Laken. Семь Симеонов.
Laken. Семь Симеонов.
Подарок Оле на День Рождения.
Симеон Первый "Зима".
- Никогда не любил дождь. У отца деревянная нога была. С войны. Куда бы он ни направлялся, вместо костылей брал меня. "Симка, ставь башку под руку. Дай обопрусь". Так и шли с ним. Сначала на башку опирался, потом о плечо. А потом помер.
Какой тогда асфальт, что ты! Если дождь, то приходили домой все в грязи. Отец отстегивал свою деревяшку и совал мне в руки. "Симка, - смеялся, - разряди". Разряжал.
Как-то напился отец, ногу свою деревянную потерял.
Заявление в милицию о пропаже мама писала. Плакала. Поди, достань новую. Очередь дикая. Время то послевоенное.
Участковый ногу принес. Грязную.
Снова разряжать пришлось.
- Я мучаюсь вопросом, когда все началось?
- Трудно сказать. Может зимой? Море замерзло. Стало возможным с одного берега на другой переправляться. Вот и потянулись все искать друг друга. Эти с этого берега на лед высыпали, те с того… За рукава хватают друг друга, в глаза заглядывают. Тогда и услышал: "Симка, разряжай!"
- Я думал, корюшка пошла… Рыбаков видимо-невидимо. Ну, думаю, лед не выдержит.
- Выдержал. Нам не выдержать…
Симеон Второй "Баффин".
- Мне рассказывали, что первым ее мужем был парень с географического по кличке "Баффин". Ничего не мог с собой поделать, хоть она поначалу и обижалась, прилепил и к ней прозвище ее бывшего.
Баффин.
"Баффин, - кричал я ей, - у нашего сына родился сын!". Она через стекло окна больничной палаты махала мне рукой. Кивала, что знает мол.
Знает. Она все знает.
Знает, что потом я снова женился.
Понимаешь, как-то одиноко было одному.
Все чаще и чаще мысль меня травила, что предал я своего Баффина.
Помню, денег поначалу не было, а тут вдруг откуда-то… Что купить? Ты бы что купил?
- Не знаю.
- А мы побежали с Баффиным в магазин и купили хлебницу. Первой попалась. Дурачились. Зима была, возле дома горка. Я наверх забрался и хлебницу эту ей вниз пускал. Она громыхала по льду. Краска облупилась.
- А когда все началось?
- Утром. Проснулся, а рядом Баффин. Не смотри на меня, прошу её. Кивает, что не будет смотреть. Только чуть-чуть посмотрю, говорит. И уйду.
Симеон Третий "Разумная рыба".
А я ему говорю, что нам нужно взять себя в руки. Разум, говорила, был в рабстве у сердца, молчал как все рабы и рыбы. Пора его освободить, дать ему слово. Мы уже взрослые с тобой, мы сможем.
Я его любила. Ну что я еще про него могу сказать?
У него ладони мягкие. Раз приснилось, что я поливаю их водой из чайника. А потом держу их у себя на коленях. Знаю, что в них уже зреет зернышко. И свет в комнате такой вечерний. Спокойно - спокойно, никуда торопиться не нужно. Пусть, думаю, растет это зернышко в его ладонях. Подожду.
- Когда все началось?
- В рыбный четверг. Долго спала. Виделось, что я рыба, плыву подо льдом. Беспокоилась, что холодно ему там на льду.
Дождись меня. Дождись меня. Дождись меня. Дождись меня. Дождись меня. Дождись меня.
Господи, милосердным будь ко мне.
Протягивает ко мне свои теплые ладони.
Что это? Что это?
Проросло зернышко. Маленький росточек…
Целую ладони его. На колени их положила. Поливаю слезами. Пусть, думаю, дальше растет. Подожду.
Симеон Четвертый "Мама".
Сначала мы придумывали им имена. Отсчитывали положенное, и если выходил, допустим, сентябрь, то выбирали имена созвучные с листопадом или дождем. Прижимались друг к другу и придумывали имена.
