Арманд Хаммер о Чернобыле.
15 мая 1986 года М. С. Горбачев принял в Кремле видного американского предпринимателя и общественного деятеля А. Хаммера и доктора Р. Гейла.
Он выразил глубокую признательность за проявленное ими сочувствие, понимание и быструю конкретную помощь в связи с постигшей советских людей бедой - аварией на Чернобыльской АЭС.
В поступке А. Хаммера и Р. Гейла, подчеркнул М. С. Горбачев, советские люди видят пример того, как должны были бы строиться отно шения между двумя великими народами при наличии политической мудрости и воли у руководства обеих стран.
(Из сообщения ТАСС )
Чернобыль-1986. Из книги американского бизнесмена Арманда Хаммера «Мой век - двадцатый. Пути и встречи» (М.: Прогресс, 1988):
Каким-то неведомым образом злополучный взрыв советского ядерного реактора в Чернобыле в 80 милях от Киева замкнул круг моей сознательной жизни. Я вновь оказался в роли поставщика медикаментов попавшей в беду России, точно так же, как когда впервые приехал в эту страну в июле 1921 года.
Получив диплом доктора, в 1921 году я отправился в Россию, чтобы помочь жертвам голода и эпидемии тифа на Урале. За поставку зерна для голодавших я заслужил личную благодарность и покровительство Ленина.
Через 65 лет, в мае 1986 года, мне снова представилась возможность оказать русским помощь после ужасной катастрофы в Чернобыле. В этот раз я организовал приезд в СССР четырёх самых лучших специалистов Запада по борьбе с последствиями облучения и отправку на миллион долларов медикаментов. Узнав об этом, Генеральный секретарь Михаил Горбачёв пригласил нас к себе и поблагодарил от имени советского народа.
Сходство этих событий поразительно.
Всё началось в понедельник 28 апреля 1986 года. Я был в Вашингтоне на открытии в Национальной галерее выставки советских картин импрессионистов и постимпрессионистов. Это был первый крупный культурный обмен после встречи на высшем уровне в Женеве Рейгана и Горбачёва в ноябре 1985 года, организованной при моём участии.
В этот день в американскую прессу сначала медленно, а потом мощным потоком прорвались новости из Европы о ядерной катастрофе на Украине. Поступавшие сведения были противоречивыми и неполными. Пресса заговорила о том, что в одном из атомных реакторов, возможно, произошло расплавление стержня, и скоро стало ясно, что случилась крупная катастрофа.
Во вторник утром 29 апреля мне сообщили по телефону в отель, что со мной пытается срочно связаться д-р Роберт Гейл.
Я был знаком с Бобом Гейлом лично и знал о его выдающейся репутации в области пересадки спинного мозга для лечения лейкемии. Поскольку я являюсь председателем президентской комиссии по борьбе с раковыми заболеваниями, мне было известно, что д-р Гейл возглавляет Отделение по пересадке спинного мозга Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе и является председателем Международной картотеки для пересадки спинного мозга в Милуоки - организации, которая имеет хранящиеся в компьютере списки потенциальных доноров спинного мозга в 128 центрах, разбросанных по всему миру.
Я немедленно связался с ним по телефону.
Боб Гейл не тратил времени понапрасну. Он быстро объяснил, что пересадка спинного мозга - это единственный шанс спасти жизнь жертвам радиации в Чернобыле. Одна из целей создания Международной картотеки для пересадки спинного мозга и заключается в быстрой реакции в случае подобных катастроф. В картотеке хранится список 50 - 100 тысяч доноров-добровольцев, живущих в основном в Соединённых Штатах, Западной Европе и в Скандинавии.
«Если человек подвергается большим дозам радиации, - объяснил Гейл, - его спинной мозг теряет способность вырабатывать кровяные тельца. Те, кто получил большие дозы радиации и остался в живых, обречены на смерть в течение 2 - 4 недель из-за нарушения функций спинного мозга. Единственный способ их спасти - это определить степень их облучения и произвести пересадку спинного мозга».
Боб предложил себя и картотеку в распоряжение русских. Он знал, что правительство Соединённых Штатов уже предлагало Советскому Союзу помощь, однако это предложение было отклонено так же, как и предложения других правительств. С моими контактами в СССР, не могу ли я помочь?
Я обещал сделать всё возможное. Я знал Горбачёва и решил передать ему предложение Гейла.
Немедленно составив письмо Горбачёву, я отправил его Олегу Соколову, исполняющему обязанности посла СССР в Вашингтоне. Кроме того, я послал это письмо телексом Анатолию Добрынину, бывшему послу в США, ставшему теперь секретарём ЦК КПСС, с просьбой как можно быстрее передать его Горбачёву.
Объяснив важность пересадки спинного мозга и сущность предложения д-ра Гейла, я писал:
«Доктор Гейл готов немедленна приехать в Советский Союз для встречи с советскими специалистами по лечению жертв радиации и гематологами для оценки положения и принятия решения об оптимальных мерах, с помощью которых можно надеяться на спасение жизней людей, пострадавших во время аварии. Д-р Гейл может вылететь из Лос-Анджелеса завтра в три часа дня (в среду 30 апреля) и прибыть в Москву в шесть часов вечера в четверг 1 мая. Я беру на себя все расходы, связанные с его усилиями спасти жизнь подвергшихся радиации граждан».
Прежде чем отправить письмо, я позвонил нескольким влиятельным друзьям в госдепартаменте, чтобы рассказать о своём предложении и убедиться, что мои действия не противоречат их планам. Они восприняли моё сообщение с энтузиазмом и посоветовали как можно быстрее приступать к делу.
Первый ответ пришёл очень быстро. В тот же вечер мне из Нью-Йорка позвонил Юрий Дубинин, советский представитель в ООН, который вскоре стал следующим советским послом в США, и выразил поддержку нашего предложения. Я также рассказал о наших усилиях четырём сенаторам - Тэду Стивенсу, Ричарду Лугару, Клэйборну Пэлу и Альберту Гору-младшему - членам группы наблюдателей на Женевских переговорах по разоружению, - и они не только от всего сердца поддержали наш план, но и на следующее утро послали письмо от своего собственного имени исполняющему обязанности государственного секретаря Джону Уайтхеду с просьбой поддержать нас.
После звонка Дубинина прошло некоторое время. Оставалось только ждать. Вечером 30 апреля я сидел рядом с Уайтхедом на открытии Советской выставки в Национальной галерее. Он сказал, что поддерживает мои усилия. К нам подходили представители советского посольства и тепло выражали свою поддержку. Однако ответа так и не было.
Церемония открытия была омрачена новостями из Чернобыля, все в Вашингтоне, да и в мире, со страхом ждали следующих новостей, чувствуя себя беспомощными перед лицом этой катастрофы, такой далёкой и одновременно так непосредственно касающейся всего мира.
Наконец, утром 1 мая, через 48 часов после отправки письма, пришёл ответ. Олег Соколов позвонил мне домой в Лос-Анджелес - Советское правительство принимает моё предложение и просит немедленно приступить к его исполнению.
«Конечно, мы возвратим вам все затраты», - сказал он.
«Мы поговорим об этом позже»,- ответил я.
Соколов позвонил также д-ру Гейлу. «Что мне нужно делать, чтобы получить визу?» - спросил меня д-р Гейл.
«O визе не беспокойтесь, - ответил я. - Она будет ждать вас в аэропорту». Те, кто знаком с русскими порядками, поймёт, какая оперативность была проявлена в этом случае.
Чтобы ускорить отъезд Гейла, мои сотрудники связались с представителями авиакомпании «Люфтганза». Из Лос-Анджелеса он должен был лететь во Франкфурт, а там пересесть на самолёт, направляющийся в Москву. Его путешествие началось в три часа дня.
Я дал Гейлу все свои телефоны, включая неопубликованные домашние номера, и попросил при необходимости звонить днём и ночью. «Я бы хотел воспользоваться вашим разрешением, - сказал он, - но меня предупредили, что на связь из Москвы с Америкой уходит до 12 часов».
«Звоните из нашей московской конторы, - ответил я, - оттуда вы сможете прямо набирать номер, а я предупрежу сотрудников, чтобы они предоставляли вам телефон в любое время дня и ночи и помогли с транспортом и переводчиками».
