Лидия Вертинская. Харбинское детство, шанхайская юность.

[duchesselisa]

Отрывки из мемуаров Лидии Вертинской "Синяя птица любви":

"Я родилась в Китае, в городе Харбине! - это северо-восток Китая, Маньчжурия.

Небо в Китае обычно светло-голубое, иногда молочно-белое, как у Вертинского в стихотворении «Китай»: «Над Желтой рекою незрячее белое небо». В Харбине был суровый климат - очень морозные бесснежные зимы и жаркое лето. Весной сильные ветры несли горячий песок из пустыни Гоби, он с ветром проникал в квартиры, покрывая мебель и пол желтоватым налетом пыли. Бывало, эти горячие ветры долго не утихали, и тогда приходилось ежедневно не раз убирать квартиру от песчаной пыли.

Прожила я в Китае двадцать лет. Первые десять лет - в Харбине, а следующие десять до 1943 года - в Шанхае. Была у родителей единственной дочерью. Мой отец Владимир Константинович Циргвава, грузин по национальности, работал в управлении КВЖД - Китайско-Восточной железной дороги. Его брат Варлаам Константинович и сестра Александра Константиновна Циргвава жили в Грузии, в городе Кутаиси.

Наша семья состояла из трех человек: отец, мать и я. Зимой я училась в харбинской русской городской школе, ходила на каток, каталась на коньках. Папа приносил мне горячие каштаны, которые я очень любила. А в сильные морозы он сам провожал меня утром в школу. По воскресеньям мы, дети грузинских родителей, учились писать и читать по-грузински“. Грузинское письмо очень нарядное, как вязь. У нас были красивые учебники с картинками. На первой странице - фиалка и подпись: «ия - фиалка», «тетри - белый цвет». Я и сейчас помню, как по-грузински писать мое имя и фамилию. Эти учебники, с переводом грузинского на русский, нам прислали из Парижа. Они были напечатаны на превосходной бумаге, богато иллюстрированы, переплет из темно-синего сафьяна с золотым тиснением. Прислал их нам грузинский князь Мдивани, женатый на Барбаре Хаттон, дочери знамени- того миллионера Хаттона, который разбогател, открыв по всей территории США магазины «Вулворт». В них все товары стоили десять центов, что привлекало массы покупателей, обеспечив Хаттону миллионные доходы. Во время свадебного путешествия с женой князь Мдивани заехал в Харбин и был горячо встречен грузинской общиной. Князю рассказали о нашей воскресной школе, где дети грузинских родителей изучали язык своих предков, посетовали, что нет учебников грузинского языка. Князь обещал заказать издание учебников в Париже, что и исполнил вскоре. Жаль только, что их содержание было все-таки любительским. Но я на всю жизнь неизгладимо запомнила «ию - фиалку» и «тетри - белый цвет».




Маленькая Лила с мамой и крестной

Летом мои родители снимали дачу за рекой Сунгари°. Берег там мягкий, песчаный. Иногда Сунгари разливалась. Помню, в одно небольшое наводнение мы, дети, повытаскивали наши ванночки и плавали в них, как в лодке, гребя руками. Для нас это было большое развлечение.

Отец был добрым человеком, преданно любил меня и маму. Умер он скоропостижно в 1933 году 27 января ночью - в день Святой Нины, просветительницы Грузии. Мне тогда было девять лет. Грузинское Общество Харбина ежегодно отмечало и праздновало день Святой Нины. Обычно снимали большой зал и ус- траивали бал, где присутствовали все грузины. Мои родители в том году также приготовили вечерний костюм и нарядное платье для бала. На сей раз праздник омрачило известие о смерти моего всеми уважаемого отца. Я долго горевала и тосковала по папе. Мы с мамой остались одинокими и без средств к существованию. Мама, замкнутая, строгая и молчаливая женщина, следила за тем, чтобы я была хорошо одета и вовремя накормлена, но на беседы со мной и нежность скупилась. Как мне не хватало папы, его ласки!

