Радует, что выжил, огорчает - что из ума. (с)
и в один день он понимает, что это конец: финита, the end, омега и много других названий. Он разбивает часы о кровати торец, тем самым не то что бы убивая время, но слегка его обезглавив.
Высаживает мяту в потресканном, глиняном горшке, попутно включая телевизор. Думает, что нужно было таки покупать хотя бы кота в мешке, а теперь уже все: затылок прилизан, воротник накрахмален, улыбка подвешена и уже ни вперед ни назад - словом, дело идет к повешению.
На экране пляшет Скворцов и еще, кажется, Алексеева. Это ни о чем ему не говорит - у него плохо с именами, названиями, номерами, буквами - словом, память рассеяна. Он уж не вспомнит, сколько стоили розы возле вокзала, с какой улыбкой она врала, с кем была и что напоследок сказала. Хотя, на ней, кажется, был вишнево-алый шарф и дешевенькое обручальное кольцо. Но, впрочем, какое это вообще имеет значение, если ты отчетливо помнишь руки и шею, но не в силах вспомнить лицо.
Каналы нервно сменяют друг друга. Тут о Ре́мбо, там о Рембо́. Что касается жизни - то вот она так глупо превратилось в песок между пальцев. Он садится в углу на крыльцо. изучает дождь. допивает дрянное вино.
По улице шагает девчонка лет шести в платьице белом с котенком в руках. да-да. Он мог бы себя как-нибудь спасти, но во-первых - он не Мюнхгаузен в болотах, во-вторых - все бутылки пусты. А она все еще танцует пасадобль на побережье.
Ну а ему нужно входить в быт, в долги, в трамваи, в доверие и как-нибудь на себе это все нести. Впрочем, чего уж там - жить, как прежде.
Высаживает мяту в потресканном, глиняном горшке, попутно включая телевизор. Думает, что нужно было таки покупать хотя бы кота в мешке, а теперь уже все: затылок прилизан, воротник накрахмален, улыбка подвешена и уже ни вперед ни назад - словом, дело идет к повешению.
На экране пляшет Скворцов и еще, кажется, Алексеева. Это ни о чем ему не говорит - у него плохо с именами, названиями, номерами, буквами - словом, память рассеяна. Он уж не вспомнит, сколько стоили розы возле вокзала, с какой улыбкой она врала, с кем была и что напоследок сказала. Хотя, на ней, кажется, был вишнево-алый шарф и дешевенькое обручальное кольцо. Но, впрочем, какое это вообще имеет значение, если ты отчетливо помнишь руки и шею, но не в силах вспомнить лицо.
Каналы нервно сменяют друг друга. Тут о Ре́мбо, там о Рембо́. Что касается жизни - то вот она так глупо превратилось в песок между пальцев. Он садится в углу на крыльцо. изучает дождь. допивает дрянное вино.
По улице шагает девчонка лет шести в платьице белом с котенком в руках. да-да. Он мог бы себя как-нибудь спасти, но во-первых - он не Мюнхгаузен в болотах, во-вторых - все бутылки пусты. А она все еще танцует пасадобль на побережье.
Ну а ему нужно входить в быт, в долги, в трамваи, в доверие и как-нибудь на себе это все нести. Впрочем, чего уж там - жить, как прежде.