Потом перестали говорить об этом. Нет, сначала держали имя в уме, но не произносили его вслух. Чтобы не спугнуть его, чтобы оно не растаяло в весенней оттепели, не выгорело на жарком летнем солнце, не вылилось грибным осенним дождем, не было выклевано птицами как замерзшая ягода рябины.
И, наконец, перестали придумывать имена и прижиматься друг к другу.
Я помню их всех. Всех моих детей. Все их имена.
- А помните, когда все это началось?
- Конечно. Вечер, время укладывать малышей спать. Смотрю, бегут ко мне. Все. Кричат: "Мама!"
Господи, говорю, я мама…
- И?
- Тех, что помладше на руки, а старшим говорю, быстрее, мои любимые. Так и прибежали домой. Завтра купаться будем.
А сейчас спать. Спать.
Симеон Пятый "Erblindeter Zyklop".
Может, нужно было раньше его отпустить? Все цеплялась за что-то… За общие воспоминания, за детей.
Он красиво ухаживал. Все завидовали мне, говорили, что у меня галантный кавалер.
Очень переживал, что разлюбил меня. Я видела, что он себе места не находит. Могла бы помочь ему. Ну, сказать что-то такое, чтобы ему легче было уйти, чтобы он не убивался так. А я сопли распустила, грозила, что покончу с собой.
А потом, знаете, я тоже виновата в том, что он нас оставил.
Нет, мне не в чем его винить.
Сначала я на все закрывала глаза. Старалась не думать.
Только иногда было так обидно.
Срывалась на детях. Ужасно стыдно.
- Когда вы поняли, что началось?
- После его звонка. Той ночью. Понимаете, много лет ведь прошло. Все слова были сказаны, откуда новым взяться? Ведь простились с ним. Насовсем, по-настоящему, безвозвратно. А тут звонок.
Мы почти и слов не произносили. Плакали.
Он говорит, скорее, подойди к окну. Подхожу - он. Ночь, а отчего-то светло. Везде люди. Он стоит под окном, смотрит. Черт, еще окна на зиму заклеила. Срываю бумагу, какие-то чашки на пол летят…
Симеон Шестой "Дон К."
- Будто наличие у любимой женщины пломб в зубах делает ее существом не небесным. Раз открыв закон тяготения, всё и тяготеем к земному, к пломбам в зубах. А я о небесном тяготении. Вот, все говорят, старый дурак, навоображал себе. Даже С.П. Когда-то я рассказывал Д. о ветхозаветном потопе. Представь, говорил ей, что жить на земном шаре стало невыносимо. Отчего, спрашивает. Ну, как сказать, что-то потерялось, что-то оборвалось… Связь с Небесами. Стало нестерпимо больно. Кому? Трудно, говорю, объяснить, кому. Богу было жаль своего творения, что оно отказалось от всех Его даров, погрязло в грехах. Никак было не вернуть людей к Свету. И вот тогда семья праведника Ноя построила ковчег…
Или, говорю, ладно. Представь, что вся наша земля - твой глаз. И тебе стало больно, пусть соринка попала. У тебя пойдут слезы, ты начнешь моргать, чтобы со слезами эту соринку вынести вон из глаза.
Но ведь там были не соринки - люди. Что же, все они утонули?
Сначала, говорю, они утонули в своих грехах.
И младенцы?
Слезами, говорю, все вымывается. Все.
Я, говорит, часто плачу. Вот и С.П. считает меня неумной. Представляешь, недавно прочитала в каком-то журнале, что мужчины в нагрудном кармане пиджака носят платок для того, чтобы дать его даме, если вдруг она начнет плакать.
Я тут же заплакала.
Тебя не было рядом, ты бился с великанами.
Платка никто не дал.
Если бы я знала, что в моем глазу живут люди, и мои слезы как-то могут им повредить, то ни за что бы не плакала. Закапывала бы в глаза что-то лекарственное, что шло бы всем нам на пользу, и лежала бы себе пока все не излечатся.
- Когда Вы поняли, что началось?