Русские харбинцы славились широким гостеприимством и тем, как отмечали свои православные праздники. Соответственно им местные магазины и китайские торговцы выпускали в продажу продукты и украшения. Торжественно отмечалось православное Крещение. К его времени река Сунгари глубоко промерзала, и вместо лодок ки- тайцы-лодочники возили нас на санях. Они были широкие, на двоих ездоков, ноги нам укрывали пледом из медвежьей шкуры; было тепло и уютно, и никакие морозы не страшны. Возничий стоял позади на полозьях, широко расставив ноги, и длинной палкой с металлическим наконечником отталкивался от ледяного наста; развивая большую скорость. Ехать на таких санях было огромное удовольствие, их прозвали «толкай-толкай». На Крещение выдалбливали во льду крестообразную прорубь, над ней устанавливали вырубленный изо льда красивый крест. Священник и диакон вели церковную службу, и мы, русские, горячо молились, восхищаясь смельчаками, которые окунались в прорубь с освященной водой. Народу приходило много, китайцы тоже с интересом наблюдали за происходящим обрядом. На Рождество и Пасху накрывали стол белоснежной скатертью и ставили разные яства и вина. На Пасху обязательно стоял нарядно украшенный кулич, с сахарным барашком на макушке. Творожные пасхи были сливочные, шоколадные и лимонные; жареный поросенок и ветчина тоже украшали стол, который с утра накрывали в течение трех дней. Визитеры поздравляли, христосовались троекратным поцелуем и садились за угощение. Гостями были в основном мужчины, поскольку их жены дома так же принимали визитеров. Интереснейшие разговоры шли о последних городских новостях. Я не помню, чтобы у нас кто-то из этих учтивых гостей оказался пьяным.

Самые светлые воспоминания детства у меня связаны с домом моего крестного отца Владимира Михайловича Карселадзе. Крестный был очень уважаемым человеком в Харбине, занимал почетную должность в правлении КВЖД и в то же время исполнял добровольную общественную службу начальника городской пожарной охраны. Крестному полагалась большая казенная квартира: длинный одноэтажный дом в огромном саду, окруженный высоким деревянным забором. В саду размещались качели: белые с креслами на обе стороны и обычные высокие столбы с железными кольцами и доской. На ней мы раскачивались в вышину до ужаса в груди. Еще там были клетки с кроликами, бродили два оленя с ветвистыми рогами, охотничьи собаки и главное чудо - очаровательная обезьянка, которую крестный привез из Японии... Я помню, как меня берет за ручку сын крестного Леонид и мы поднимаемся по витой лестнице вверх на пожарную каланчу. Стоим на площадке, над нами совсем близко небо и об- лака... Супруга крестного Наталия Константиновна, которую я звала «бабуничкой», была сама доброта. Их дочери Тамара и Варвара на десять лет старше меня, получили хорошее образование, окончили в Харбине коммерческую гимназию, прекрасно владели английским и китайским языками. Все в этой семье меня любили и баловали. Как жестоко обошлась судьба с этой семьей! Красавец и умница Леонид Карселадзе, гордость моего крестного, инженер по строительству железнодорожных мостов, окончивший институт с золотой медалью, полный патриотизма и энтузиазма, уехал с молодой женой в СССР. Через год они попали там в мясорубку 1937 года, исчезнув навсегда. Но об этом в Харбине вовремя не узнали. И мой любимый крестный с семьей тоже отправились на родину в Грузию. Вскоре в СССР Владимир Михайлович и его младшая дочь Варя были арестованы. Они попали в лагеря, где Варю послали на лесоповал. Она была ярой патриоткой и, чтобы доказать свою «невиновность», лояльность к советской власти, работала с исступлением, постоянно выполняла, даже перевыполняла дневную норму. Женщины, трудившиеся с ней, умоляли Варю так не работать, потому что ее ставили в пример, требуя от остальных заключенных равняться на нее. Однажды огромное дерево, падая, задело Варю, ударило по голове. Она месяц пролежала в бараке на нарах. Через десять лет Варю выпустили из ГУЛАГа, вскоре у нее начались сильные головные боли. Из Батуми, где она жила с матерью и сестрой Тамарой, Варя приехала к нам в Москву, куда мы с Вертинским уже перебрались из Китая...