Боб получил также все номера Ричарда Джейкобса, вице-президента фирмы «Оксидентал петролеум» и моего ассистента. Работающий круглые сутки коммутатор фирмы «Оксидентал петролеум» получил инструкции соединять нас с д-ром Гейлом, где бы мы ни были, в любое время дня и ночи. Мой домашний телефон соединён с конторой, а специальная система прямой связи позволяет переключать каждый звонок на любой телефон в Соединённых Штатах.
В последующие недели некоторые хозяйки в Лос-Анджелесе очень удивлялись, когда в середине вечера в их доме звонил телефон и вежливый голос просил передать трубку мне или Ричарду для разговора с Москвой.
Первый телефонный звонок раздался, как только Боб попал в свой номер в гостинице «Советская». В это время в Лос-Анджелесе было раннее утро, и я работал в моей домашней библиотеке над последней главой этих мемуаров.
Боб не знал, чего ожидать, и боялся, что его встретят сдержанно или с подозрением. По крайней мере он ждал трудностей с языком и связью. Но его страхи были напрасны. Представители Министерства здравоохранения встретили его с распростёртыми объятиями и немедленно повезли в московскую больницу № 6. В этой больнице общего профиля на тысячу мест имеется крупное отделение для лечения лейкемии. Сюда и привезли триста человек, подвергшихся радиации в Чернобыле. У Боба не возникло трудностей при общении с русскими докторами - многие говорили по-английски, да и специальная терминология на обоих языках звучит примерно одинаково.
Ко времени разговора со мной Боб смог оценить обстановку и наметить план действий.
Триста человек в больнице № 6 страдали от первых симптомов радиации в результате аварии в чернобыльском реакторе. Тридцать пять были в критическом положении, тринадцать из них нуждались в пересадке спинного мозга. Остальные двадцать два были в таком плохом состоянии, что даже пересадка мозга не смогла бы их спасти.
Предстояла огромная работа, нельзя было терять ни минуты. «Мне здесь необходима помощь, - сказал Боб. - Лучшие доктора».
«Дайте мне их имена, и мы их пришлём».
Мы немедленно связались с д-ром Полем Тарасаки, известным в мире специалистом по определению типа ткани из Лос-анджелесского университета, д-ром Ричардом Чамплином, коллегой Гейла по работе в Лос-анджелесском университете, и д-ром Яиром Рейзнером, израильским учёным из Института Вайсмана в Риховоте, который в это время был в командировке в нью-йоркском Центре по борьбе с раком. Они согласились немедленно выехать в Москву. «Не беспокойтесь по поводу виз, - сказал я, - Они будут ожидать вас в аэропорту».
Покупая для них билеты в авиакомпании «Люфтганза», Рику Джейкобсу пришлось заплатить около восьми тысяч долларов карточкой «Америкэн экспресс». Только на получение разрешения на оплату такой большой суммы ушло около сорока минут.
Д-р Рейзнер, специалист по обработке спинного мозга до пересадки его больному с целью предотвращения отторжения, испытывал понятное беспокойство. Пожалуй, он был единственным израильтянином, совершавшим поездку в Москву без визы. Однако все его страхи рассеялись, когда русские коллеги тепло встретили его в Москве.
Гейл передал также длинный список нужных ему медикаментов и оборудования, которые мы отправили в Москву, организовав их закупку в 15 различных странах. Самыми крупными были три машины для отделения кровяных телец и одна - для их счёта. Авиакомпания «Люфтганза» оказала неоценимую помощь в организации поставок этих медикаментов и оборудования в Москву, отправляя их на первых же рейсовых самолётах. Вскоре доктора были готовы начать работу.
Четыре американца и их русские коллеги работали день и ночь в течение двух недель, стараясь спасти больных, которым была назначена пересадка спинного мозга. Никогда раньше подобные операции не выполнялись в таком количестве. Гейл собственноручно сделал все тринадцать пересадок, солидное количество, если учесть, что в нормальную рабочую неделю ему редко приходится делать больше двух - четырёх. В работе ему помогали д-р Чамплин и русские специалисты.
Поскольку у русских не было достаточно хорошо оборудованной лаборатории для определения типа тканей, д-ру Тарасаки пришлось создать такую лабораторию на месте из присланного нами оборудования и обучить русских на нём работать. В московских больницах он нашёл своих бывших студентов из Лос-анджелесского университета и также привлёк их к работе.
Каждый день Гейл звонил мне и Рику Джейкобсу и передавал новые списки. Зачастую его звонки раздавались среди ночи или перед рассветом. Одновременно мы старались не запускать обычную работу, поэтому в эти дни нам с Риком приходилось работать днём и ночью, и, если нам удавалось поспать три-четыре часа за ночь, мы считали, что нам повезло.
Некоторые просьбы доктора Гейла были личными. Он попросил прислать в Москву его жену Тамар, у которой был израильский паспорт. Госпожа Гейл выехала в Москву в тот самый день, когда Боб высказал нам эту просьбу. Он также просил прислать некоторые вещи домашнего обихода. Американские доктора расстраивались оттого, что у их советских коллег была привычка тратить много времени на обед, поэтому они быстро перешли на бутерброды, которые брали с собой в госпиталь. Скучали по американским бубликам и элю. Рик организовал доставку им корзины продуктов через нашу лондонскую контору.
12 мая я отправился в Москву. Коллекция моих картин «Пять веков живописи» была отправлена в Советский Союз в марте и демонстрировалась в ленинградском Эрмитаже одновременно с демонстрацией советских картин в Национальной галерее в Вашингтоне. В мае выставка моей коллекции открывалась в новом московском Государственном музее искусств. Я давно обещал присутствовать на открытии выставки в Москве. Кроме того, это был отличный повод повидать Боба и узнать, не могу ли я ещё чем-нибудь помочь самоотверженно работающей группе докторов.
Ящики с медикаментами и оборудованием были загружены в трюмы моего самолёта «ОКСИ-1», «Боинга-727», сделанного по специальному заказу и оборудованного дополнительными топливными баками для дальних перелётов. Десятки репортёров радио и телевидения пришли провожать нас в Лос-анджелесский аэропорт, в ангар для частных самолётов.
Репортёры хотели узнать новости о катастрофе, немногие подробности о которой просочились из Советского Союза. Я знал не намного больше, чем они. Я мог только выразить надежду, что наши усилия помочь жертвам аварии будут способствовать улучшению отношений между США и СССР. Чернобыльская трагедия ярко продемонстрировала необходимость сотрудничества и взаимопонимания между нашими странами. Я подчеркнул необходимость новой встречи на высшем уровне президента Рейгана с Михаилом Горбачёвым с целью возродить «дух Женевы», рождённый во время их «темпераментного разговора» во время первой встречи на высшем уровне в ноябре 1985 года. Я надеялся, что помощь докторов поможет смягчить перепалку между нашими странами в 1986 году.
Но важнее всего было просто оказать помощь попавшим в беду людям. Я чувствовал, что, если можно хоть чем-нибудь помочь в борьбе с последствиями катастрофы, я должен это сделать.
В Москве я хотел прямо ехать в больницу № 6, чтобы встретиться с американскими докторами и больными, но советские представители отнеслись к моей идее весьма отрицательно. Они хмурились и отрицательно качали головами. Казалось, они боялись, что я могу подхватить какую-нибудь болезнь или получить дозу радиации от облучённых, что иногда случается.
«Вы должны понять, д-р Хаммер, это абсолютно невозможно», - говорили они.
Ни один чиновник в мире не может сравниться с советским, когда тот полон решимости противодействовать вашей воле. К счастью, у меня есть преимущество - в течение почти десятилетней деловой деятельности в Москве в двадцатые годы я научился бороться с русской бюрократической системой за десятки лет до рождения сегодняшних чиновников. Я знаю все стратегические приёмы, начиная с уговоров и лести и кончая угрозами и скандалом. Иногда единственный путь борьбы с советской бюрократией - это скрестить шпаги и бороться до победы.
Это был как раз такой случай.
«Если вы не пустите меня в больницу, - сказал я, - я приеду и буду сидеть у порога до тех пор, пока вы меня не впустите».
