работу с «Карабахской комиссией»? Мне и поручили временно, до возвращения Генерального из Америки.
7 декабря началось у меня с очередного заседания этой комиссии. Мы не решали проблемы, как поступить с Карабахом, мы в те дни озабочены были одним: как приостановить вооружённые столкновения, как задержать поток беженцев из республик, чтобы потом попытаться усадить обе противные стороны за хоть какой-никакой стол переговоров. Поэтому в Армению в первых числах месяца улетел мой заместитель по Совмину Борис Щербина, всегда незаменимый Борис Щербина, который - как и в Чернобыле, вспомните - первым из «высокого московского начальства» встретил беду.
Мало называться «высоким начальством» - надо уметь им быть, тонко себя им чувствовать, чтобы не попадать каждый раз в самый центр очередного аврала, очередного прорыва, очередного ЧП. А, наоборот, ловко от них уворачиваться. Ни я, ни мои истинные соратники не умели чувствовать себя начальством, мы лишь номенклатурно назывались им, званием не дорожили и всегда лезли первыми в самое пекло.
Когда около полудня мне сообщили о землетрясении в Армении и я немедленно, не прерывая даже заседания комиссии, связался с Ереваном, с их Совмином, спросил подробности - мне ничего толком не сказали. Твердили: очень большое несчастье, Николай Иванович, ничего пока неизвестно, связи нет, Николай Иванович в район бедствия улетели Арутюнян и Щербина - как прилетят, так сразу и свяжутся.
Сурен Арутюнян был тогда первым секретарём ЦК Компартии Армении. Моё знание ритуалов подсказывало, что несчастье и впрямь очень большое: на рядовое ЧП Первое Лицо не вылетает. Усадили к телефону дежурного, - ждать связи с Арменией...
Что мне тогда подсказывало шестое, десятое, сто первое чувство? Если честно, то ничего не подсказывало. Землетрясение - не взрыв реактора на АЭС. Землетрясения в нашей стране по нескольку раз в году случались то посильнее, то послабее. И фраза про «очень большое несчастье» могла быть всего лишь фигурой речи. Так подсознательно и хотелось...
Но около 17:00 дежурный позвал к ВЧ-связи. Звонили Арутюнян и Щербина. Казалось, что они не просто устали от поездки в район беды - убиты, раздавлены.
- Там тысячи жертв, тысячи! - Голос срывался, как будто он держался на грани плача. - Спитак разрушен полностью. Ничего не осталось! Ленинакан тоже, почти весь, почти... А ещё - Степанаван, Кировакан... Беда, Николай Иванович, такой беды и представить нельзя...
Щербина всегда был человеком спокойным, сдержанным, умел гасить эмоции. А тут...
Я и вправду ничего не мог ПРЕДСТАВИТЬ себе. Щербина с Арутюняном в тот день всего лишь облетели район бедствия на вертолёте. А я в это время был в Москве и за всю свою жизнь не сталкивался вживую ни с каким землетрясением, лишь читал о них да фотографии видал. Умозрительное представление о реальном всегда неблизко к реальности. Но даже умозрительное представление заставило меня действовать быстро и радикально. Во-первых, сразу решил лететь в Армению сам. Во-вторых, я связался с министром здравоохранения Евгением Чазовым - даже не стал его приглашать в Кремль, некогда было, - и уже вечером он вместе с первыми бригадами медиков вылетел в Ленинакан. Лететь было страшно: никто точно не знал, что с взлётно-посадочной полосой. К счастью, она пострадала не сильно, её довольно быстро залатали, а медики быстро раскинули свои палатки и уже в ночь на 8-е начали первые операции. Впрочем, когда они прилетели в Армению, там уже были врачи из соседней Грузии - самыми первыми!
Со мной в Армению собирались улететь Николай Слюньков, Дмитрий Язов, мои заместители Юрий Баталин - по строительству и Лев Воронин - по снабжению. Вылет назначили в ночь на 8-е, а до того следовало позвонить в Нью-Йорк Горбачёву.
Я связался с Нью-Йорком через спутник около 19:00, там было ещё утро. Телефонистки соединили меня с «ЗИЛом» Генерального, трубку поднял руководитель его охраны. Извинился:
- Не могу соединить с Михаилом Сергеевичем. Он только что прошёл в здание ООН. Через несколько минут - выступление.
Не везло! Я не собирался ни о чём с ним советоваться, переваливать на его плечи какие-либо решения, я всё сам решил, но считал: Генеральный секретарь должен как можно скорее узнать о том, что произошло в стране. Узнать и решить для СЕБЯ: как ему самому поступать.
- Как только он освободится, - сказал я руководителю охраны, - пусть сразу со мной свяжется. - Голосом подчеркнул: - Без-от-ла-га-тель-но!
Охранники - люди муштрованные: ни о чём начальство не спрашивают, но тон преотлично понимают. Горбачёв перезвонил минут через пятнадцать после своего выступления по дороге на встречу с Бушем и Рейганом, из машины и перезвонил. Выступление его транслировалось по телевидению в прямом эфире, но я не смотрел, каюсь, не до того было... Молча выслушал меня, сказал, что и там, в Нью-Йорке, прошёл слух о сильном землетрясении, попросил держать связь. Ни слова о возвращении домой сказано не было, визит продолжался, и для прекращения его Горбачёв повода не увидел. ПОКА не увидел. Повторюсь: трудно представить беду умозрительно, тем более что ни Америка, ни остальной мир ещё не услышали громовых раскатов спитакского землетрясения.