После смерти отца моя крестная мать Софья Андреевна, узнав о нашем горе, пригласила нас с мамой приехать к ней в Шанхай. Софья Андреевна была замужем за англичанином Теди Дэвисом, хорошо обеспечена и бездетна. Мы уехали из Харбина. Крестная и ее муж встретили нас приветливо. У них была в шестиэтажном доме квартира-пентхаус: гостиная, столовая, кухня, комната для китайской прислуги на первом этаже, спальни - на втором, а на третьем располагался небольшой открытый сад, где стояли шезлонги и бродили борзые собаки-медалистки. Нас с мамой удобно устроили. По вечерам после ужина мы учились играть в маджонг и безик, вчетвером коротая время в уютной гостиной. Но надо было думать о моем образовании, и первым делом - серьезно изучить английский язык. Наступило лето, и мы вместе с крестной поехали отдыхать в портовый город Чифу к еще одной маминой приятельнице, у которой муж-англичанин занимал высокий административный пост в городе. Они жили в большом особняке. В Чифу маме понравился закрытый пансион в католическом женском монастыре. Он стоял на берегу моря, окруженный высокой каменной оградой: просторное здание, светлые классы, дортуары, прекрасный сад с гротом и беседкой. Этот пансион содержался на средства римской церкви. Я была шаловливой, веселой девочкой, и мама хотела, чтобы здесь я получила хорошее образование и воспитание построже. К осени мама и крестная вернулись в Шанхай, а я начала учиться в пансионе вместе с девочками разных национальностей, среди которых были русские из обеспеченных семей. Нашими однокашницами были и сестры Шоу - племянницы знаменитого английского писателя Бернарда Шоу. Их отец, брат писателя, приехал в Китай миссионером, женился на китаянке, которая родила ему четырех дочерей. Надо сказать, довольно некрасивых - узкие, раскосые, злые глаза, выпирающие наружу зубы, волосы жесткие, как проволока, торчали в разные стороны. Но они очень важничали и постоянно напоминали всем, что Бернард Шоу - их дядя. Монахини с ними считались, да и, честно сказать, несмотря на высокомерие, сестры Шоу вели себя хорошо и учились прилежно в отличие от меня. А я еще до монастыря начиталась книг писательницы Лидии Чарской, откуда почерпнула немало сведений о проказах воспитанниц пансионов. Я часто шалила, и мой живой, веселый характер был не по душе монахиням, поэтому и задержалась я там ненадолго. Монастырский храм был очень красивым, нарядно украшенным и привлекал своей праздничностью. Молитвенники превосходно оформлены. Из Ватикана нам присылали в подарок яркие открытки религиозной тематики. Церковь мы посещали три раза в день, а во время поста нас водили еще и в городской костел. Ночью в дортуаре перед тем, как заснуть, я долго смотрела на висящий на стене крест с распятым телом Христа, с терновым венцом на поникшей голове. Распятие, покрытое фосфоресцирующей краской, светилось В темноте, и мне было очень грустно. Однажды монахини в Великий пост принесли в класс большой терновый венок в колючках и иглах. Нам объяснили, что девочке, которая сделает доброе дело или хорошо выучит урок, позволят оторвать от венка шип - и таким образом Господь будет меньше страдать. В тот день меня за проказы в наказание поставили в угол около тернового венка спиной к классу. Я хотела, чтобы Господь не страдал тяжело. Пока шел урок, я потихоньку оборвала все шипы, которые усыпали рядом со мной весь пол. Когда учительница-монахиня заметила, что я наделала, она возмутилась и вызвала в класс старшую монахиню, которую потрясло увиденное. Через три дня меня вдруг вызвали к настоятельнице монастыря. Она прочитала нотацию, потом мне приказали одеться, взяли за руку и повели в порт. Там меня посадили на пароход, идущий в Шанхай, строго попрощавшись, благословили на дорогу и ушли. А я поплыла домой. В монастырском пансионе я проучилась почти год. Я плыла на пароходе в Шанхай и, признаться, переживала, была очень озабочена, зная строгий нрав моей мамы. Весь этот год я вела дневник, где рассказывала обо всех своих проделках. Первым делом надо было его уничтожить, благо я ехала в каюте одна. Вынув дневник, я стала вырывать листы и выбрасывать их через люк иллюминатора в море. Когда исчез последний лист, я успокоилась. Через двое суток приплыв в Шанхай, я увидела на пристани среди встречающих строгие лица мамы и моей крестной. Но я была такой розовощекой, с сияющими глазами, как потом рассказывала мама, что они рассмеялись вместо того, чтобы браниться.