Сломав таким образом лёд, я прибег ещё к одному приёму. Один из самых эффективных способов борьбы с советской бюрократией заключается в обращении к вышестоящему начальству через головы мелких чиновников. Я попросил о помощи моего друга Анатолия Добрынина. И проблема была решена. Когда меня привезли в больницу № 6, у входа нас ожидал замминистра здравоохранения Олег Щепин.
Главный врач больницы, представительный доктор по имени Ангелина Гуськова, подошла и обняла меня. И между нами моментально установилось полное взаимопонимание. Профессор гематологии доктор Баранов надел на меня стерильную одежду - маску, шапку, халат и тапочки - и провёл по палатам. Больница была идеально чистой и удивительно хорошо оборудованной, но моё внимание было сосредоточено на больных.
Большинство составляли мужчины: охрана и сотрудники чернобыльского атомного реактора. Некоторые были пожарниками - они старались унять огонь и предотвратить катастрофу. Один был врачом, который, рискуя жизнью, вызвался помочь жертвам на месте аварии, как только она произошла.
Некоторые выглядели совсем неплохо, однако другие производили ужасное впечатление. Говоря по-русски, я старался подбодрить и поддержать их. Я сказал, что мы из Соединённых Штатов и что они получают самую лучшую медицинскую помощь в мире. Некоторые умоляли о помощи, стараясь поймать мою руку. Я призывал их к мужеству: всё, что только можно было сделать, чтобы помочь им, уже делается. Но они так и не отпускали моей руки. Зная, что, несмотря на героические усилия докторов, многие из них не выживут, я с трудом сдерживал слёзы. Мне пришлось отвернуться и выйти из комнаты .
14 мая Михаил Горбачёв впервые выступил перед советским народом по телевидению с рассказом о чернобыльском несчастье. Подробно описав, что произошло и какие меры принимаются для борьбы с последствиями катастрофы, он сказал:
«Мы выражаем добрые чувства зарубежным учёным и специалистам, которые проявили готовность оказать содействие в преодолении последствий аварии. Хочу отметить участие американских медиков Р. Гейла и П. Тарасаки в лечении больных, а также поблагодарить деловые круги тех стран, которые быстро откликнулись на нашу просьбу о закупке некоторых видов техники, материалов, медикаментов».
Было очень приятно услышать эти слова, но затем он обрушился на западные правительства и американскую прессу за «разнузданную антисоветскую кампанию». «O чём только ни говорилось и ни писалось в эти дни - «о тысячах жертв», «братских могилах погибших», «вымершем Киеве», о том, что «вся земля Украины отравлена», и т. п. и т. д.»
Слушая эти обвинения, летящие по радиоволнам мира, я чувствовал себя глубоко несчастным. Война слов между СССР и США толкала нас к новым рубежам злобы и подозрительности. Очевидно, у Горбачёва были причины для недовольства западной прессой, однако у Запада тоже были причины недовольства Советским Союзом. Политбюро, безусловно, слишком поздно оповестило мир о потенциальной опасности чернобыльской катастрофы.
Однако взаимные оскорбления и обвинения нам не помогут. Мир находится под угрозой того, что может быть названо чернобыльским синдромом. Аварии на атомных электростанциях, как и угрозу ядерной войны, можно предотвратить путём сотрудничества, а не оскорблений.
По приезде в Москву я послал Горбачёву записку через Анатолия Добрынина, надеясь получить интервью. Вскоре я получил ответ от одного из его помощников, что из-за чрезмерной занятости он, к сожалению, не сможет выделить для меня время.
15 мая мы с Гейлом должны были выступать на пресс-конференции в пресс-центре министерства иностранных дел перед 400 представителями мировой прессы. Для Боба это было первое публичное выступление после приезда в Москву.
Во время пресс-конференции мне передали записку. Заместитель министра иностранных дел Александр Бессмертных просил меня подойти к телефону. Я покинул сцену и взял трубку. Мне сообщили, что Генеральный секретарь Горбачёв хочет встретиться со мной в пять часов и просит привезти с собой д-ра Гейла. Вернувшись на сцену, я передал записку Гейлу, который объявил о приглашении представителям прессы.
На этой конференции слова Боба прозвучали трогательно и сдержанно. Должно быть, ему было очень трудно после многочасовой изнурительной работы без привычки выступать перед софитами, телевизионными камерами и массой репортёров. Он объявил о договорённости с советскими руководителями опубликовать подробное описание заболеваний и методов лечения жертв Чернобыля в медицинских журналах, чтобы поделиться с учёными мира этим печальным опытом. Он также сделал заявление, от которого кровь стыла в жилах: «Мы с трудом справляемся, - сказал он, - оказывая помощь трёмстам жертвам аварии атомного реактора. Теперь совершенно очевидно, насколько мы не подготовлены к оказанию помощи жертвам атомной атаки или термоядерной войны».
Когда настала моя очередь, меня попросили рассказать о том, как я решил оказать помощь русским и сколько это стоило. Я объяснил, что Советское правительство предложило возместить все мои затраты, но я решил считать свою помощь подарком советскому народу.
Прямо с пресс-конференции мы с Бобом поехали на открытие выставки, а оттуда - в Кремль, в лимузине Анатолия Добрынина. Сопровождавший нас милиционер перекрывал поток транспорта, чтобы дать нам возможность проехать в Кремль.
Мы прибыли в Кремль точно в пять часов вечера, но немного задержались из-за очень медленного лифта - я помнил его ещё со времени Ленина. Нас проводили на четвёртый этаж в кабинет Горбачёва, где нас встретил сам Генеральный секретарь. Поскольку мы встречались раньше и знали друг друга, он сначала приветствовал меня, а затем д-ра Гейла, после чего мы все сели за длинный стол у него в кабинете.
Разговаривая через переводчика, Горбачёв поблагодарил нас с Гейлом и сказал, что Советский Союз найдёт способ выразить свою благодарность за усилия Боба и группы докторов. Затем, несмотря на то что он не повысил голоса, тон его стал более мрачным. Примерно в течение пяти минут Горбачёв говорил без конспекта очень быстро и с большой силой.
«Что это за люди, ваши западные правительства и пресса? Воспользоваться человеческой трагедией в масштабах Чернобыля? - задавал он риторические вопросы. - Чего ваша администрация старается добиться? Меня критикуют за то, что я не объявил об аварии немедленно. Я сам не знал, насколько она серьёзна, пока не послал туда специальную комиссию. Местное руководство скрыло от меня полную картину и будет за это наказано. Как только я получил информацию, я немедленно сообщил об известных мне фактах».
Он сказал, что только что вернулся с заседания Политбюро, где обсуждалась проблема Чернобыля. «Мой портфель полон писем и телеграмм от советских людей со всех концов страны с предложениями помощи и денег. Некоторые предлагают всю зарплату и согласны приютить жертв Чернобыля в своих домах. У меня здесь есть даже два письма от американцев».
Он открыл портфель и показал эти письма. К обоим были прикреплены банкноты. Одно было от пожилой женщины из Нью-Йорка, в него была вложена пятидолларовая бумажка. Второе - от другой женщины, с десятью долларами.
Улыбнувшись, Горбачёв сказал: «Очевидно, она богаче первой. Но им обеим далеко до вас, д-р Хаммер», - добавил он.
Затем он вернулся к урокам Чернобыля. «Это несчастье подчёркивает опасность атомной войны и использования ядерного оружия в космосе», - сказал он, возвращаясь к вопросу «звёздных войн», который так тревожит Советский Союз. «Страшно даже подумать о возможности Чернобыля в космосе. Если Америка запустит в космос подобное оружие, Советский Союз сделает то же. Мир превратится в сумасшедший дом».
Я внимательно слушал его длинную речь. Немного позже мне представился случай отвлечь его мысли от корреспондентов и Чернобыля. «Не кажется ли вам, что авария в Чернобыле открывает путь к возобновлению переговоров о встрече на высшем уровне?» - сказал я.
Горбачёв напомнил, что уже встречался с Рейганом в Женеве. «Встреча с целью «знакомства» имела большое значение, - отметил он. - Однако следующая встреча должна быть более продуктивной. Каждый из нас должен привезти домой что-то положительное».
Он перечислил вопросы, которые могли бы лечь в основу встречи на высшем уровне:
1. Запрещение ядерных испытаний.
