Белая Раса
предыдущая серия
2.
Есть какие-то моменты в жизни, даты в истории, которые принято считать поворотными. Вот это было до, а это - после. До и после свадьбы, революции, первого сказанного слова, выхода человека в космос, изобретения паровоза, перехода через экватор, окончания университета, объявления войны, повышения по службе…
Мы забываем о том, что самое лучшее время любви - это немножко до свадьбы и чуть-чуть после, что после изобретения паровоза Леонардо да Винчи прошли столетия, прежде чем по Европе были проложены первые железные дороги, что моменту политического переворота всегда предшествует длительный период социального брожения, да и сам переворот не изменяет жизнь общества моментально, что изобретение Эдисоном лампочки не привело на следующий день ко всеобщей электрификации... Великие вещи происходят буднично, среди всеобщей суеты, это потом историки раскапывают среди бытовых наслоений нужную крупицу и назначают ее в Зеро Сути.
А есть ли этот рубеж?
Земля крутиться с одинаковой скоростью, солнце тухнет более-менее равномерно, мертвые плавно дозревают в своих могилах, чтобы стать метаном, море одинаково соленое по обе стороны воображаемого экватора, после окончания универа или повышения по службе у вас не появляется дополнительных апгрейдов в виде новых извилин или добавочного хуя.
Где щелчок? В каком месте закусывают нас шестеренки истории? В том ли месте, где уже ясно слышен хруст костей или тогда, когда по беспечности своей или из праздного баловства мы суем в эти шестеренки волосок и, сначала смеясь, а потом с нарастающим куражом, переходящим в легкий страх, пытаемся вынуть этот волосок обратно. Вот уже затянуло прядь и вроде бы, возьми сейчас, рвани посильней - хрен с ней, с этой прядью, хрен со сравнительно небольшой болью - но жаль испортить прическу, думаешь, все еще как-то обойдется. И вот уже зацепило кожу, брызнула кровь, зажевало палец, которым ты пытался помочь. Страх переходит в ужас и неконтролируемую панику. Последние трезвое решение - прежде чем начать просто тупо визжать, брызжа слюной - где-то неподалеку лежит нож, ты тянешься за ним, чтобы отсечь фалангу, кисть, предплечье.. но не достаешь, не дотягиваешься каких-нибудь пару сантиметров, каждое решение приходит в голову слишком поздно…
И где же этот момент истины? В каком месте история сделала необратимый поворот? Ведь колесо крутится само по себе, не зависимо от того, что в него затянет.
Почему мы решаем поставить зарубку в том или ином месте? Почему мы говорим «в этот день свершилось»? Или «в этот час-год-столетие-секунду»? Во-первых, свершилось только в нашем сознании, а во-вторых, мы это решаем позже, значит, свершилось не тогда.
Загадка, блять, чистого разума.
Да, конечно, бывают моменты, когда понимаешь: сейчас или никогда. И чувствуешь всем своим звериным нутром запах еще не пролитой крови, он тебя пугает и пьянит, ты ссышь, и радуешься одновременно, сердце колотится, глаза стекленеют, русло крови захлестывает норадреналин. В висках стучит: I'll do it right now. I'll do it at all costs.
Стоп, а почему по-английски? Нет, это не годится.
Ты думаешь: Ебись оно все конем! Два раза не умирать!
И шагаешь вперед…
Это случилось в Харбине, в один прекрасный солнечный январский день, N-дцатью годами ранее нашего визита в Москву в составе правительственной делегации Расы, когда я был еще так молод, беззаботен и полон несбыточных надежд.
С самого начала это была странная, если не сказать большего, поездка.
В аэропорту, благополучно миновав строй помогаек и встречающих, я вышел через правые ворота на улицу, поставил на брусчатку рюкзак с привязанным к нему рулоном холстов, достал бутылочку редлэйбла, прикупленного в дьюти-фри, сделал хороший глоток грамм на сорок и закурил. По правую руку раскинулась стоянка такси, но таксисты не приставали, как это было принято в России, с навязчивыми предложениями «куддаехать» и «таксинедорого», в воздухе воняло паровозной топкой, как это всегда в те времена воняло в Харбине от многочисленных угольных котельных, мантоваров и пекарей батата; китайской чифанькой и специфическим видом кондиционерной плесени, каким всегда пахло в терминалах Северного Китая и Японии.