Потом меня устроили в частную школу с пансионным проживанием, которую держала ирландка мисс Бреннан. Она была немного чокнутая. Например, во время урока по математике мисс Бреннан вбегала в класс, хлопала в ладоши и приказывала: «Довольно, довольно, урок окончен. Сейчас мы все будем петь!» И мы хором с восторгом начинали популярную ирландскую песню «It's a long way to Tepperaray: «Это длинный путь в Типперери! Но мое сердце находится там!»

Среди учителей была высокая аристократичная американка. Она жила при школе в небольшом особняке с садом вместе с тремя персидскими очень пушистыми крупными кошками изумительной красоты. Одна белая с голубыми глазами, другая серая - с желтыми, третья - черная с зелеными. Фамилия американской мисс была Андерсен, и пила она виски в большом количестве. Мисс Бреннан не платила ей жалованья, потому что мисс Андерсен так безумно любила своих кошек и была к ним привязана, что вела уроки бесплатно только за то, чтобы ей позволяли держать при себе этих существ. Все ученицы испытывали к ней самые теплые чувства, но мисс Бреннан в конце концов решила с американкой распрощаться. В один дождливый день за мисс Андерсен, чтобы отправить ее в США, приехали на джипе двое американских офицеров из посольства. Они погрузили вещи и кошек американки в маши- ну, потом туда стала садиться мисс Андерсен. Из-за дождя было мокро под ногами, она поскользнулась и упала, разбив флягу с виски, которая была в кармане! Нам стало грустно и жалко ее, с печалью мы проводили мисс Андерсен...




Лидия Циргвава в Шанхае

Проучилась я в этой школе всего год, так как моя проницательная мама, узнав о подобных ситуациях в заведении мисс Бреннан, взяла меня оттуда. Потом меня устроили в английскую Public school for Girls, как ее называли - Городскую школу для девочек. Эта школа, куда нужно было ходить из дома, мне тоже нравилась. Во-первых, некоторые предметы можно было заменить, например заниматься химией или латынью, рукоделием или кулинарией. В школе были химическая лаборатория и огромная кухня с массой кастрюль и другой посуды. Я выбрала занятия химией. Проводилось также много спортивных занятий, из которых я предпочитала теннис. Еще очень любила уроки литературы, на которых мы изучали Шекспира, Чосера и Диккенса. Мы внимательно разбирали и обсуждали всем классом «Кентерберийские рассказы» Джефри Чосера. Интересовала меня и английская история. Наш класс выпускал школьный журнал под названием «Caduceus». В каждом номере одна страница отводилась мне, там печатались мои карикатуры на разные темы. Директором школы была строгая англичанка мисс Александер. Постоянно проходили педагогические совещания учителей, где обсуждались успеваемость и поведение школьниц. Однажды, когда разговор зашел обо мне, мисс Александер уточнила: «А, это та русская девочка, которая так хорошо знает нашу английскую историю?» В школе учились девочки самых разных национальностей. Я подружилась с норвежкой, которую звали Солвейг Кристоферсен, высокой, стройной, с прекрасными светло-золотыми волосами. Когда мы шли по улице, прохожие с восторгом смотрели на ее головку. А вот нос моей подружки был немного скошен набок. Солвейг очень серьезно уверяла меня, что в детстве в Норвегии у них упал дом и она при этом пострадала - у нее покалечен нос.