2. Ратификация Договора ОСВ-2.
3. Немедленное сокращение на пятьдесят процентов ядерных вооружений.
«Чернобыль предоставляет нам эту возможность», - сказал я. Я повторил, что Рональд Рейган хочет войти в историю как президент, добившийся успеха. Но это возможно, только обеспечив продолжительный мир с Советским Союзом. К сожалению, некоторые из окружения президента не хотят, чтобы следующая встреча на высшем уровне вообще состоялась.
Я посоветовал Горбачёву обратиться непосредственно к Рейгану в обход этих людей. Я нарисовал ему картину: Горбачёв и Рейган, прогуливаясь вдвоём в Кемп-Дэвиде, сами находят решение важнейших вопросов. Я также описал Горбачёву возможность выступления перед конгрессом, где он был бы тепло принят.
«Американская администрация ведёт себя так, как будто я должен приехать в Вашингтон на встречу на высшем уровне, что бы ни произошло, - ответил он. - Но ведь это не так!» Он сказал, что готов ждать. Я настоятельно советовал организовать встречу между государственным секретарём Джорджем Шульцем и советским министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе для подготовки его встречи с Рейганом. «Что может быть лучше, чем встреча в День Благодарения, день, который все американцы ассоциируют с миром?» - сказал я.
Меня поддержал Боб Гейл. Он сказал, что трагедия в Чернобыле и потенциальная разрушительная способность ядерного оружия произвели огромное впечатление, поэтому сегодня самый подходящий момент для более энергичной инициативы в борьбе за мир, пока не забыты уроки Чернобыля.
Теперь все говорили с большим чувством. В заключение я сказал: «Господин Генеральный секретарь, я надеюсь дожить до того времени, когда будет найден метод лечения рака - как председатель президентского комитета по борьбе с раком я верю, что этот момент не за горами, - и когда в мире наступит пора мира. И если я могу сделать хоть что-нибудь, чтобы ускорить осуществление этих двух целей, я буду считать, что моя жизнь не прошла даром».
Горбачёв тепло улыбнулся и сказал: «Доктор Хаммер, вы - неисправимый оптимист. Я тоже надеюсь, что эти события произойдут в ваше время».
Он пожелал нам всего хорошего и снова поблагодарил. Встреча продолжалась один час пять минут.
Перед отъездом из Москвы утром в пятницу 16 мая Боб Гейл снова поехал в больницу № 6, чтобы попрощаться. Русские доктора обнимали его со всей теплотой коллег, вместе борющихся за жизнь человека. Их глаза наполнились слезами.
Мы все в изнеможении свалились в самолёте «ОКСИ-1»: Френсис и я, Боб и Тамар Гейл, Яир Рейзнер и мои сотрудники. Дик Чамплин остался в Москве, чтобы докончить работу. По дороге в Лондон мы отпраздновали моё 88-летие икрой, столичной водкой и традиционным пирогом.
Наше появление в Лос-Анджелесе вызвало огромный интерес прессы. Местные телевизионные станции организовали передачу из аэропорта. Боб Гейл, который к этому времени научился обращаться с прессой, не уставал подчёркивать, что важнейшим уроком Чернобыля является необходимость для всех людей мира объединить свои усилия, чтобы предотвратить подобные катастрофы в будущем.
Нам представилась возможность ещё раз подчеркнуть важность этого урока через неделю. 23 мая Боб Гейл, Поль Тарасаки, Ричард Чамплин и я прилетели в Вашингтон на встречу с государственным секретарём США Джорджем Шульцем, который тепло поблагодарил нас за наши усилия, однако выразил разочарование по поводу того, что русские отказались принять помощь от американского правительства. Он знал, что Гейл в скором времени возвращается в Москву для продолжения работы с жертвами Чернобыля и что я надеялся вскоре снова увидеть Горбачёва. Он попросил нас передать русским следующее: «Необходимо понять, что американское правительство не контролирует американскую прессу. Если русских привело в негодование описание чернобыльской трагедии в американской прессе, они не должны думать, что газеты выражали точку зрения правительства».
Мы сфотографировались, и доктора ушли. Я остался, чтобы поговорить наедине с Джорджем Шульцем и Марком Палмером, бывшим в то время заместителем государственного секретаря по Советскому Союзу, а позже ставшим послом США в Венгрии.
Я рассказал им более подробно о разговоре с Горбачёвым, передав поставленные им условия организации следующей встречи на высшем уровне. Джордж Шульц сказал, что ему бы очень хотелось, чтобы Горбачёв организовал предложенную мной встречу между ним и Шеварднадзе для согласования повестки дня осенней встречи на высшем уровне. Я снова подчеркнул необходимость обсуждения уроков Чернобыля. Только международное сотрудничество, возглавляемое США и СССР, может помочь избежать повторения катастрофы на одной из сотен атомных станций мира.
В общей картине отношений между СССР и США работа группы Гейла в Москве в больнице № 6, возможно, была лишь одним небольшим шагом в сторону мира. Но этот шаг был сделан, были сохранены жизни людей, которые иначе погибли бы. Русские и американцы работали бок о бок, что привело к взаимному уважению и симпатии. Был заложен фундамент для обмена научной и медицинской информацией, что, возможно, поможет понять и избежать повторения подобных катастроф в будущем.
Кроме того, мы доказали, что отдельные личности могут менять ход истории. Первоначальной реакцией на события в Чернобыле были страх и злоба. Перед лицом почти повсеместной критики Советский Союз мог бы отказаться предоставить информацию о несчастном случае, однако после принятия Горбачёвым нашего предложения о приезде д-ра Гейла настроение советского руководства начало меняться. Советский Союз понял необходимость рассказать всю историю как ради собственных граждан, так и ради всего мира. В конце лета в Вене было проведено беспрецедентное международное обсуждение аварии. Вполне возможно, что, не получив протянутой с Запада руки помощи, Советский Союз не согласился бы на откровенный разговор с миром.
В июне 1986 года Гейл вернулся в Москву, чтобы проведать своих пациентов, четверо из которых в момент написания этих строк живы. Это составляет около тридцати пяти процентов выживания, что Боб считает хорошим результатом, особенно принимая во внимание задержку с операциями, трудности с выбором подходящих доноров в столь короткий срок и тот факт, что русские сами решали, кого оперировать. Кроме того, он поехал с визитом в Чернобыль и Киев и подписал договор об учреждении частного Центра Арманда Хаммера по изучению атомной энергии и здоровья, который будет работать под его и моим руководством. В работе центра будут принимать участие заслуженные учёные в области эпидемиологии и изучения последствий облучения. Центр будет изучать опасность заболевания раком и другими болезнями в течение всей жизни тысяч людей, подвергшихся радиации во время чернобыльской катастрофы. Мы пригласили правительственные организации и Академию наук США принять участие в его работе. Первая встреча консультативной группы учёных из различных стран была проведена в моём кабинете 8 июля 1986 года и прошла с большим успехом.
В середине июля я тоже посетил Чернобыль. Мне хотелось самому посмотреть на причинённые разрушения. Два воспоминания об этой поездке будут всегда жить в моей памяти. Одно - это вид из вертолёта при приближении к чернобыльскому реактору, который больше всего напоминал место взорвавшейся бомбы. Второе связано с тем, что я увидел, когда мы продолжили наш полёт к расположенному неподалёку городу Припять. Огромные жилые массивы стояли как стражи в обезлюдевшем городе. Кругом не было никаких признаков жизни. На верёвках сушилось бельё, копны сена стояли в полях, автомобили на улицах - и никого, кто бы мог воспользоваться всем этим. Ни кошек, ни собак. Министр здравоохранения Украины Анатолий Ефимович Романенко, сопровождавший нас с Бобом, рассказал, что раньше здесь были богатые животноводческие фермы. А теперь под нами простиралась зловещая неподвижная безжизненная равнина.
Мне на ум пришло сравнение с местностью после взрыва нейтронной бомбы, этого «чудесного» оружия, предназначенного для уничтожения жизни и сохранения архитектурных памятников. Для меня это - олицетворение величайшей человеческой глупости, и я могу только надеяться, что Припять близ Чернобыля останется памятником того, что никогда не должно произойти.