Да и мы в Москве всё-таки не представляли себе фантастических размеров трагедии. Да, Баталин уже прикидывал, откуда и какие можно перебросить в Армению строительные мощности - ВЧЕРНЕ. Да, Язов готов был подключить к оперативной работе войска - ЕСЛИ ЧТО. Да, Воронин уже готовил к переброске в республику палатки, продовольствие, медикаменты, не ведая, сколько всего потребуется в действительности. Я встретился со Степаном Шалаевым, лидером профсоюзов, попросил:
- Освободите свои санатории, дома отдыха, пансионаты. Начнём вывозить из Армении женщин и детей, им надо где-то жить, а детям нормально учиться...
- Освободить - не вопрос, - ответил Шалаев. - Вопрос: на какое число беженцев рассчитывать?
- Не знаю, - честно ответил я, - Думаю, что счёт пойдёт на тысячи...
Опять забегая вперёд, скажу, что я в принципе не ошибся: счёт и вправду пошёл на тысячи, да только ТАКИХ тысяч ни я, ни Шалаев и предположить не могли. К новому году в санаториях и домах отдыха за пределами Армении жили более шестидесяти тысяч беженцев. Как жили? Слово «хорошо» здесь, увы, не подходит: хорошо было дома, когда дом был. Есть такой околовоенный термин - «нормально». Нормально они жили. И великое спасибо за то профсоюзникам!
В восемь утра мы прилетели в Ереван, накоротке собрались в здании ЦК партии (там наш штаб так потом и обосновался, как в Чернобыле - в горкоме), сходу выслушали более-менее подробные сведения о масштабах бедствия - 10-балльное землетрясение ударило по территории, на которой жили 700 тысяч человек; разрушено четыре города, один - полностью; о сельских районах ничего пока неизвестно: туда за ночь не подобрались... Приняли самые первые решения. Язов прояснил своё «если что»: следовало срочно объявить мобилизацию шести законсервированных полков войск гражданской обороны - без техники ничего нельзя было сделать. Воронин прочно сел в армянский Госснаб: руководить снабжением на месте. В зоне бедствия оказались 130 заводов, напрямую подчинённых союзным министерствам. Решили немедленно вызвать в зону их министров: пусть сами оценивают масштабы разрушений и берут на себя всю работу по их ликвидации.
Всё это - в считанные минуты, заседать времени не было. Я встал, спросил:
- Ничего пока не забыли? Тогда - в аэропорт. Летим в Ленинакан.
Не помню уж кто спросил на ходу:
- Вам в Ленинакане «Чайку» или «Волгу», Николай Иванович?
- Какую «Чайку»?! - так же на ходу возмутился я. - Вы ещё кортеж организуйте с мотоциклами! Автобус дайте. И побольше, помощнее. На нём ездить стану.
Слава Богу, что этот неведомый мне «кто-то» понял меня правильно: в Ленинаканском аэропорту нас ждал красный «Икарус». На нём я и проездил все дни моего долгого пребывания в раненой Армении. Вернее, на них: один «Икарус» - в Ереване, другой - в Ленинакане и Спитаке. Их узнавали гаишники, водители, пешеходы. И проходимыми они оказались - несмотря на размеры и внешнюю неповоротливость, - что твой вездеход: через мощнейшие завалы и колдобины пробирались.
Дорога из Ленинаканского аэропорта в город была забита еле ползущими «Жигулями», «Волгами», «Москвичами», грузовиками, автобусами, автокранами. В первые же часы правительство республики, объявив о землетрясении, попросило граждан помочь вывезти из зоны бедствия раненых, женщин и детей. Может быть, я преувеличиваю, но в тот день мне показалось, что вся Армения откликнулась на эту просьбу - все, кто имел возможность сесть за руль своей или казённой автомашины. Потом кое-кто упрекал руководство Армении, что, мол, зря устроили панику, взбудоражили людей, зря сорвали их из дому. Утверждаю: никакой паники никто не устраивал. Может быть, повторяю, я и преувеличиваю, но ведь именно в первые день и ночь, когда ещё не подошла техника из других республик, армянские водители-добровольцы вывезли из зоны бедствия тысячи людей.
Но зато в город мы добирались очень долго. Если первые здания на въезде ещё показались мне выстоявшими, даже на вид почти целыми, то сразу за ними начались руины. Дома старой, особенно дореволюционной постройки разваливались по частям: две стены рухнули, а две стоят; вот и перекрытия между этажами сохранились, вот чья-то кровать выставила на свет божий никелевые шары, вот полощется на ветру тюлевая занавеска на одиноко торчащей на стене оконной раме... А современные блочные девятиэтажки падали, как домики, сложенные ребёнком из лёгких костяшек домино - кучкой падали, складывались. Всё это - первый взгляд, беглый взгляд, мятущийся взгляд; глаз не успевал остановиться хоть на чём-то одном, взбудораженное сознание не могло зафиксировать ЦЕЛОЕ, всё сразу, но - лишь по частям, будто страшную, словно бы чёрно-белую мозаику, стёклышками рассыпанную во внезапно утерявшем цвет калейдоскопе.
Еле-еле доползли до площади перед БЫВШИМ универсамом. Вместо него лежала гора бетона, стекла, искорёженного металла.
- Это не езда, - сказал я. - Оставим здесь автобус, пойдём пешком...
Едва мы вышли на площадь, нас обступили люди. Казалось, их были сотни - рыдающих, кричащих, убитых горем людей. Вероятно, кто-то узнал меня; иной раз мои фотографии появлялись в газетах, хотя время телевизионных депутатских шоу, на коих мне не раз приходилось выдерживать атаки народных избранников, ещё не настало. А может, своё начальство люди узнали, но навалились, чуть не за лацканы хватали, кричали:
- Вы собираетесь что-нибудь делать? Где вертолёты? Где краны?