После окончания английской школы я поступила на курсы стенографии по системе Питман и машинописи. Стенографией я овладела через полгода. Мамина приятельница Аня, которая была замужем за шотландцем Джоном Макдональдом - управляющим в солидной пароходной конторе фирмы «Моллерс Лимитед», стала устраивать меня туда на работу. Я поступила в контору секретарем (недавно узнала, что эта фирма и по сей день существует в Норвегии). Секретаршами там были португальские и русские девушки, им хорошо платили и всесторонне обустраивали. Мне с мамой предоставили бесплатную служебную двухкомнатную квартиру в большом доме при доке. Там ремонтировались торговые пароходы господина Эрика Моллера, который вел дело с четырьмя сыновьями. Моя служба в конторе Моллера проходила отменно. Я легко справлялась с работой и никогда не получала замечаний. Моллер, заботившийся и о здоровье своих служащих, заключил договор с медицинской консультацией, снимавшей помещение в одном здании сего конторой, чтобы врачи опекали нас. Те сначала обрадовались притоку пациентов, но вскоре выяснили, что на мало болеющей молодежи не заработаешь. Тогда они принялись за удаление наших аппендиксов, хотя у нас с ними проблем не было. Для этого конторских по очереди помещали в отдельную палату дорогой больницы с трехразовым питанием и услужливой обслугой.

На Новый год мы получали от фирмы дорогие подарки. А как-то раз, увидев, что секретарши всухомятку едят завтрак, старик Моллер всполошился. Он тут же распорядился, чтобы секретарши и клерки конторы ежедневно ходили питаться в роскошное «Чоколат кафе», заказывали по меню кто что хочет, подписывал счета, которые в конце месяца фирма оплачивала. Кормили в американском кафе превосходно. Какое только мороженое мы там не перепробовали!

Всем служащим Моллера полагался двухнедельный летний отпуск, который можно было провести бесплатно на пароходе фирмы. Правда, суда являлись торговыми, грузовыми, но несколько имеющихся на них кают были обставлены с комфортом. И я решила отправиться подышать морским воздухом вместе с португалкой Агнес. Судно называлось «Элси Моллер», все пароходы нашей фирмы имели женские имена. Команда и капитан Тейлор отнеслись к нам с ласковым вниманием. Мы поплыли по Желтому морю в прекрасную теплую погоду: светлое небо, желто-золотая морская вода. Мы с Агнес с удовольствием гуляли по палубе. Вдруг все изменилось. Небо потемнело, подул злой ветер, началась качка. Нам сообщили, что приближается тайфун. То ли не было известно, какой он силы, то ли нас не хотели пугать, но тайфун оказался сильнейшим! Капитан велел нам перейти в его каюту, лечь на кровать и крепко держаться за железную спинку. Мы с Агнес так и сделали. Корабль подбрасывало, как щепку. В иллюминаторе то взмывало небо, то в его стекло били волны. Нас крутило и мотало двое суток. На полу плавало все, что не было привинчено. Радиорубку разбило ударом волны, вся аппаратура вышла из строя, и связь с землей оборвалась. Когда на второй день море успокоилось, мы с Агнес выползли на палубу. Капитан сообщил, что тайфун ушел, а радист установил связь с сушей и нашим руководством. Погода быстро наладилась. На корабле навели порядок, и мы благоприятно закончили отпуск.