=================================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
===================
Он выразил глубокую признательность за проявленное ими сочувствие, понимание и быструю конкретную помощь в связи с постигшей советских людей бедой - аварией на Чернобыльской АЭС.
В поступке А. Хаммера и Р. Гейла, подчеркнул М. С. Горбачев, советские люди видят пример того, как должны были бы строиться отно шения между двумя великими народами при наличии политической мудрости и воли у руководства обеих стран.
(Из сообщения ТАСС )
Чернобыль-1986. Из книги американского бизнесмена Арманда Хаммера «Мой век - двадцатый. Пути и встречи» (М.: Прогресс, 1988):
Каким-то неведомым образом злополучный взрыв советского ядерного реактора в Чернобыле в 80 милях от Киева замкнул круг моей сознательной жизни. Я вновь оказался в роли поставщика медикаментов попавшей в беду России, точно так же, как когда впервые приехал в эту страну в июле 1921 года.
Получив диплом доктора, в 1921 году я отправился в Россию, чтобы помочь жертвам голода и эпидемии тифа на Урале. За поставку зерна для голодавших я заслужил личную благодарность и покровительство Ленина.
Через 65 лет, в мае 1986 года, мне снова представилась возможность оказать русским помощь после ужасной катастрофы в Чернобыле. В этот раз я организовал приезд в СССР четырёх самых лучших специалистов Запада по борьбе с последствиями облучения и отправку на миллион долларов медикаментов. Узнав об этом, Генеральный секретарь Михаил Горбачёв пригласил нас к себе и поблагодарил от имени советского народа.
Сходство этих событий поразительно.
Всё началось в понедельник 28 апреля 1986 года. Я был в Вашингтоне на открытии в Национальной галерее выставки советских картин импрессионистов и постимпрессионистов. Это был первый крупный культурный обмен после встречи на высшем уровне в Женеве Рейгана и Горбачёва в ноябре 1985 года, организованной при моём участии.
В этот день в американскую прессу сначала медленно, а потом мощным потоком прорвались новости из Европы о ядерной катастрофе на Украине. Поступавшие сведения были противоречивыми и неполными. Пресса заговорила о том, что в одном из атомных реакторов, возможно, произошло расплавление стержня, и скоро стало ясно, что случилась крупная катастрофа.
Во вторник утром 29 апреля мне сообщили по телефону в отель, что со мной пытается срочно связаться д-р Роберт Гейл.
Я был знаком с Бобом Гейлом лично и знал о его выдающейся репутации в области пересадки спинного мозга для лечения лейкемии. Поскольку я являюсь председателем президентской комиссии по борьбе с раковыми заболеваниями, мне было известно, что д-р Гейл возглавляет Отделение по пересадке спинного мозга Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе и является председателем Международной картотеки для пересадки спинного мозга в Милуоки - организации, которая имеет хранящиеся в компьютере списки потенциальных доноров спинного мозга в 128 центрах, разбросанных по всему миру.
Я немедленно связался с ним по телефону.
Боб Гейл не тратил времени понапрасну. Он быстро объяснил, что пересадка спинного мозга - это единственный шанс спасти жизнь жертвам радиации в Чернобыле. Одна из целей создания Международной картотеки для пересадки спинного мозга и заключается в быстрой реакции в случае подобных катастроф. В картотеке хранится список 50 - 100 тысяч доноров-добровольцев, живущих в основном в Соединённых Штатах, Западной Европе и в Скандинавии.
«Если человек подвергается большим дозам радиации, - объяснил Гейл, - его спинной мозг теряет способность вырабатывать кровяные тельца. Те, кто получил большие дозы радиации и остался в живых, обречены на смерть в течение 2 - 4 недель из-за нарушения функций спинного мозга. Единственный способ их спасти - это определить степень их облучения и произвести пересадку спинного мозга».
Боб предложил себя и картотеку в распоряжение русских. Он знал, что правительство Соединённых Штатов уже предлагало Советскому Союзу помощь, однако это предложение было отклонено так же, как и предложения других правительств. С моими контактами в СССР, не могу ли я помочь?
Я обещал сделать всё возможное. Я знал Горбачёва и решил передать ему предложение Гейла.
Немедленно составив письмо Горбачёву, я отправил его Олегу Соколову, исполняющему обязанности посла СССР в Вашингтоне. Кроме того, я послал это письмо телексом Анатолию Добрынину, бывшему послу в США, ставшему теперь секретарём ЦК КПСС, с просьбой как можно быстрее передать его Горбачёву.
Объяснив важность пересадки спинного мозга и сущность предложения д-ра Гейла, я писал:
«Доктор Гейл готов немедленна приехать в Советский Союз для встречи с советскими специалистами по лечению жертв радиации и гематологами для оценки положения и принятия решения об оптимальных мерах, с помощью которых можно надеяться на спасение жизней людей, пострадавших во время аварии. Д-р Гейл может вылететь из Лос-Анджелеса завтра в три часа дня (в среду 30 апреля) и прибыть в Москву в шесть часов вечера в четверг 1 мая. Я беру на себя все расходы, связанные с его усилиями спасти жизнь подвергшихся радиации граждан».
Прежде чем отправить письмо, я позвонил нескольким влиятельным друзьям в госдепартаменте, чтобы рассказать о своём предложении и убедиться, что мои действия не противоречат их планам. Они восприняли моё сообщение с энтузиазмом и посоветовали как можно быстрее приступать к делу.
Первый ответ пришёл очень быстро. В тот же вечер мне из Нью-Йорка позвонил Юрий Дубинин, советский представитель в ООН, который вскоре стал следующим советским послом в США, и выразил поддержку нашего предложения. Я также рассказал о наших усилиях четырём сенаторам - Тэду Стивенсу, Ричарду Лугару, Клэйборну Пэлу и Альберту Гору-младшему - членам группы наблюдателей на Женевских переговорах по разоружению, - и они не только от всего сердца поддержали наш план, но и на следующее утро послали письмо от своего собственного имени исполняющему обязанности государственного секретаря Джону Уайтхеду с просьбой поддержать нас.
После звонка Дубинина прошло некоторое время. Оставалось только ждать. Вечером 30 апреля я сидел рядом с Уайтхедом на открытии Советской выставки в Национальной галерее. Он сказал, что поддерживает мои усилия. К нам подходили представители советского посольства и тепло выражали свою поддержку. Однако ответа так и не было.
Церемония открытия была омрачена новостями из Чернобыля, все в Вашингтоне, да и в мире, со страхом ждали следующих новостей, чувствуя себя беспомощными перед лицом этой катастрофы, такой далёкой и одновременно так непосредственно касающейся всего мира.
Наконец, утром 1 мая, через 48 часов после отправки письма, пришёл ответ. Олег Соколов позвонил мне домой в Лос-Анджелес - Советское правительство принимает моё предложение и просит немедленно приступить к его исполнению.
«Конечно, мы возвратим вам все затраты», - сказал он.
«Мы поговорим об этом позже»,- ответил я.
Соколов позвонил также д-ру Гейлу. «Что мне нужно делать, чтобы получить визу?» - спросил меня д-р Гейл.
«O визе не беспокойтесь, - ответил я. - Она будет ждать вас в аэропорту». Те, кто знаком с русскими порядками, поймёт, какая оперативность была проявлена в этом случае.
Чтобы ускорить отъезд Гейла, мои сотрудники связались с представителями авиакомпании «Люфтганза». Из Лос-Анджелеса он должен был лететь во Франкфурт, а там пересесть на самолёт, направляющийся в Москву. Его путешествие началось в три часа дня.
Я дал Гейлу все свои телефоны, включая неопубликованные домашние номера, и попросил при необходимости звонить днём и ночью. «Я бы хотел воспользоваться вашим разрешением, - сказал он, - но меня предупредили, что на связь из Москвы с Америкой уходит до 12 часов».
«Звоните из нашей московской конторы, - ответил я, - оттуда вы сможете прямо набирать номер, а я предупрежу сотрудников, чтобы они предоставляли вам телефон в любое время дня и ночи и помогли с транспортом и переводчиками».