- Я скажу так. Ничего не кончалось. Когда я вышел на лед, то сразу ее увидел. Она несла в руках тот самый журнал, в котором написано, для чего мужчинам в нагрудном кармане пиджака платок. Взяла меня под руку и сказала, что больше не плачет. Говорит, что все очень просто. Каждое утро нужно просить людей, живущих в твоем глазу вести себя хорошо, а перед сном благодарить их за это. И все.
Симеон Седьмой "Сказочник Оле".
Шесть моих братьев Симеонов ушли. Тихо. Чай остыл.
Что же мне с ним делать, с чаем этим? Может сказку о нем сочинить?
Давным-давно, в некотором королевстве жил-был некто N. Он был моряком. Как и все моряки, и в чай, и в кофе он добавлял наперсток рому, а тут отчего-то не стал этого делать. А чай без рому моряки пить не умеют. Обжигают себе губы.
Ладно, думает, плевать, вылью этот чай в Баренцево море. А необходимо сказать, что кружка, в которой находился остывший чай, была непростой. Она вместе с N. пересекала экватор, билась о палубу при качке (свидетельство тому - шрамы-трещины, сколы), именно в нее N. ставил свечи, при которых писал свои путевые заметки.
И вот выливая чай с палубы своего корабля в Баренцево море случайно уронил туда и кружку. Бывает, скажете вы. Тоже сказал себе и N. Но прошел день, а N. не переставал думать о своей кружке. Глупости какие, убеждал он сам себя. Принесенная с камбуза кружка ничуть не хуже. И трещин на ней нет. И сколов.
Месяц N. видел свою старую кружку во сне.
Год корил себя за предательство.
На отложенные за жизнь деньги он купил маленькое суденышко, нанял водолаза и бороздил Баренцево море в поисках своей старой кружки.
Баренцево море незамерзающее. В нем можно круглогодично искать когда-то утерянное.
Ну как вам моя сказка?
Что вы говорите? Когда я узнал, что все началось?
А вы посмотрите на мою кружку, в которой чай остыл. Не узнаете?
Подарок Оле на День Рождения.
Симеон Первый "Зима".
- Никогда не любил дождь. У отца деревянная нога была. С войны. Куда бы он ни направлялся, вместо костылей брал меня. "Симка, ставь башку под руку. Дай обопрусь". Так и шли с ним. Сначала на башку опирался, потом о плечо. А потом помер.
Какой тогда асфальт, что ты! Если дождь, то приходили домой все в грязи. Отец отстегивал свою деревяшку и совал мне в руки. "Симка, - смеялся, - разряди". Разряжал.
Как-то напился отец, ногу свою деревянную потерял.
Заявление в милицию о пропаже мама писала. Плакала. Поди, достань новую. Очередь дикая. Время то послевоенное.
Участковый ногу принес. Грязную.
Снова разряжать пришлось.
- Я мучаюсь вопросом, когда все началось?
- Трудно сказать. Может зимой? Море замерзло. Стало возможным с одного берега на другой переправляться. Вот и потянулись все искать друг друга. Эти с этого берега на лед высыпали, те с того… За рукава хватают друг друга, в глаза заглядывают. Тогда и услышал: "Симка, разряжай!"
- Я думал, корюшка пошла… Рыбаков видимо-невидимо. Ну, думаю, лед не выдержит.
- Выдержал. Нам не выдержать…
Симеон Второй "Баффин".
- Мне рассказывали, что первым ее мужем был парень с географического по кличке "Баффин". Ничего не мог с собой поделать, хоть она поначалу и обижалась, прилепил и к ней прозвище ее бывшего.
Баффин.
"Баффин, - кричал я ей, - у нашего сына родился сын!". Она через стекло окна больничной палаты махала мне рукой. Кивала, что знает мол.
Знает. Она все знает.
Знает, что потом я снова женился.
Понимаешь, как-то одиноко было одному.
Все чаще и чаще мысль меня травила, что предал я своего Баффина.
Помню, денег поначалу не было, а тут вдруг откуда-то… Что купить? Ты бы что купил?