В Шанхае проживало много русской молодежи, которая пере- селилась из Харбина, когда в Маньчжурию пришли японцы. Беспощадная японская военщина создала для русских служащих и рабочих невыносимые условия. Возможность нормальной работы на КВЖД практически исключалась. В Шанхае все надеялись найти заработок. Но для трудоустройства требовалось знание английского языка или же его срочное изучение. После Харбина с его уютно-патриархальным бытом, резко отличающимся от шанхайского, харбинцы столкнулись с большими трудностями и невзгодами. Молодым женщинам и девушкам без твердой профессии пришлось пойти кельнершами в кафе, рестораны. Работали в ночных дансингах - девушками для танцев или барменшами за стойкой, выпивая с посетителями и развлекая их. Немногие русские девушки смогли устроить свою судьбу, большинство спились и печально закончили свою жизнь. О них и написал Вертинский песни «Дансинг-гёрл» и «Бар- девочка». Как они плакали, слушая эти вещи! Можно ли было представить в России, что жизнь бросит их в китайский матросский кабак? Удивительно, но все эти женщины были страстными поклонницами артиста Вертинского. Как ни горько было слушать о себе, они обожали его. Что ж, иначе не заплатишь за трепетное золото его слов.

Однажды в пасхальный вечер в нашей небольшой компании возникло предложение послушать Вертинского. До этого я знала Вертинского только по пластинкам и была его поклонницей, но никогда лично с ним не встречалась. «Так он же сегодня выступает в «Ренессансе», - вспомнила моя приятельница Галя. - Давайте поедем его слушать!» И мы приехали в кабаре «Ренессанс».Полутемный зал в сигаретном дыму. Небольшое возвышение для джаза. На сцену выходит пианист, и рядом возникает человек в элегантном черном смокинге. Вертинский! Какой он высокий! Лицо не молодое. Волосы гладко зачесаны. Профиль римского патриция! Он мгновенно окинул взглядом притихший зал и запел. На меня его выступление произвело огромное впечатление. Его тонкие, изумительные и выразительно пластичные руки, его манера кланяться - всегда чуть небрежно, чуть свысока. Слова его песен, где каждое слово и фраза, произнесенные им, звучали так красиво и изысканно. Я еще никогда не слышала, чтобы столь красиво звучала русская речь, а слова поражали своей богатой интонацией. Я была очарована и захвачена в сладкий плен... По счастливой случайности за нашим столиком сидели знакомые Вертинского. Он подошел к ним. Обмен приветствиями. Нас познакомили. Я сказала: «Садитесь, Александр Николаевич». Он сел, и как потом не раз говорил: «Сел - и навсегда». Влечение было обоюдным. Себя он называл «кавказским пленником», ему очень по- нравилось, когда он узнал, что я по отцу грузинка, так как всегда обожал грузин. «Я их очень люблю, - сказал он и спросил: - А как вас грузины зовут» Я ответила, что меня зовут Лиля, но грузины не выговаривают букву «я» и поэтому у них получается «Лила». Александр Николаевич улыбнулся: «Как это замечательно! Я вас тоже буду звать Лилой, но и вы меня тогда зовите Сандро». Такая у нас началась игра. Он звал меня Лила, я его Сандро. Письма свои он также подписывал Сандро.

В Шанхае на улице Авеню Жофер открылся новый цветочный магазин, в котором цветы оформляли с большим вкусом в изящные корзиночки, и в причудливых горшочках их доставляли по желанию покупателя на дом, по адресу. Александр Николаевич очень любил цветы и часто посылал их мне, сопровождая очаровательными текстами.

Так проходили мои дни, днем - работа в конторе, стенографирование под диктовку начальника, сухие, деловые письма, потом перепечатывание их на машинке. Довольно пресные будни. Правда, я дружила с девушками и клерками из нашей конторы, и атмосфера там была добросердечная. Приходили из плавания моллеровские капитаны, веселые, загорелые, многие были холосты и смотрели на меня с интересом. Рассказывали разные забавные истории, и вполне возможно, что я могла бы выйти замуж за английского капитана и уехать с ним в Британию. Как раз об этом мечтали моя мама и ее приятельницы. Но я была уже влюблена в Вертинского. Он был совсем иной. Такой необычайно интересный чело- век, что все остальные казались скучными. И конечно, его восхитительные письма связали меня. Я ждала их, без них мне уже становилось тоскливо. Письма Вертинского, его стихи и рассказы были как красивые сказки, недослушанные в детстве.