Боб получил также все номера Ричарда Джейкобса, вице-президента фирмы «Оксидентал петролеум» и моего ассистента. Работающий круглые сутки коммутатор фирмы «Оксидентал петролеум» получил инструкции соединять нас с д-ром Гейлом, где бы мы ни были, в любое время дня и ночи. Мой домашний телефон соединён с конторой, а специальная система прямой связи позволяет переключать каждый звонок на любой телефон в Соединённых Штатах.
В последующие недели некоторые хозяйки в Лос-Анджелесе очень удивлялись, когда в середине вечера в их доме звонил телефон и вежливый голос просил передать трубку мне или Ричарду для разговора с Москвой.
Первый телефонный звонок раздался, как только Боб попал в свой номер в гостинице «Советская». В это время в Лос-Анджелесе было раннее утро, и я работал в моей домашней библиотеке над последней главой этих мемуаров.
Боб не знал, чего ожидать, и боялся, что его встретят сдержанно или с подозрением. По крайней мере он ждал трудностей с языком и связью. Но его страхи были напрасны. Представители Министерства здравоохранения встретили его с распростёртыми объятиями и немедленно повезли в московскую больницу № 6. В этой больнице общего профиля на тысячу мест имеется крупное отделение для лечения лейкемии. Сюда и привезли триста человек, подвергшихся радиации в Чернобыле. У Боба не возникло трудностей при общении с русскими докторами - многие говорили по-английски, да и специальная терминология на обоих языках звучит примерно одинаково.
Ко времени разговора со мной Боб смог оценить обстановку и наметить план действий.
Триста человек в больнице № 6 страдали от первых симптомов радиации в результате аварии в чернобыльском реакторе. Тридцать пять были в критическом положении, тринадцать из них нуждались в пересадке спинного мозга. Остальные двадцать два были в таком плохом состоянии, что даже пересадка мозга не смогла бы их спасти.
Предстояла огромная работа, нельзя было терять ни минуты. «Мне здесь необходима помощь, - сказал Боб. - Лучшие доктора».
«Дайте мне их имена, и мы их пришлём».
Мы немедленно связались с д-ром Полем Тарасаки, известным в мире специалистом по определению типа ткани из Лос-анджелесского университета, д-ром Ричардом Чамплином, коллегой Гейла по работе в Лос-анджелесском университете, и д-ром Яиром Рейзнером, израильским учёным из Института Вайсмана в Риховоте, который в это время был в командировке в нью-йоркском Центре по борьбе с раком. Они согласились немедленно выехать в Москву. «Не беспокойтесь по поводу виз, - сказал я, - Они будут ожидать вас в аэропорту».
Покупая для них билеты в авиакомпании «Люфтганза», Рику Джейкобсу пришлось заплатить около восьми тысяч долларов карточкой «Америкэн экспресс». Только на получение разрешения на оплату такой большой суммы ушло около сорока минут.
Д-р Рейзнер, специалист по обработке спинного мозга до пересадки его больному с целью предотвращения отторжения, испытывал понятное беспокойство. Пожалуй, он был единственным израильтянином, совершавшим поездку в Москву без визы. Однако все его страхи рассеялись, когда русские коллеги тепло встретили его в Москве.
Гейл передал также длинный список нужных ему медикаментов и оборудования, которые мы отправили в Москву, организовав их закупку в 15 различных странах. Самыми крупными были три машины для отделения кровяных телец и одна - для их счёта. Авиакомпания «Люфтганза» оказала неоценимую помощь в организации поставок этих медикаментов и оборудования в Москву, отправляя их на первых же рейсовых самолётах. Вскоре доктора были готовы начать работу.
Четыре американца и их русские коллеги работали день и ночь в течение двух недель, стараясь спасти больных, которым была назначена пересадка спинного мозга. Никогда раньше подобные операции не выполнялись в таком количестве. Гейл собственноручно сделал все тринадцать пересадок, солидное количество, если учесть, что в нормальную рабочую неделю ему редко приходится делать больше двух - четырёх. В работе ему помогали д-р Чамплин и русские специалисты.
Поскольку у русских не было достаточно хорошо оборудованной лаборатории для определения типа тканей, д-ру Тарасаки пришлось создать такую лабораторию на месте из присланного нами оборудования и обучить русских на нём работать. В московских больницах он нашёл своих бывших студентов из Лос-анджелесского университета и также привлёк их к работе.
Каждый день Гейл звонил мне и Рику Джейкобсу и передавал новые списки. Зачастую его звонки раздавались среди ночи или перед рассветом. Одновременно мы старались не запускать обычную работу, поэтому в эти дни нам с Риком приходилось работать днём и ночью, и, если нам удавалось поспать три-четыре часа за ночь, мы считали, что нам повезло.
Некоторые просьбы доктора Гейла были личными. Он попросил прислать в Москву его жену Тамар, у которой был израильский паспорт. Госпожа Гейл выехала в Москву в тот самый день, когда Боб высказал нам эту просьбу. Он также просил прислать некоторые вещи домашнего обихода. Американские доктора расстраивались оттого, что у их советских коллег была привычка тратить много времени на обед, поэтому они быстро перешли на бутерброды, которые брали с собой в госпиталь. Скучали по американским бубликам и элю. Рик организовал доставку им корзины продуктов через нашу лондонскую контору.
12 мая я отправился в Москву. Коллекция моих картин «Пять веков живописи» была отправлена в Советский Союз в марте и демонстрировалась в ленинградском Эрмитаже одновременно с демонстрацией советских картин в Национальной галерее в Вашингтоне. В мае выставка моей коллекции открывалась в новом московском Государственном музее искусств. Я давно обещал присутствовать на открытии выставки в Москве. Кроме того, это был отличный повод повидать Боба и узнать, не могу ли я ещё чем-нибудь помочь самоотверженно работающей группе докторов.
Ящики с медикаментами и оборудованием были загружены в трюмы моего самолёта «ОКСИ-1», «Боинга-727», сделанного по специальному заказу и оборудованного дополнительными топливными баками для дальних перелётов. Десятки репортёров радио и телевидения пришли провожать нас в Лос-анджелесский аэропорт, в ангар для частных самолётов.
Репортёры хотели узнать новости о катастрофе, немногие подробности о которой просочились из Советского Союза. Я знал не намного больше, чем они. Я мог только выразить надежду, что наши усилия помочь жертвам аварии будут способствовать улучшению отношений между США и СССР. Чернобыльская трагедия ярко продемонстрировала необходимость сотрудничества и взаимопонимания между нашими странами. Я подчеркнул необходимость новой встречи на высшем уровне президента Рейгана с Михаилом Горбачёвым с целью возродить «дух Женевы», рождённый во время их «темпераментного разговора» во время первой встречи на высшем уровне в ноябре 1985 года. Я надеялся, что помощь докторов поможет смягчить перепалку между нашими странами в 1986 году.
Но важнее всего было просто оказать помощь попавшим в беду людям. Я чувствовал, что, если можно хоть чем-нибудь помочь в борьбе с последствиями катастрофы, я должен это сделать.
В Москве я хотел прямо ехать в больницу № 6, чтобы встретиться с американскими докторами и больными, но советские представители отнеслись к моей идее весьма отрицательно. Они хмурились и отрицательно качали головами. Казалось, они боялись, что я могу подхватить какую-нибудь болезнь или получить дозу радиации от облучённых, что иногда случается.
«Вы должны понять, д-р Хаммер, это абсолютно невозможно», - говорили они.
Ни один чиновник в мире не может сравниться с советским, когда тот полон решимости противодействовать вашей воле. К счастью, у меня есть преимущество - в течение почти десятилетней деловой деятельности в Москве в двадцатые годы я научился бороться с русской бюрократической системой за десятки лет до рождения сегодняшних чиновников. Я знаю все стратегические приёмы, начиная с уговоров и лести и кончая угрозами и скандалом. Иногда единственный путь борьбы с советской бюрократией - это скрестить шпаги и бороться до победы.
Это был как раз такой случай.
«Если вы не пустите меня в больницу, - сказал я, - я приеду и буду сидеть у порога до тех пор, пока вы меня не впустите».
Сломав таким образом лёд, я прибег ещё к одному приёму. Один из самых эффективных способов борьбы с советской бюрократией заключается в обращении к вышестоящему начальству через головы мелких чиновников. Я попросил о помощи моего друга Анатолия Добрынина. И проблема была решена. Когда меня привезли в больницу № 6, у входа нас ожидал замминистра здравоохранения Олег Щепин.