Да, и еще в Шереметьево.
Этот запах на меня всегда действовал каким-то необъяснимым нейро-химическим образом, вызывая смесь смутных ностальгических переживаний с таким же неясным предчувствием больших перемен и желанием срать.
Пэй Сун Ли должен был быть здесь. Но его не было. Странно было все - и то, что он меня позвал приехать в Харбин в такое время, когда не было никаких выставок и его галерея была полна моих работ и то, что его не было здесь сейчас.
Я прошел на гостевую стоянку и стал высматривать его джип. Ни одного даже похожего.
Достал телефон, поменял флешку МТС на china mobile, позвонил.
- Э-э!
- Ни хао, Пэй!
-Э-э!
- Ни хао, Пэй! это я.
- А-а-а! Лъёща! Ты сичас гыде?
- Бля, я в Харбине, в аэропорту.
- Вэ Харбине? А-а-а! А-а-а! Лъёща! Прасти, я забыл! А-а-а! Сичас пазвани моя друга аэропорт, ты забери там. Лъёша, прасти, работа многа, голова совсем не работай! Стой чуть-чудя питынадыцать минута, ходи не нада, друга будед скора. Хорошо?
Я закурил еще одну сигарету, но не успел сделать и пары затяжек, как ко мне подсеменила молодая китаянка и заворковала по-голубиному:
- Лёъща? Моя Фэй-Фэй, друга Пэй, я тебе помогай, хорощо?
Я кивнул в растерянности, у меня не укладывалось в голове, что она пришла так быстро - за это время Пэй бы не успел даже достать сотовый из кармана.
- Такэси? Ехать Пэй? Гулять город? Що-пинг? кушать? масаж?
- Сначала к Пэю - надо сбросить вещи и переодеться. Жарко у вас.
Фэй-Фэй поежилась в своем пуховичке
- Жарыко! Ха-ха-ха! В Хабарувосыке сичас сколико минус?
- Тыридыцадь дыва, - ответил я по-желторосски
- Ай-ай!, - попыталась округлить глазки Фэй, - Но нищиво, если одежида - можино.
Откуда-то вынырнуло такси. Мы загрузились.
Всю дорогу водитель крутил одну и ту же, популярную в то время песенку, победившую на Евровидении от Финляндии «Василий, Василий» так, что через полчаса мне уже хотелось ебнуть его чем-нибудь тяжелым по башке.
К телецентру, близ которого находился офис и галерея Пэй, поехали почему-то с большим крюком по Гоголя. Возле Алексеевского православного храма водитель припарковал автомобиль и вышел. Что такое? Достал из багажника насос. Колесо сдулось?
Я заметил толпу праздничных людей, внимающих какому-то перманентному шоу на импровизированной сцене, пристроенной к русской церкви, и решил выйти посмотреть. Играла противная медная дудка, гремели барабаны и дребезжали медные буддийские тарелки. Разодетые в яркие одежды, китайцы танцевали строем. Темное здание храма возвышалось над пестрой толпой как тотемный столб. Повтыкав на эту феерическую эклектику, я уже было направился обратно к такси, как услышал оклик:
- Элосы! Лай ба! Элосы! Лай ба!
Я обернулся. На брусчатке, местами покрытой тонким слоем черного тающего снега, валялся попрошайка. Возле него, в разлохмаченной коробке из-под лапши среди накиданных как попало буддистских фенечек, стоял магнитофончик, играющий «оммани!», курились благовония; на картонке для подаяний блестела алюминиевая мелочь. Он был весь закутан в засаленные лохмотья, остатки зеленого камуфляжа, в каком обычно ходят сборщики мусора и работники ЖКХ. Длинные седые космы спутались, мутный взгляд направлен в мою сторону. Ноги, судя по всему, парализованы. Я обратил внимание на его черты лица. Это не был даур в чистом виде, или маньчжур, и уж тем более не хань. Скорее монгол. И что-то в его облике было от европейца.