Четверо ребят из моей охраны пытались прикрыть меня от толпы.
Я тихо сказал им:
- Спокойно, ребята, не надо меня ни от кого спасать. Я сам... Шагнул к людям, крикнул, пытаясь перекрыть многоголосицу: - Техника уже идёт сюда! Автокраны, бульдозеры, тягачи...
И в это время какой-то залётный, невесть откуда вынырнувший кинооператор вскинул камеру и застрекотал ею, фиксируя «исторический момент».
- Сволочи! - вылетело из толпы. - Им наплевать на нас! Они сюда кино снимать приехали!
Люди в толпе находились в состоянии предельного накала. Любого, даже крохотного, повода хватило бы, чтобы произошёл взрыв. Не понять их невозможно: беда, горе всегда обнажают глубоко скрытые чувства, мгновенно ломают нравственные барьеры, поведение толпы становится непредсказуемым и неуправляемым.
Мои охранники бросились спасать несчастного кинорепортёра, прикрывать его от ударов со всех сторон, выводить из толпы, а я, взобравшись на обломок бетонной плиты с уродливо торчащими прутьями арматуры, громко, предельно внятно и медленно начал пересказывать людям всё, что уже делалось в Армении и предстояло сделать в ближайшие часы. Корреспондента увели сравнительно целым, люди неожиданно притихли, слушали внимательно (в минуты беды так нужно утешительное слово, тем более если оно не просто сказано, а и делом подкреплено), задавали вопросы, хотя и по-прежнему достаточно агрессивно. Главный и наиболее часто повторяющийся вопрос: почему нет вертолётов?
Отвлекаясь от хода событий, скажу, что в те первые часы и дни после землетрясения превалировало мнение, будто именно вертолёты способны быстро и надёжно растащить завалы и вызволить из-под них людей. Даже не будучи специалистом по вертолётной авиации (а специалисты, к слову, имелись), знал точно, что вертолёты здесь ничем не помогут. Но отказывать людям, которые поражены оглушающим горем, грех было. Днём позже мы пригнали в Ленинакан тяжёлые милевские машины. Они ПЫЛИЛИ безжалостно, создавая над завалом просто-таки пылевую бурю, ничего не было видно, да и никакой серьёзный завал растащить не могли: обрушенные блоки цеплялись друг за друга арматурой, грузоподъёмности не хватало, борт в любую секунду мог упасть и разбиться. Впрочем, не пригодились для разборки завалов - пригодились для эвакуации людей. Не зря пригнали...
А идти по городу было до жути страшно и больно. Из-под развалин слышны были крики похороненных заживо жителей Ленинакана. Их родные, волею случая оставшиеся вне дома, вне учреждения, вне магазина - вообще ВНЕ здания, - раздирая в кровь руки, бессмысленно пытались пробиться к ним, тоже криком кричали, бросались к нам с полупросьбой-полуугрозой: «Помогите же!», а что мы в те минуты могли сделать? Только вновь и вновь успокаивать, обещая: подождите, утишьте волнение, помощь близка.
Как невыносимо тяжко чувствовать себя беспомощным и слабым! Как ненавидишь себя за бессилие сегодня, сейчас, даже если знаешь, что завтра, послезавтра, послепослезавтра придёт сила! Как барабанно пуста власть, если она не может отвести беду МГНОВЕННО! Честное слово, в те минуты я безнадёжно сожалел, что я - всего лишь обыкновенный премьер-министр многострадальной и бедной страны, а не всесильный волшебник с Алладиновой лампой под мышкой...
Но я уверен, что именно власть премьер-министра, реальная власть, а не сказочное могущество джинна из бутылки вселяла ощущение: мы должны и можем успеть! Я шёл по разрушенному Ленинакану, слушал и не слышал чьи-то слова, быть может и важные в принципе, но совсем не важные в тот миг, шёл и плакал, не стесняясь собственных слёз. Где тогда был велеречивый профессор Собчак, который позже назовёт меня «плачущим большевиком»? Ну что бы ему раньше увидеть мои слёзы - реальные, а не мифические, - ну что бы ему, несгибаемому, вживе уразуметь, что причина человеческих слёз - отнюдь не партийная принадлежность! Хотя, может быть, увидев меня, действительно плачущего большевика, он не стал бы в перестроечном 88-м спешно вступать в коммунистическую партию, традиционно клянясь в верности идеалам коммунизма, погодил бы совершать столь необдуманный ортодоксальный поступок, который потом ему пришлось столь же спешно исправлять. Но он меня, увы, не увидел, поскольку в Армению не прилетал - в ТОЙ Армении следовало работать руками, а не языком.
Да я тогда и не знал о существовании Собчака, ещё ни я, ни он, ни вообще кто-то не делил людей в го́ре на «своих» и «чужих», «наших» и «ненаших», ещё Советский Союз был единой державой, что и позволило мне тем же днём сказать в интервью корреспонденту программы «Время» (была когда-то такая информационная программа на «дояковлевском» телевидении), что если мы хотим помочь Армении, если мы хотим спасти как можно больше людей - а это стало первоочередной задачей, - то принять в том участие должна вся страна, все республики. Надо сейчас, не дожидаясь никаких команд сверху, руководителям предприятий, самим трудовым коллективам следует готовить технику - автомобили, бульдозеры, большегрузные автокраны, сварочные аппараты и, главное, людей, которые станут управлять этой техникой, грузить её на железнодорожные платформы для немедленной отправки в Армению.