- Не знаю.
- А мы побежали с Баффиным в магазин и купили хлебницу. Первой попалась. Дурачились. Зима была, возле дома горка. Я наверх забрался и хлебницу эту ей вниз пускал. Она громыхала по льду. Краска облупилась.
- А когда все началось?
- Утром. Проснулся, а рядом Баффин. Не смотри на меня, прошу её. Кивает, что не будет смотреть. Только чуть-чуть посмотрю, говорит. И уйду.
Симеон Третий "Разумная рыба".
А я ему говорю, что нам нужно взять себя в руки. Разум, говорила, был в рабстве у сердца, молчал как все рабы и рыбы. Пора его освободить, дать ему слово. Мы уже взрослые с тобой, мы сможем.
Я его любила. Ну что я еще про него могу сказать?
У него ладони мягкие. Раз приснилось, что я поливаю их водой из чайника. А потом держу их у себя на коленях. Знаю, что в них уже зреет зернышко. И свет в комнате такой вечерний. Спокойно - спокойно, никуда торопиться не нужно. Пусть, думаю, растет это зернышко в его ладонях. Подожду.
- Когда все началось?
- В рыбный четверг. Долго спала. Виделось, что я рыба, плыву подо льдом. Беспокоилась, что холодно ему там на льду.
Дождись меня. Дождись меня. Дождись меня. Дождись меня. Дождись меня. Дождись меня.
Господи, милосердным будь ко мне.
Протягивает ко мне свои теплые ладони.
Что это? Что это?
Проросло зернышко. Маленький росточек…
Целую ладони его. На колени их положила. Поливаю слезами. Пусть, думаю, дальше растет. Подожду.
Симеон Четвертый "Мама".
Сначала мы придумывали им имена. Отсчитывали положенное, и если выходил, допустим, сентябрь, то выбирали имена созвучные с листопадом или дождем. Прижимались друг к другу и придумывали имена.
Потом перестали говорить об этом. Нет, сначала держали имя в уме, но не произносили его вслух. Чтобы не спугнуть его, чтобы оно не растаяло в весенней оттепели, не выгорело на жарком летнем солнце, не вылилось грибным осенним дождем, не было выклевано птицами как замерзшая ягода рябины.
И, наконец, перестали придумывать имена и прижиматься друг к другу.
Я помню их всех. Всех моих детей. Все их имена.
- А помните, когда все это началось?
- Конечно. Вечер, время укладывать малышей спать. Смотрю, бегут ко мне. Все. Кричат: "Мама!"
Господи, говорю, я мама…
- И?
- Тех, что помладше на руки, а старшим говорю, быстрее, мои любимые. Так и прибежали домой. Завтра купаться будем.
А сейчас спать. Спать.
Симеон Пятый "Erblindeter Zyklop".
Может, нужно было раньше его отпустить? Все цеплялась за что-то… За общие воспоминания, за детей.
Он красиво ухаживал. Все завидовали мне, говорили, что у меня галантный кавалер.
Очень переживал, что разлюбил меня. Я видела, что он себе места не находит. Могла бы помочь ему. Ну, сказать что-то такое, чтобы ему легче было уйти, чтобы он не убивался так. А я сопли распустила, грозила, что покончу с собой.
А потом, знаете, я тоже виновата в том, что он нас оставил.
Нет, мне не в чем его винить.
Сначала я на все закрывала глаза. Старалась не думать.
Только иногда было так обидно.
Срывалась на детях. Ужасно стыдно.
- Когда вы поняли, что началось?
- После его звонка. Той ночью. Понимаете, много лет ведь прошло. Все слова были сказаны, откуда новым взяться? Ведь простились с ним. Насовсем, по-настоящему, безвозвратно. А тут звонок.
Мы почти и слов не произносили. Плакали.
Он говорит, скорее, подойди к окну. Подхожу - он. Ночь, а отчего-то светло. Везде люди. Он стоит под окном, смотрит. Черт, еще окна на зиму заклеила. Срываю бумагу, какие-то чашки на пол летят…
Симеон Шестой "Дон К."