Главный врач больницы, представительный доктор по имени Ангелина Гуськова, подошла и обняла меня. И между нами моментально установилось полное взаимопонимание. Профессор гематологии доктор Баранов надел на меня стерильную одежду - маску, шапку, халат и тапочки - и провёл по палатам. Больница была идеально чистой и удивительно хорошо оборудованной, но моё внимание было сосредоточено на больных.
Большинство составляли мужчины: охрана и сотрудники чернобыльского атомного реактора. Некоторые были пожарниками - они старались унять огонь и предотвратить катастрофу. Один был врачом, который, рискуя жизнью, вызвался помочь жертвам на месте аварии, как только она произошла.
Некоторые выглядели совсем неплохо, однако другие производили ужасное впечатление. Говоря по-русски, я старался подбодрить и поддержать их. Я сказал, что мы из Соединённых Штатов и что они получают самую лучшую медицинскую помощь в мире. Некоторые умоляли о помощи, стараясь поймать мою руку. Я призывал их к мужеству: всё, что только можно было сделать, чтобы помочь им, уже делается. Но они так и не отпускали моей руки. Зная, что, несмотря на героические усилия докторов, многие из них не выживут, я с трудом сдерживал слёзы. Мне пришлось отвернуться и выйти из комнаты .
14 мая Михаил Горбачёв впервые выступил перед советским народом по телевидению с рассказом о чернобыльском несчастье. Подробно описав, что произошло и какие меры принимаются для борьбы с последствиями катастрофы, он сказал:
«Мы выражаем добрые чувства зарубежным учёным и специалистам, которые проявили готовность оказать содействие в преодолении последствий аварии. Хочу отметить участие американских медиков Р. Гейла и П. Тарасаки в лечении больных, а также поблагодарить деловые круги тех стран, которые быстро откликнулись на нашу просьбу о закупке некоторых видов техники, материалов, медикаментов».
Было очень приятно услышать эти слова, но затем он обрушился на западные правительства и американскую прессу за «разнузданную антисоветскую кампанию». «O чём только ни говорилось и ни писалось в эти дни - «о тысячах жертв», «братских могилах погибших», «вымершем Киеве», о том, что «вся земля Украины отравлена», и т. п. и т. д.»
Слушая эти обвинения, летящие по радиоволнам мира, я чувствовал себя глубоко несчастным. Война слов между СССР и США толкала нас к новым рубежам злобы и подозрительности. Очевидно, у Горбачёва были причины для недовольства западной прессой, однако у Запада тоже были причины недовольства Советским Союзом. Политбюро, безусловно, слишком поздно оповестило мир о потенциальной опасности чернобыльской катастрофы.
Однако взаимные оскорбления и обвинения нам не помогут. Мир находится под угрозой того, что может быть названо чернобыльским синдромом. Аварии на атомных электростанциях, как и угрозу ядерной войны, можно предотвратить путём сотрудничества, а не оскорблений.
По приезде в Москву я послал Горбачёву записку через Анатолия Добрынина, надеясь получить интервью. Вскоре я получил ответ от одного из его помощников, что из-за чрезмерной занятости он, к сожалению, не сможет выделить для меня время.
15 мая мы с Гейлом должны были выступать на пресс-конференции в пресс-центре министерства иностранных дел перед 400 представителями мировой прессы. Для Боба это было первое публичное выступление после приезда в Москву.
Во время пресс-конференции мне передали записку. Заместитель министра иностранных дел Александр Бессмертных просил меня подойти к телефону. Я покинул сцену и взял трубку. Мне сообщили, что Генеральный секретарь Горбачёв хочет встретиться со мной в пять часов и просит привезти с собой д-ра Гейла. Вернувшись на сцену, я передал записку Гейлу, который объявил о приглашении представителям прессы.
На этой конференции слова Боба прозвучали трогательно и сдержанно. Должно быть, ему было очень трудно после многочасовой изнурительной работы без привычки выступать перед софитами, телевизионными камерами и массой репортёров. Он объявил о договорённости с советскими руководителями опубликовать подробное описание заболеваний и методов лечения жертв Чернобыля в медицинских журналах, чтобы поделиться с учёными мира этим печальным опытом. Он также сделал заявление, от которого кровь стыла в жилах: «Мы с трудом справляемся, - сказал он, - оказывая помощь трёмстам жертвам аварии атомного реактора. Теперь совершенно очевидно, насколько мы не подготовлены к оказанию помощи жертвам атомной атаки или термоядерной войны».
Когда настала моя очередь, меня попросили рассказать о том, как я решил оказать помощь русским и сколько это стоило. Я объяснил, что Советское правительство предложило возместить все мои затраты, но я решил считать свою помощь подарком советскому народу.
Прямо с пресс-конференции мы с Бобом поехали на открытие выставки, а оттуда - в Кремль, в лимузине Анатолия Добрынина. Сопровождавший нас милиционер перекрывал поток транспорта, чтобы дать нам возможность проехать в Кремль.
Мы прибыли в Кремль точно в пять часов вечера, но немного задержались из-за очень медленного лифта - я помнил его ещё со времени Ленина. Нас проводили на четвёртый этаж в кабинет Горбачёва, где нас встретил сам Генеральный секретарь. Поскольку мы встречались раньше и знали друг друга, он сначала приветствовал меня, а затем д-ра Гейла, после чего мы все сели за длинный стол у него в кабинете.
Разговаривая через переводчика, Горбачёв поблагодарил нас с Гейлом и сказал, что Советский Союз найдёт способ выразить свою благодарность за усилия Боба и группы докторов. Затем, несмотря на то что он не повысил голоса, тон его стал более мрачным. Примерно в течение пяти минут Горбачёв говорил без конспекта очень быстро и с большой силой.
«Что это за люди, ваши западные правительства и пресса? Воспользоваться человеческой трагедией в масштабах Чернобыля? - задавал он риторические вопросы. - Чего ваша администрация старается добиться? Меня критикуют за то, что я не объявил об аварии немедленно. Я сам не знал, насколько она серьёзна, пока не послал туда специальную комиссию. Местное руководство скрыло от меня полную картину и будет за это наказано. Как только я получил информацию, я немедленно сообщил об известных мне фактах».
Он сказал, что только что вернулся с заседания Политбюро, где обсуждалась проблема Чернобыля. «Мой портфель полон писем и телеграмм от советских людей со всех концов страны с предложениями помощи и денег. Некоторые предлагают всю зарплату и согласны приютить жертв Чернобыля в своих домах. У меня здесь есть даже два письма от американцев».
Он открыл портфель и показал эти письма. К обоим были прикреплены банкноты. Одно было от пожилой женщины из Нью-Йорка, в него была вложена пятидолларовая бумажка. Второе - от другой женщины, с десятью долларами.
Улыбнувшись, Горбачёв сказал: «Очевидно, она богаче первой. Но им обеим далеко до вас, д-р Хаммер», - добавил он.
Затем он вернулся к урокам Чернобыля. «Это несчастье подчёркивает опасность атомной войны и использования ядерного оружия в космосе», - сказал он, возвращаясь к вопросу «звёздных войн», который так тревожит Советский Союз. «Страшно даже подумать о возможности Чернобыля в космосе. Если Америка запустит в космос подобное оружие, Советский Союз сделает то же. Мир превратится в сумасшедший дом».
Я внимательно слушал его длинную речь. Немного позже мне представился случай отвлечь его мысли от корреспондентов и Чернобыля. «Не кажется ли вам, что авария в Чернобыле открывает путь к возобновлению переговоров о встрече на высшем уровне?» - сказал я.
Горбачёв напомнил, что уже встречался с Рейганом в Женеве. «Встреча с целью «знакомства» имела большое значение, - отметил он. - Однако следующая встреча должна быть более продуктивной. Каждый из нас должен привезти домой что-то положительное».
Он перечислил вопросы, которые могли бы лечь в основу встречи на высшем уровне:
1. Запрещение ядерных испытаний.
2. Ратификация Договора ОСВ-2.
3. Немедленное сокращение на пятьдесят процентов ядерных вооружений.