Однако у меня была и совсем другая сторона жизни: подруги, молодые люди. Мы ходили смотреть последние голливудские фильмы, посещали кафе, играли в бейсбол, вообще разнообразно проводили время. Чтение английской литературы всегда было моей страстью. Александр Николаевич фыркал по поводу бейсбола, считая его абсурдным занятием. А для нового выбора книг Вертинский уговорил меня записаться в русскую библиотеку, и под его руководством я читала Ивана Шмелева, Сирина (Владимира Набокова), Ивана Бунина, Ирину Одоевцеву. Я полюбила русских поэтов: Александра Блока, Анну Ахматову, Николая Гумилева, Георгия Иванова, Георгия Адамовича, Бориса Поплавского, Довида Кнута и других поэтов Серебряного века.

Я также с увлечением рисовала. Еще в Харбине отец привез мне из поездки во Владивосток цветные репродукции русских художников из Третьяковской галереи. Среди них была картина Верещагина «Охотник с соколом». Я сделала с нее тщательно выписанную копию масляными красками на холсте. Потом написала маслом копию с портрета композитора Листа. А в английской школе в Шанхае в моей тетрадке по ботанике с рисунками стояла высокая отметка и подпись педагога: «EXELLENT DRAWINGS - «великолепные рисунки». С уроков рисования лучшее отправляли в Англию в Академию художеств, где работы оценивали и присылали в школу дипломы за талантливые рисунки. У меня было три диплома с правом посещать британскую Академию художеств.

Александр Николаевич все время уговаривал меня выйти за него замуж. Но я не представляла свою жизнь с ним. Я должна была бы оставить работу в конторе Моллера и потерять казенную квартиру. А работать мне все равно бы пришлось: Вертинский зарабатывал немного и непостоянно. Я знала, что, если стану женой известного артиста, контора Моллера меня уволит. Александр Николаевич обычно жил в отеле или снимал квартиру. Что мне было делать в номере отеля? И наконец, куда денется моя мама? Проблем было много. Дома продолжались скандалы. Мама узнавала о наших встречах и не могла смириться. Ее аргумент против замужества: мало того, что Вертинский работает в «кабаке», он стар - старше меня на тридцать четыре года! Мама кричала в запале и гневе, приходя в негодование от одной мысли, что я могу стать женой Вертинского... Сейчас я понимаю настойчивость протестующей мамы. Она оберегала единственную дочь, очень ею любимую, жалела меня. Сама она рано овдовела, потому что мой отец был старше ее, но не настолько же, как мой предполагаемый жених. Мама была женщиной, умудренной жизнью, предвидела многое, в том числе и мое вдовство. Она не тщеславилась, мало интересуясь известностью Вертинского, тем, что он знаменит и ценим русской публикой. Предпочитала, чтобы я вышла замуж за англичанина или американца и уехала из Шанхая. Хотела для меня нормальной жизни на международном уровне и подальше от русской эмиграции.




В 1942 году шла Тихоокеанская война. В Шанхае находились японские оккупанты. Международный сеттльмент: кварталы, сдаваемые в аренду иностранцам - французской и английской концессиям, - перешли тоже под их власть, как и конторы фирм. Иностранцы срочно уезжали, а те, кто не успел уехать, были заключены в лагеря до окончания войны. Пароходная контора Моллера, где я служила более двух лет, закрылась. Служащие получили расчет в середине января 1942 года. Японцы заняли ремонтный док Моллера, и нам с мамой надо было срочно освобождать квартиру. Главного управляющего моллеровской конторы капитана Джона Макдональда перед этим послали в Гонконг, там он застрял на- долго и не мог вернуться. Его жену Анну, приятельницу моей мамы, с дочерью Женечкой японцы посадили в лагерь для иностранцев.

Мы поженились с Александром Николаевичем. Бракосочетание состоялось в Кафедральном православном соборе в воскресенье, 26 апреля 1942 года. Помимо церковного брака, наше супружество было зарегистрировано в советском посольстве в Японии, в Токио, потому что в Шанхае имелось только консульство СССР. Мама смирилась. Мы собирались взять ее вместе с нами в Россию. Весь русский Шанхай пришел на нашу свадьбу...