Это моё обращение вышло в эфир вечером 8-го, возымело своё действие, поскольку уже утром 9-го мы знали - телефонная связь с Ереваном работала безотказно, - где и сколько техники подготовлено для отправки в зону бедствия. А до того мы побывали в абсолютно разрушенном Спитаке, в городе, который за двадцать секунд первого подземного удара начисто исчез с лица земли. Здесь чётко руководил спасательными работами мужественный Норик Мурадян. Глаза у него были - стихия унесла одиннадцать родственников. Мы успели дотемна посетить Кировакан и вернуться в Ереван, где сразу, с колёс, подвели итоги увиденного и наметили основные направления работы. Первое, как уже сказано, - это расчистка завалов и спасение людей. Второе - медицинская помощь раненым. Третье - создание хотя бы элементарных условий для жизни: установка палаток, строительных вагончиков. Четвёртое - эвакуация женщин и детей. Пятое - обеспечение оставшихся в зоне питанием, водой, тёплой одеждой (зима на дворе, люди остались на улице практически без ничего). Опять-таки забегая вперёд во времени, скажу, что до 5 января все жители городов зоны бедствия обеспечивались бесплатным питанием.
Вечером же 8-го из Нью-Йорка - у них ранний день был - позвонил Горбачёв. Я ему как мог рассказал обо всём увиденном, сообщил, что решил остаться в Армении до того, как будет налажена чёткая работа по спасению людей. В то время он уже не очень-то и советовался со мной, не принимал многих моих советов и поэтому не ждал их, а тут спросил:
- Как ты думаешь, ехать мне на Кубу и в Англию или всё-таки вернуться?
Я ответил не задумываясь:
- Вернуться. И как можно скорее. Вам следует прилететь сюда, в Армению...
Если честно: мой совет был нужен ему для проформы: он, пожалуй, и сам понимал, что оставаться ВНЕ страны в эти тяжелейшие дни её руководитель не имеет права. В тот же день он официально прервал визит, и следующий его звонок мне состоялся уже с борта самолёта, утром 9-го.
Сегодня думаю: мог ли он прилететь сразу в Армению, минуя Москву? И тогда считал, и сегодня мнения не поменял: не только мог - должен был. Опять вспоминаю Маргарет Тэтчер, перед мудростью и мужеством которой преклоняюсь. Счастлив, что имел возможность лично встречаться с ней, беседовать, даже провожал её в Шереметьево сразу после знаменитой телевизионной пресс-конференции с тремя зубрами «доперестроечной» журналистики, которые бездарно и тщетно пытались убедить её в преимуществах социалистического образа жизни. К слову, она тогда не без лёгкого торжества поведала мне по дороге в аэропорт, что легко «подсадила» наших самоуверенных журналистов... Так вот, она всегда, не дожидаясь особых приглашений, мчалась на любую беду, коли таковая настигала её соотечественников. Но наш Генеральный никогда не спешил в опасные для его популярности места, я уже писал это в главе о Чернобыле, вновь повторю и здесь. Наш Генеральный предпочитал стиль газетных и телевизионных официальных соболезнований: они не требуют чрезмерных нравственных сил.
Он прибыл в Армению утром 10-го, это была суббота, прибыл вместе с женой, которая всегда и повсюду безотлучно сопровождала его, а накануне позвонил мне из Москвы и поинтересовался: куда лучше лететь.
Я ответил:
- Летите прямо в Ленинакан. Мы вас там встретим.
Через несколько минут после нашего с ним разговора позвонил печально «прославленный» теперь августовским путчем генерал Плеханов, начальник 9-го, «охранного», управления КГБ, и спросил:
- Николай Иванович, как в Ленинакане со взлётно-посадочной полосой? Выдержит тяжёлый самолёт?
- Выдержит, - удивлённо подтвердил я. - А вы, что, танки везти собираетесь?
- Почему танки? - не принял шутки Плеханов. - «ЗИЛы» для Михаила Сергеевича и его сопровождения.
Тут я взорвался, каюсь. Заорал:
- Какие «ЗИЛы»? Не порите чушь! Здесь беда, океан горя, а вы на «членовозах» разъезжать собрались? Что люди скажут - подумали? Не-ет, Горбачёв со мной ездить будет. На «Икарусе». И сопровождение тоже - места всем хватит, автобус большой. Ясно?
- Ясно, - коротко ответил Плеханов.
Но гебистские боссы, даже кротко соглашаясь ВНЕШНЕ, отнюдь не кротко всегда поступали по-своему. Наутро в Ереван прибыл самолёт с роскошным сияющим «ЗИЛом». Конечно же, Горбачёв с женой и не подумали на нём ездить, прекрасно передвигались по зоне бедствия на моём персональном автобусе, то и дело выбираясь из него и разговаривая с людьми в Ленинакане или Спитаке, а «членовоз», если я не ошибаюсь, так в Армении и остался. На память о доблестном генерале КГБ.
Я вспомнил об этом курьёзном факте вовсе не для того, чтобы кинуть лишний камень в сторону мёртвого уже ведомства госбезопасности. Я вспомнил о нём, потому что и в дни всеобщей беды находились люди, и, увы, немало, которые думали вовсе не о беде, не о том, как спасти пострадавших, как облегчить боль раненым, как накормить и обогреть голодных и замёрзших, которые смотрели на мир и страну со своего шестка - будь он ведомственный, служебный или эгоистично-национальный. Ведь именно в короткие два дня пребывания Горбачёва на армянской земле я впервые, и не один раз, услыхал обращённый к нему вопрос: «Как вы собираетесь решать проблему Нагорного Карабаха?».