«Чернобыль предоставляет нам эту возможность», - сказал я. Я повторил, что Рональд Рейган хочет войти в историю как президент, добившийся успеха. Но это возможно, только обеспечив продолжительный мир с Советским Союзом. К сожалению, некоторые из окружения президента не хотят, чтобы следующая встреча на высшем уровне вообще состоялась.
Я посоветовал Горбачёву обратиться непосредственно к Рейгану в обход этих людей. Я нарисовал ему картину: Горбачёв и Рейган, прогуливаясь вдвоём в Кемп-Дэвиде, сами находят решение важнейших вопросов. Я также описал Горбачёву возможность выступления перед конгрессом, где он был бы тепло принят.
«Американская администрация ведёт себя так, как будто я должен приехать в Вашингтон на встречу на высшем уровне, что бы ни произошло, - ответил он. - Но ведь это не так!» Он сказал, что готов ждать. Я настоятельно советовал организовать встречу между государственным секретарём Джорджем Шульцем и советским министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе для подготовки его встречи с Рейганом. «Что может быть лучше, чем встреча в День Благодарения, день, который все американцы ассоциируют с миром?» - сказал я.
Меня поддержал Боб Гейл. Он сказал, что трагедия в Чернобыле и потенциальная разрушительная способность ядерного оружия произвели огромное впечатление, поэтому сегодня самый подходящий момент для более энергичной инициативы в борьбе за мир, пока не забыты уроки Чернобыля.
Теперь все говорили с большим чувством. В заключение я сказал: «Господин Генеральный секретарь, я надеюсь дожить до того времени, когда будет найден метод лечения рака - как председатель президентского комитета по борьбе с раком я верю, что этот момент не за горами, - и когда в мире наступит пора мира. И если я могу сделать хоть что-нибудь, чтобы ускорить осуществление этих двух целей, я буду считать, что моя жизнь не прошла даром».
Горбачёв тепло улыбнулся и сказал: «Доктор Хаммер, вы - неисправимый оптимист. Я тоже надеюсь, что эти события произойдут в ваше время».
Он пожелал нам всего хорошего и снова поблагодарил. Встреча продолжалась один час пять минут.
Перед отъездом из Москвы утром в пятницу 16 мая Боб Гейл снова поехал в больницу № 6, чтобы попрощаться. Русские доктора обнимали его со всей теплотой коллег, вместе борющихся за жизнь человека. Их глаза наполнились слезами.
Мы все в изнеможении свалились в самолёте «ОКСИ-1»: Френсис и я, Боб и Тамар Гейл, Яир Рейзнер и мои сотрудники. Дик Чамплин остался в Москве, чтобы докончить работу. По дороге в Лондон мы отпраздновали моё 88-летие икрой, столичной водкой и традиционным пирогом.
Наше появление в Лос-Анджелесе вызвало огромный интерес прессы. Местные телевизионные станции организовали передачу из аэропорта. Боб Гейл, который к этому времени научился обращаться с прессой, не уставал подчёркивать, что важнейшим уроком Чернобыля является необходимость для всех людей мира объединить свои усилия, чтобы предотвратить подобные катастрофы в будущем.
Нам представилась возможность ещё раз подчеркнуть важность этого урока через неделю. 23 мая Боб Гейл, Поль Тарасаки, Ричард Чамплин и я прилетели в Вашингтон на встречу с государственным секретарём США Джорджем Шульцем, который тепло поблагодарил нас за наши усилия, однако выразил разочарование по поводу того, что русские отказались принять помощь от американского правительства. Он знал, что Гейл в скором времени возвращается в Москву для продолжения работы с жертвами Чернобыля и что я надеялся вскоре снова увидеть Горбачёва. Он попросил нас передать русским следующее: «Необходимо понять, что американское правительство не контролирует американскую прессу. Если русских привело в негодование описание чернобыльской трагедии в американской прессе, они не должны думать, что газеты выражали точку зрения правительства».
Мы сфотографировались, и доктора ушли. Я остался, чтобы поговорить наедине с Джорджем Шульцем и Марком Палмером, бывшим в то время заместителем государственного секретаря по Советскому Союзу, а позже ставшим послом США в Венгрии.
Я рассказал им более подробно о разговоре с Горбачёвым, передав поставленные им условия организации следующей встречи на высшем уровне. Джордж Шульц сказал, что ему бы очень хотелось, чтобы Горбачёв организовал предложенную мной встречу между ним и Шеварднадзе для согласования повестки дня осенней встречи на высшем уровне. Я снова подчеркнул необходимость обсуждения уроков Чернобыля. Только международное сотрудничество, возглавляемое США и СССР, может помочь избежать повторения катастрофы на одной из сотен атомных станций мира.
В общей картине отношений между СССР и США работа группы Гейла в Москве в больнице № 6, возможно, была лишь одним небольшим шагом в сторону мира. Но этот шаг был сделан, были сохранены жизни людей, которые иначе погибли бы. Русские и американцы работали бок о бок, что привело к взаимному уважению и симпатии. Был заложен фундамент для обмена научной и медицинской информацией, что, возможно, поможет понять и избежать повторения подобных катастроф в будущем.
Кроме того, мы доказали, что отдельные личности могут менять ход истории. Первоначальной реакцией на события в Чернобыле были страх и злоба. Перед лицом почти повсеместной критики Советский Союз мог бы отказаться предоставить информацию о несчастном случае, однако после принятия Горбачёвым нашего предложения о приезде д-ра Гейла настроение советского руководства начало меняться. Советский Союз понял необходимость рассказать всю историю как ради собственных граждан, так и ради всего мира. В конце лета в Вене было проведено беспрецедентное международное обсуждение аварии. Вполне возможно, что, не получив протянутой с Запада руки помощи, Советский Союз не согласился бы на откровенный разговор с миром.
В июне 1986 года Гейл вернулся в Москву, чтобы проведать своих пациентов, четверо из которых в момент написания этих строк живы. Это составляет около тридцати пяти процентов выживания, что Боб считает хорошим результатом, особенно принимая во внимание задержку с операциями, трудности с выбором подходящих доноров в столь короткий срок и тот факт, что русские сами решали, кого оперировать. Кроме того, он поехал с визитом в Чернобыль и Киев и подписал договор об учреждении частного Центра Арманда Хаммера по изучению атомной энергии и здоровья, который будет работать под его и моим руководством. В работе центра будут принимать участие заслуженные учёные в области эпидемиологии и изучения последствий облучения. Центр будет изучать опасность заболевания раком и другими болезнями в течение всей жизни тысяч людей, подвергшихся радиации во время чернобыльской катастрофы. Мы пригласили правительственные организации и Академию наук США принять участие в его работе. Первая встреча консультативной группы учёных из различных стран была проведена в моём кабинете 8 июля 1986 года и прошла с большим успехом.
В середине июля я тоже посетил Чернобыль. Мне хотелось самому посмотреть на причинённые разрушения. Два воспоминания об этой поездке будут всегда жить в моей памяти. Одно - это вид из вертолёта при приближении к чернобыльскому реактору, который больше всего напоминал место взорвавшейся бомбы. Второе связано с тем, что я увидел, когда мы продолжили наш полёт к расположенному неподалёку городу Припять. Огромные жилые массивы стояли как стражи в обезлюдевшем городе. Кругом не было никаких признаков жизни. На верёвках сушилось бельё, копны сена стояли в полях, автомобили на улицах - и никого, кто бы мог воспользоваться всем этим. Ни кошек, ни собак. Министр здравоохранения Украины Анатолий Ефимович Романенко, сопровождавший нас с Бобом, рассказал, что раньше здесь были богатые животноводческие фермы. А теперь под нами простиралась зловещая неподвижная безжизненная равнина.
Мне на ум пришло сравнение с местностью после взрыва нейтронной бомбы, этого «чудесного» оружия, предназначенного для уничтожения жизни и сохранения архитектурных памятников. Для меня это - олицетворение величайшей человеческой глупости, и я могу только надеяться, что Припять близ Чернобыля останется памятником того, что никогда не должно произойти.
=================================
Приглашаю всех в группы «ПЕРЕСТРОЙКА - эпоха перемен»
«Фейсбук»:
https://www.facebook.com/groups/152590274823249/
«В контакте»:
http://vk.com/club3433647
===================