Оригинал взят у
petrovchik в
Голос совестиЗдесь, в глубине русского леса, на мгновенье могло показаться, что и нет никакой войны. Но через секунду дикая боль возвращала его из забытья. Он смотрел на кровь, которая уходила из истерзанного тела, и с грустью и досадой понимал, что время, отпущенное ему, истекает.
Ему казалось, что он мало успел. Что должен был нанести врагам больший урон.
Танк, его верный друг с бортовым номером «12», искалечен немецкими снарядами, его товарищей больше нет, он один в глухой чаще леса, и рана смертельна.
Со всех сторон немцы, движущиеся на восток, а свои уже где-то далеко. Иван оставил в пистолете один патрон - на тот случай, если фашисты найдут его. Сдаваться живым он не собирался.
Но немцы не пришли. Этот безумный русский танк, как призрак, выскочивший из леса, и ударивший по колонне, привёл их в ужас. И даже когда пушки поразили его, русская машина, будто заколдованная, не замерла на месте, а уползла обратно в чащу. Гнаться за ним арийцы не рискнули - кто знает, что ещё скрывают эти враждебные славянские заросли.
Они не знали, что повреждённый танк уводил в лес обливающийся кровью человек, жизнь в котором держалась уже только за счёт невероятной воли…
Под утро стало немного легче… Муки сменились полудрёмой, и привиделась ему Варя, смеющаяся и зовущая к себе… Казалось, он слышит голос девушки, чувствует её прикосновения… Лейтенант снова очнулся и, собрав силы, достал из планшета листок, на котором стал писать:
25 октября 1941 г.
«Здравствуй, моя Варя!
Нет, не встретимся мы с тобой.
Вчера мы в полдень громили еще одну гитлеровскую колонну. Фашистский снаряд пробил боковую броню и разорвался внутри. Пока уводил я машину в лес, Василий умер. Рана моя жестока.
Похоронил я Василия Орлова в березовой роще. В ней было светло. Василий умер, не успев сказать мне ни единого слова, ничего не передал своей красивой Зое и беловолосой Машеньке, похожей на одуванчик в пуху.
Вот так из трех танкистов остался один.
В сутемени въехал я в лес. Ночь прошла в муках, потеряно много крови. Сейчас почему-то боль, прожигающая всю грудь, улеглась и на душе тихо.
Очень обидно, что мы не все сделали. Но мы сделали все, что смогли. Наши товарищи погонят врага, который не должен ходить по нашим полям и лесам.
Никогда я не прожил бы жизнь так, если бы не ты, Варя. Ты помогала мне всегда: на Халхин-Голе и здесь. Наверное, все-таки, кто любит, тот добрее к людям. Спасибо тебе, родная! Человек стареет, а небо вечно молодое, как твои глаза, в которые только смотреть да любоваться. Они никогда не постареют, не поблекнут.
Пройдет время, люди залечат раны, люди построят новые города, вырастят новые сады. Наступит другая жизнь, другие песни будут петь. Но никогда не забывайте песню про нас, про трех танкистов.
У тебя будут расти красивые дети, ты еще будешь любить.
А я счастлив, что ухожу от вас с великой любовью к тебе.
Твой Иван Колосов»
Танкист закончил письмо и вложил его в планшет. Потом он ещё долго смотрел на фотографию своей Вари, а лес, укрывший его от врагов, шелестением ветвей убаюкивал усталого солдата, напевая ему колыбельную, которая провожала Ивана в вечный и спокойный сон.
Осень сменится зимой, ей на смену придёт весна, отгремят залпы победных салютов, отправится в космос Гагарин, загорится в Александровском Саду Вечный огонь…
Спустя четверть века после Победы в дремучей чаще леса люди с удивлением накнутся на вросший в землю танк с бортовым номером «12».
Рядом с останками младшего лейтенанта Ивана Сидоровича Колосова был найден планшет с письмом, в котором танкист прощался со своей девушкой. Письмо из 1941 года было вручено Варваре Петровне Журавлёвой, которая дождалась последней весточки от своего Вани.
Экипаж танка под номером «12» в составе командира Ивана Колосова, механика Павла Рудова и заряжающего Василия Орлова выполнил свой долг перед Родиной с честью…
Когда наступит наш черёд давать отчёт за свою жизнь, за поступки свои, за всё сделанное и не сделанное, предстанем мы не перед грозным старцем в белых одеждах, а перед танкистом Иваном Колосовым, перед юной Зоей Космодемьянской, перед хрупкой Таней Савичевой, перед генералом Дмитрием Карбышевым…
И станут они задавать нам вопросы, о том, как мы жили, как разменивали достоинство на «Сникерсы», как прославляли власовцев, как пустили в распыл великую страну, как гасили Вечный огонь за неуплату, как позволяли попирать память павших смрадом сисястой «Цитадели».
И придётся нам смотреть в их глаза, и не удастся уже соврать, и не найдётся никакого оправдания, и любая раскалённая сковорода окажется спасением по сравнением с судом совести, от которого уже никуда не скрыться. Совести, перед которой мы преступники навеки.