Продолжение тут: https://ed-glezin.livejournal.com/1070070.html
============================================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
==========================================================
7 декабря началось у меня с очередного заседания этой комиссии. Мы не решали проблемы, как поступить с Карабахом, мы в те дни озабочены были одним: как приостановить вооружённые столкновения, как задержать поток беженцев из республик, чтобы потом попытаться усадить обе противные стороны за хоть какой-никакой стол переговоров. Поэтому в Армению в первых числах месяца улетел мой заместитель по Совмину Борис Щербина, всегда незаменимый Борис Щербина, который - как и в Чернобыле, вспомните - первым из «высокого московского начальства» встретил беду.
Мало называться «высоким начальством» - надо уметь им быть, тонко себя им чувствовать, чтобы не попадать каждый раз в самый центр очередного аврала, очередного прорыва, очередного ЧП. А, наоборот, ловко от них уворачиваться. Ни я, ни мои истинные соратники не умели чувствовать себя начальством, мы лишь номенклатурно назывались им, званием не дорожили и всегда лезли первыми в самое пекло.
Когда около полудня мне сообщили о землетрясении в Армении и я немедленно, не прерывая даже заседания комиссии, связался с Ереваном, с их Совмином, спросил подробности - мне ничего толком не сказали. Твердили: очень большое несчастье, Николай Иванович, ничего пока неизвестно, связи нет, Николай Иванович в район бедствия улетели Арутюнян и Щербина - как прилетят, так сразу и свяжутся.
Сурен Арутюнян был тогда первым секретарём ЦК Компартии Армении. Моё знание ритуалов подсказывало, что несчастье и впрямь очень большое: на рядовое ЧП Первое Лицо не вылетает. Усадили к телефону дежурного, - ждать связи с Арменией...
Что мне тогда подсказывало шестое, десятое, сто первое чувство? Если честно, то ничего не подсказывало. Землетрясение - не взрыв реактора на АЭС. Землетрясения в нашей стране по нескольку раз в году случались то посильнее, то послабее. И фраза про «очень большое несчастье» могла быть всего лишь фигурой речи. Так подсознательно и хотелось...
Но около 17:00 дежурный позвал к ВЧ-связи. Звонили Арутюнян и Щербина. Казалось, что они не просто устали от поездки в район беды - убиты, раздавлены.
- Там тысячи жертв, тысячи! - Голос срывался, как будто он держался на грани плача. - Спитак разрушен полностью. Ничего не осталось! Ленинакан тоже, почти весь, почти... А ещё - Степанаван, Кировакан... Беда, Николай Иванович, такой беды и представить нельзя...
Щербина всегда был человеком спокойным, сдержанным, умел гасить эмоции. А тут...
Я и вправду ничего не мог ПРЕДСТАВИТЬ себе. Щербина с Арутюняном в тот день всего лишь облетели район бедствия на вертолёте. А я в это время был в Москве и за всю свою жизнь не сталкивался вживую ни с каким землетрясением, лишь читал о них да фотографии видал. Умозрительное представление о реальном всегда неблизко к реальности. Но даже умозрительное представление заставило меня действовать быстро и радикально. Во-первых, сразу решил лететь в Армению сам. Во-вторых, я связался с министром здравоохранения Евгением Чазовым - даже не стал его приглашать в Кремль, некогда было, - и уже вечером он вместе с первыми бригадами медиков вылетел в Ленинакан. Лететь было страшно: никто точно не знал, что с взлётно-посадочной полосой. К счастью, она пострадала не сильно, её довольно быстро залатали, а медики быстро раскинули свои палатки и уже в ночь на 8-е начали первые операции. Впрочем, когда они прилетели в Армению, там уже были врачи из соседней Грузии - самыми первыми!
Со мной в Армению собирались улететь Николай Слюньков, Дмитрий Язов, мои заместители Юрий Баталин - по строительству и Лев Воронин - по снабжению. Вылет назначили в ночь на 8-е, а до того следовало позвонить в Нью-Йорк Горбачёву.
Я связался с Нью-Йорком через спутник около 19:00, там было ещё утро. Телефонистки соединили меня с «ЗИЛом» Генерального, трубку поднял руководитель его охраны. Извинился:
- Не могу соединить с Михаилом Сергеевичем. Он только что прошёл в здание ООН. Через несколько минут - выступление.
Не везло! Я не собирался ни о чём с ним советоваться, переваливать на его плечи какие-либо решения, я всё сам решил, но считал: Генеральный секретарь должен как можно скорее узнать о том, что произошло в стране. Узнать и решить для СЕБЯ: как ему самому поступать.
- Как только он освободится, - сказал я руководителю охраны, - пусть сразу со мной свяжется. - Голосом подчеркнул: - Без-от-ла-га-тель-но!
Охранники - люди муштрованные: ни о чём начальство не спрашивают, но тон преотлично понимают. Горбачёв перезвонил минут через пятнадцать после своего выступления по дороге на встречу с Бушем и Рейганом, из машины и перезвонил. Выступление его транслировалось по телевидению в прямом эфире, но я не смотрел, каюсь, не до того было... Молча выслушал меня, сказал, что и там, в Нью-Йорке, прошёл слух о сильном землетрясении, попросил держать связь. Ни слова о возвращении домой сказано не было, визит продолжался, и для прекращения его Горбачёв повода не увидел. ПОКА не увидел. Повторюсь: трудно представить беду умозрительно, тем более что ни Америка, ни остальной мир ещё не услышали громовых раскатов спитакского землетрясения.