- Будто наличие у любимой женщины пломб в зубах делает ее существом не небесным. Раз открыв закон тяготения, всё и тяготеем к земному, к пломбам в зубах. А я о небесном тяготении. Вот, все говорят, старый дурак, навоображал себе. Даже С.П. Когда-то я рассказывал Д. о ветхозаветном потопе. Представь, говорил ей, что жить на земном шаре стало невыносимо. Отчего, спрашивает. Ну, как сказать, что-то потерялось, что-то оборвалось… Связь с Небесами. Стало нестерпимо больно. Кому? Трудно, говорю, объяснить, кому. Богу было жаль своего творения, что оно отказалось от всех Его даров, погрязло в грехах. Никак было не вернуть людей к Свету. И вот тогда семья праведника Ноя построила ковчег…
Или, говорю, ладно. Представь, что вся наша земля - твой глаз. И тебе стало больно, пусть соринка попала. У тебя пойдут слезы, ты начнешь моргать, чтобы со слезами эту соринку вынести вон из глаза.
Но ведь там были не соринки - люди. Что же, все они утонули?
Сначала, говорю, они утонули в своих грехах.
И младенцы?
Слезами, говорю, все вымывается. Все.
Я, говорит, часто плачу. Вот и С.П. считает меня неумной. Представляешь, недавно прочитала в каком-то журнале, что мужчины в нагрудном кармане пиджака носят платок для того, чтобы дать его даме, если вдруг она начнет плакать.
Я тут же заплакала.
Тебя не было рядом, ты бился с великанами.
Платка никто не дал.
Если бы я знала, что в моем глазу живут люди, и мои слезы как-то могут им повредить, то ни за что бы не плакала. Закапывала бы в глаза что-то лекарственное, что шло бы всем нам на пользу, и лежала бы себе пока все не излечатся.
- Когда Вы поняли, что началось?
- Я скажу так. Ничего не кончалось. Когда я вышел на лед, то сразу ее увидел. Она несла в руках тот самый журнал, в котором написано, для чего мужчинам в нагрудном кармане пиджака платок. Взяла меня под руку и сказала, что больше не плачет. Говорит, что все очень просто. Каждое утро нужно просить людей, живущих в твоем глазу вести себя хорошо, а перед сном благодарить их за это. И все.
Симеон Седьмой "Сказочник Оле".
Шесть моих братьев Симеонов ушли. Тихо. Чай остыл.
Что же мне с ним делать, с чаем этим? Может сказку о нем сочинить?
Давным-давно, в некотором королевстве жил-был некто N. Он был моряком. Как и все моряки, и в чай, и в кофе он добавлял наперсток рому, а тут отчего-то не стал этого делать. А чай без рому моряки пить не умеют. Обжигают себе губы.
Ладно, думает, плевать, вылью этот чай в Баренцево море. А необходимо сказать, что кружка, в которой находился остывший чай, была непростой. Она вместе с N. пересекала экватор, билась о палубу при качке (свидетельство тому - шрамы-трещины, сколы), именно в нее N. ставил свечи, при которых писал свои путевые заметки.
И вот выливая чай с палубы своего корабля в Баренцево море случайно уронил туда и кружку. Бывает, скажете вы. Тоже сказал себе и N. Но прошел день, а N. не переставал думать о своей кружке. Глупости какие, убеждал он сам себя. Принесенная с камбуза кружка ничуть не хуже. И трещин на ней нет. И сколов.
Месяц N. видел свою старую кружку во сне.
Год корил себя за предательство.
На отложенные за жизнь деньги он купил маленькое суденышко, нанял водолаза и бороздил Баренцево море в поисках своей старой кружки.
Баренцево море незамерзающее. В нем можно круглогодично искать когда-то утерянное.
Ну как вам моя сказка?
Что вы говорите? Когда я узнал, что все началось?
А вы посмотрите на мою кружку, в которой чай остыл. Не узнаете?
Click to view