Андрей Тавров
ТИРЕСИЙ И ЕЛЕНА
Тиресий старец в космос погружен
змеиной чешуей и женским оком
не старец, а паук семи времен
в них отразившись ненароком,
он мир провидит как сова,
чья среди мертвых бродит голова.
Елена говорит: возьми меня!
другого не хочу мужского я огня.
И гнезда полые скитаются по небу,
и птицы линзы ясные несут,
рыбак рождает сильным оком нерпу,
разрушив глаза крепкий изумруд.
Есть мир сцеплений, говорит Тиресий,
и мир колес, где втулка - пустота,
и в звездном смешаны замесе
тот и другой, как нагота
с твоим богохранимым телом
в шелках и золоте, и белым.
Елена плавает пред ним,
пятою тверди не касаясь.
а он - стокрылый херувим
в тоске кричит, как мертвый заяц.
Его уста, как рыбы хвост,
Эврип левиафаном сокрушают
и сотни кораблей пылают
средь удаленных звезд
Есть скрытая гармония, он шепчет,
она сильнее явной, кто ж увидит
ее, Елена, глядя на тебя,
она внутри сияет, косточки кузнечик,
как солнечный снежок вдоль потаенных речек,
а к ней притронется Ахилл -
и станет ангелом или сожжется!
И встали мертвые могил,
и вышли девы из колодца,
пока ей старец говорил
слова, лежащие в основе жизни,
в составе мертвых и живых
и звезды с астероидами висли
в его немой загробной бороде.
Берет иглу Елена
и зашивает мелкими стежками
прорехи на его одежде и на теле,
такими мелкими, что их слеза крупнее -
отверстия на горле, сердце, животе и на плече вот...
А он стоит пред ней, как невод
в серебряном плаще
и его око на свече.
В синиц двояковыпуклом стекле
пусть мир нелегкий прояснится,
и пусть сирень в Елену обратится,
и человек в пылающем огне
своей судьбы - в себя преобразится.
Дитя осенних рощ, качелей легких птица!
лети и песню пой, и птице отвечай,
еще! еще! еще! покуда, горяча,
Земля, как в зеркале, в тебе не отразится.
Тиресий старец в космос погружен
змеиной чешуей и женским оком
не старец, а паук семи времен
в них отразившись ненароком,
он мир провидит как сова,
чья среди мертвых бродит голова.
Елена говорит: возьми меня!
другого не хочу мужского я огня.
И гнезда полые скитаются по небу,
и птицы линзы ясные несут,
рыбак рождает сильным оком нерпу,
разрушив глаза крепкий изумруд.
Есть мир сцеплений, говорит Тиресий,
и мир колес, где втулка - пустота,
и в звездном смешаны замесе
тот и другой, как нагота
с твоим богохранимым телом
в шелках и золоте, и белым.
Елена плавает пред ним,
пятою тверди не касаясь.
а он - стокрылый херувим
в тоске кричит, как мертвый заяц.
Его уста, как рыбы хвост,
Эврип левиафаном сокрушают
и сотни кораблей пылают
средь удаленных звезд
Есть скрытая гармония, он шепчет,
она сильнее явной, кто ж увидит
ее, Елена, глядя на тебя,
она внутри сияет, косточки кузнечик,
как солнечный снежок вдоль потаенных речек,
а к ней притронется Ахилл -
и станет ангелом или сожжется!
И встали мертвые могил,
и вышли девы из колодца,
пока ей старец говорил
слова, лежащие в основе жизни,
в составе мертвых и живых
и звезды с астероидами висли
в его немой загробной бороде.
Берет иглу Елена
и зашивает мелкими стежками
прорехи на его одежде и на теле,
такими мелкими, что их слеза крупнее -
отверстия на горле, сердце, животе и на плече вот...
А он стоит пред ней, как невод
в серебряном плаще
и его око на свече.
В синиц двояковыпуклом стекле
пусть мир нелегкий прояснится,
и пусть сирень в Елену обратится,
и человек в пылающем огне
своей судьбы - в себя преобразится.
Дитя осенних рощ, качелей легких птица!
лети и песню пой, и птице отвечай,
еще! еще! еще! покуда, горяча,
Земля, как в зеркале, в тебе не отразится.