Да и мы в Москве всё-таки не представляли себе фантастических размеров трагедии. Да, Баталин уже прикидывал, откуда и какие можно перебросить в Армению строительные мощности - ВЧЕРНЕ. Да, Язов готов был подключить к оперативной работе войска - ЕСЛИ ЧТО. Да, Воронин уже готовил к переброске в республику палатки, продовольствие, медикаменты, не ведая, сколько всего потребуется в действительности. Я встретился со Степаном Шалаевым, лидером профсоюзов, попросил:
- Освободите свои санатории, дома отдыха, пансионаты. Начнём вывозить из Армении женщин и детей, им надо где-то жить, а детям нормально учиться...
- Освободить - не вопрос, - ответил Шалаев. - Вопрос: на какое число беженцев рассчитывать?
- Не знаю, - честно ответил я, - Думаю, что счёт пойдёт на тысячи...
Опять забегая вперёд, скажу, что я в принципе не ошибся: счёт и вправду пошёл на тысячи, да только ТАКИХ тысяч ни я, ни Шалаев и предположить не могли. К новому году в санаториях и домах отдыха за пределами Армении жили более шестидесяти тысяч беженцев. Как жили? Слово «хорошо» здесь, увы, не подходит: хорошо было дома, когда дом был. Есть такой околовоенный термин - «нормально». Нормально они жили. И великое спасибо за то профсоюзникам!
В восемь утра мы прилетели в Ереван, накоротке собрались в здании ЦК партии (там наш штаб так потом и обосновался, как в Чернобыле - в горкоме), сходу выслушали более-менее подробные сведения о масштабах бедствия - 10-балльное землетрясение ударило по территории, на которой жили 700 тысяч человек; разрушено четыре города, один - полностью; о сельских районах ничего пока неизвестно: туда за ночь не подобрались... Приняли самые первые решения. Язов прояснил своё «если что»: следовало срочно объявить мобилизацию шести законсервированных полков войск гражданской обороны - без техники ничего нельзя было сделать. Воронин прочно сел в армянский Госснаб: руководить снабжением на месте. В зоне бедствия оказались 130 заводов, напрямую подчинённых союзным министерствам. Решили немедленно вызвать в зону их министров: пусть сами оценивают масштабы разрушений и берут на себя всю работу по их ликвидации.
Всё это - в считанные минуты, заседать времени не было. Я встал, спросил:
- Ничего пока не забыли? Тогда - в аэропорт. Летим в Ленинакан.
Не помню уж кто спросил на ходу:
- Вам в Ленинакане «Чайку» или «Волгу», Николай Иванович?
- Какую «Чайку»?! - так же на ходу возмутился я. - Вы ещё кортеж организуйте с мотоциклами! Автобус дайте. И побольше, помощнее. На нём ездить стану.
Слава Богу, что этот неведомый мне «кто-то» понял меня правильно: в Ленинаканском аэропорту нас ждал красный «Икарус». На нём я и проездил все дни моего долгого пребывания в раненой Армении. Вернее, на них: один «Икарус» - в Ереване, другой - в Ленинакане и Спитаке. Их узнавали гаишники, водители, пешеходы. И проходимыми они оказались - несмотря на размеры и внешнюю неповоротливость, - что твой вездеход: через мощнейшие завалы и колдобины пробирались.
Дорога из Ленинаканского аэропорта в город была забита еле ползущими «Жигулями», «Волгами», «Москвичами», грузовиками, автобусами, автокранами. В первые же часы правительство республики, объявив о землетрясении, попросило граждан помочь вывезти из зоны бедствия раненых, женщин и детей. Может быть, я преувеличиваю, но в тот день мне показалось, что вся Армения откликнулась на эту просьбу - все, кто имел возможность сесть за руль своей или казённой автомашины. Потом кое-кто упрекал руководство Армении, что, мол, зря устроили панику, взбудоражили людей, зря сорвали их из дому. Утверждаю: никакой паники никто не устраивал. Может быть, повторяю, я и преувеличиваю, но ведь именно в первые день и ночь, когда ещё не подошла техника из других республик, армянские водители-добровольцы вывезли из зоны бедствия тысячи людей.
Но зато в город мы добирались очень долго. Если первые здания на въезде ещё показались мне выстоявшими, даже на вид почти целыми, то сразу за ними начались руины. Дома старой, особенно дореволюционной постройки разваливались по частям: две стены рухнули, а две стоят; вот и перекрытия между этажами сохранились, вот чья-то кровать выставила на свет божий никелевые шары, вот полощется на ветру тюлевая занавеска на одиноко торчащей на стене оконной раме... А современные блочные девятиэтажки падали, как домики, сложенные ребёнком из лёгких костяшек домино - кучкой падали, складывались. Всё это - первый взгляд, беглый взгляд, мятущийся взгляд; глаз не успевал остановиться хоть на чём-то одном, взбудораженное сознание не могло зафиксировать ЦЕЛОЕ, всё сразу, но - лишь по частям, будто страшную, словно бы чёрно-белую мозаику, стёклышками рассыпанную во внезапно утерявшем цвет калейдоскопе.
Еле-еле доползли до площади перед БЫВШИМ универсамом. Вместо него лежала гора бетона, стекла, искорёженного металла.
- Это не езда, - сказал я. - Оставим здесь автобус, пойдём пешком...
Едва мы вышли на площадь, нас обступили люди. Казалось, их были сотни - рыдающих, кричащих, убитых горем людей. Вероятно, кто-то узнал меня; иной раз мои фотографии появлялись в газетах, хотя время телевизионных депутатских шоу, на коих мне не раз приходилось выдерживать атаки народных избранников, ещё не настало. А может, своё начальство люди узнали, но навалились, чуть не за лацканы хватали, кричали:
- Вы собираетесь что-нибудь делать? Где вертолёты? Где краны?
Четверо ребят из моей охраны пытались прикрыть меня от толпы.
Я тихо сказал им:
- Спокойно, ребята, не надо меня ни от кого спасать. Я сам... Шагнул к людям, крикнул, пытаясь перекрыть многоголосицу: - Техника уже идёт сюда! Автокраны, бульдозеры, тягачи...
И в это время какой-то залётный, невесть откуда вынырнувший кинооператор вскинул камеру и застрекотал ею, фиксируя «исторический момент».
- Сволочи! - вылетело из толпы. - Им наплевать на нас! Они сюда кино снимать приехали!
Люди в толпе находились в состоянии предельного накала. Любого, даже крохотного, повода хватило бы, чтобы произошёл взрыв. Не понять их невозможно: беда, горе всегда обнажают глубоко скрытые чувства, мгновенно ломают нравственные барьеры, поведение толпы становится непредсказуемым и неуправляемым.
Мои охранники бросились спасать несчастного кинорепортёра, прикрывать его от ударов со всех сторон, выводить из толпы, а я, взобравшись на обломок бетонной плиты с уродливо торчащими прутьями арматуры, громко, предельно внятно и медленно начал пересказывать людям всё, что уже делалось в Армении и предстояло сделать в ближайшие часы. Корреспондента увели сравнительно целым, люди неожиданно притихли, слушали внимательно (в минуты беды так нужно утешительное слово, тем более если оно не просто сказано, а и делом подкреплено), задавали вопросы, хотя и по-прежнему достаточно агрессивно. Главный и наиболее часто повторяющийся вопрос: почему нет вертолётов?
Отвлекаясь от хода событий, скажу, что в те первые часы и дни после землетрясения превалировало мнение, будто именно вертолёты способны быстро и надёжно растащить завалы и вызволить из-под них людей. Даже не будучи специалистом по вертолётной авиации (а специалисты, к слову, имелись), знал точно, что вертолёты здесь ничем не помогут. Но отказывать людям, которые поражены оглушающим горем, грех было. Днём позже мы пригнали в Ленинакан тяжёлые милевские машины. Они ПЫЛИЛИ безжалостно, создавая над завалом просто-таки пылевую бурю, ничего не было видно, да и никакой серьёзный завал растащить не могли: обрушенные блоки цеплялись друг за друга арматурой, грузоподъёмности не хватало, борт в любую секунду мог упасть и разбиться. Впрочем, не пригодились для разборки завалов - пригодились для эвакуации людей. Не зря пригнали...
А идти по городу было до жути страшно и больно. Из-под развалин слышны были крики похороненных заживо жителей Ленинакана. Их родные, волею случая оставшиеся вне дома, вне учреждения, вне магазина - вообще ВНЕ здания, - раздирая в кровь руки, бессмысленно пытались пробиться к ним, тоже криком кричали, бросались к нам с полупросьбой-полуугрозой: «Помогите же!», а что мы в те минуты могли сделать? Только вновь и вновь успокаивать, обещая: подождите, утишьте волнение, помощь близка.
Как невыносимо тяжко чувствовать себя беспомощным и слабым! Как ненавидишь себя за бессилие сегодня, сейчас, даже если знаешь, что завтра, послезавтра, послепослезавтра придёт сила! Как барабанно пуста власть, если она не может отвести беду МГНОВЕННО! Честное слово, в те минуты я безнадёжно сожалел, что я - всего лишь обыкновенный премьер-министр многострадальной и бедной страны, а не всесильный волшебник с Алладиновой лампой под мышкой...
Но я уверен, что именно власть премьер-министра, реальная власть, а не сказочное могущество джинна из бутылки вселяла ощущение: мы должны и можем успеть! Я шёл по разрушенному Ленинакану, слушал и не слышал чьи-то слова, быть может и важные в принципе, но совсем не важные в тот миг, шёл и плакал, не стесняясь собственных слёз. Где тогда был велеречивый профессор Собчак, который позже назовёт меня «плачущим большевиком»? Ну что бы ему раньше увидеть мои слёзы - реальные, а не мифические, - ну что бы ему, несгибаемому, вживе уразуметь, что причина человеческих слёз - отнюдь не партийная принадлежность! Хотя, может быть, увидев меня, действительно плачущего большевика, он не стал бы в перестроечном 88-м спешно вступать в коммунистическую партию, традиционно клянясь в верности идеалам коммунизма, погодил бы совершать столь необдуманный ортодоксальный поступок, который потом ему пришлось столь же спешно исправлять. Но он меня, увы, не увидел, поскольку в Армению не прилетал - в ТОЙ Армении следовало работать руками, а не языком.
Да я тогда и не знал о существовании Собчака, ещё ни я, ни он, ни вообще кто-то не делил людей в го́ре на «своих» и «чужих», «наших» и «ненаших», ещё Советский Союз был единой державой, что и позволило мне тем же днём сказать в интервью корреспонденту программы «Время» (была когда-то такая информационная программа на «дояковлевском» телевидении), что если мы хотим помочь Армении, если мы хотим спасти как можно больше людей - а это стало первоочередной задачей, - то принять в том участие должна вся страна, все республики. Надо сейчас, не дожидаясь никаких команд сверху, руководителям предприятий, самим трудовым коллективам следует готовить технику - автомобили, бульдозеры, большегрузные автокраны, сварочные аппараты и, главное, людей, которые станут управлять этой техникой, грузить её на железнодорожные платформы для немедленной отправки в Армению.
Это моё обращение вышло в эфир вечером 8-го, возымело своё действие, поскольку уже утром 9-го мы знали - телефонная связь с Ереваном работала безотказно, - где и сколько техники подготовлено для отправки в зону бедствия. А до того мы побывали в абсолютно разрушенном Спитаке, в городе, который за двадцать секунд первого подземного удара начисто исчез с лица земли. Здесь чётко руководил спасательными работами мужественный Норик Мурадян. Глаза у него были - стихия унесла одиннадцать родственников. Мы успели дотемна посетить Кировакан и вернуться в Ереван, где сразу, с колёс, подвели итоги увиденного и наметили основные направления работы. Первое, как уже сказано, - это расчистка завалов и спасение людей. Второе - медицинская помощь раненым. Третье - создание хотя бы элементарных условий для жизни: установка палаток, строительных вагончиков. Четвёртое - эвакуация женщин и детей. Пятое - обеспечение оставшихся в зоне питанием, водой, тёплой одеждой (зима на дворе, люди остались на улице практически без ничего). Опять-таки забегая вперёд во времени, скажу, что до 5 января все жители городов зоны бедствия обеспечивались бесплатным питанием.
Вечером же 8-го из Нью-Йорка - у них ранний день был - позвонил Горбачёв. Я ему как мог рассказал обо всём увиденном, сообщил, что решил остаться в Армении до того, как будет налажена чёткая работа по спасению людей. В то время он уже не очень-то и советовался со мной, не принимал многих моих советов и поэтому не ждал их, а тут спросил:
- Как ты думаешь, ехать мне на Кубу и в Англию или всё-таки вернуться?
Я ответил не задумываясь:
- Вернуться. И как можно скорее. Вам следует прилететь сюда, в Армению...
Если честно: мой совет был нужен ему для проформы: он, пожалуй, и сам понимал, что оставаться ВНЕ страны в эти тяжелейшие дни её руководитель не имеет права. В тот же день он официально прервал визит, и следующий его звонок мне состоялся уже с борта самолёта, утром 9-го.
Сегодня думаю: мог ли он прилететь сразу в Армению, минуя Москву? И тогда считал, и сегодня мнения не поменял: не только мог - должен был. Опять вспоминаю Маргарет Тэтчер, перед мудростью и мужеством которой преклоняюсь. Счастлив, что имел возможность лично встречаться с ней, беседовать, даже провожал её в Шереметьево сразу после знаменитой телевизионной пресс-конференции с тремя зубрами «доперестроечной» журналистики, которые бездарно и тщетно пытались убедить её в преимуществах социалистического образа жизни. К слову, она тогда не без лёгкого торжества поведала мне по дороге в аэропорт, что легко «подсадила» наших самоуверенных журналистов... Так вот, она всегда, не дожидаясь особых приглашений, мчалась на любую беду, коли таковая настигала её соотечественников. Но наш Генеральный никогда не спешил в опасные для его популярности места, я уже писал это в главе о Чернобыле, вновь повторю и здесь. Наш Генеральный предпочитал стиль газетных и телевизионных официальных соболезнований: они не требуют чрезмерных нравственных сил.
Он прибыл в Армению утром 10-го, это была суббота, прибыл вместе с женой, которая всегда и повсюду безотлучно сопровождала его, а накануне позвонил мне из Москвы и поинтересовался: куда лучше лететь.
Я ответил:
- Летите прямо в Ленинакан. Мы вас там встретим.
Через несколько минут после нашего с ним разговора позвонил печально «прославленный» теперь августовским путчем генерал Плеханов, начальник 9-го, «охранного», управления КГБ, и спросил:
- Николай Иванович, как в Ленинакане со взлётно-посадочной полосой? Выдержит тяжёлый самолёт?
- Выдержит, - удивлённо подтвердил я. - А вы, что, танки везти собираетесь?
- Почему танки? - не принял шутки Плеханов. - «ЗИЛы» для Михаила Сергеевича и его сопровождения.
Тут я взорвался, каюсь. Заорал:
- Какие «ЗИЛы»? Не порите чушь! Здесь беда, океан горя, а вы на «членовозах» разъезжать собрались? Что люди скажут - подумали? Не-ет, Горбачёв со мной ездить будет. На «Икарусе». И сопровождение тоже - места всем хватит, автобус большой. Ясно?
- Ясно, - коротко ответил Плеханов.
Но гебистские боссы, даже кротко соглашаясь ВНЕШНЕ, отнюдь не кротко всегда поступали по-своему. Наутро в Ереван прибыл самолёт с роскошным сияющим «ЗИЛом». Конечно же, Горбачёв с женой и не подумали на нём ездить, прекрасно передвигались по зоне бедствия на моём персональном автобусе, то и дело выбираясь из него и разговаривая с людьми в Ленинакане или Спитаке, а «членовоз», если я не ошибаюсь, так в Армении и остался. На память о доблестном генерале КГБ.
Я вспомнил об этом курьёзном факте вовсе не для того, чтобы кинуть лишний камень в сторону мёртвого уже ведомства госбезопасности. Я вспомнил о нём, потому что и в дни всеобщей беды находились люди, и, увы, немало, которые думали вовсе не о беде, не о том, как спасти пострадавших, как облегчить боль раненым, как накормить и обогреть голодных и замёрзших, которые смотрели на мир и страну со своего шестка - будь он ведомственный, служебный или эгоистично-национальный. Ведь именно в короткие два дня пребывания Горбачёва на армянской земле я впервые, и не один раз, услыхал обращённый к нему вопрос: «Как вы собираетесь решать проблему Нагорного Карабаха?».
Продолжение тут: https://ed-glezin.livejournal.com/1070070.html
============================================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
==========================================================