Я подошел. Он снова забился в своей припадочной молитве, яростно стуча лбом по булыжнику, потом поднял голову и, глядя в сторону моего лица, стал выкрикивать фразы, из которых я только разобрал «Дада Хуадзя!»
Подошла Фэй.
- Что он говорит? - спросил я у нее.
Фэй прислушалась.
- Он говорит «Великий Хуадзя! Я жди много лет», «Элосы Хуадзя пришёл», «Теперь везде станет другой». Я не понима.
- Ты кто? - спросил я у него по-русски
- Кацзак, Кацзак, - затараторил он, пытаясь дотянуться рукой до моих ног, - Мелехов, Мелеховэ мы, - и снова по-китайски.
- Он говори «моя дедушика была элосы кацзак» «Тихидон». Что такое хуйня? - Фэй запуталась окончательно, - Не понимаэ! Какой говори ничего не понимаэ, зачем слушай такой некрасивый?, - и она пошла в такси, призывая меня последовать за ней.
Но я медлил.
Когда Фэй отошла достаточно далеко, нищий приподнялся на локте, схватил меня, наконец, за краешек джинсов, взгляд его прояснился на секунду, лицо обрело осмысленное выражение, и он произнес на чистом русском:
- Улица Василий, Харбин-бир, - и рухнул в очередном припадке…
Ну, вот и приехали. Из офиса выскочил Пэй, без верхней одежды, в лакированных туфлях, черных брюках и белой рубашке. Мы обнялись.
Он провел меня на третий этаж купленного им недавно трехэтажного офиса в высотном здании нового делового квартала. К его кабинету примыкала спаленка с душевой комнатой. В комнате стояла широкая кровать, на стене - ж/к панель.
Пэй оставил меня устраиваться, а сам убежал вниз, в галерею, на ходу разговаривая по мобильнику.
Я открыл падью, купленную между обниманием с Пэем и входом в галерею в маленьком магазинчике напортив, сел на краешек кровати и пригубил, думая об этом казаке на улице Гоголя. Что-то неприятно топорщилось в жопу, я пошарил рукой, это оказался пульт. Я достал его, машинально включил плазму…
Судьбоносное время переживал Китай.
Штаты уже давно требовали от Пекина скорректировать курс юаня, слишком дешевый RNB подрывал экономику многих стран и прежде всего США. Как раз в эти дни обстановка накалилась до предела. Белый Дом высказал свои претензии Пекину в ультимативной форме.
Китай кипел. На Тяньаньмэне бесноватые хунвэйбины жгли американские флаги и публично засовывали в свои анусы доллары, снимая все это на видео и выкладывая в интернет, а на Вафудзине владельцы фирменных магазинов вывешивали плакаты «RNB - up!» «America forever»…
Мнения разделились. Были те, кто призывал стоять до конца, но большинство понимало, что военный конфликт приведет к краху Поднебесной, ибо львиная доля ее экономического благополучия зиждется на мегаполисах, расположенных по слишком уязвимому побережью…
По всем каналам шли дебаты - что делать? Лечь под США прямо щас или стоять до конца и потом лечь?
Хейлундзян с надеждой смотрел на Россию, но Москва как всегда отмалчивалась…
После обеда в соседнем с галереей ресторанчике «Ти Лон», Пэй потащил меня в сауну, а после сауны - к блядям.
Я попытался отказаться от угощения, мотивируя отказ усталостью и нервной напряженностью. Мысли мои были слишком далеки от тела.
- Нищево! Один раз можино! - был его ответ на все мои аргументы
По дороге он соблазнял меня живописанием китайской проститутки - тут были и выщипанные наголо интимные места, и тугая гладкая кожа, и упругие груди, и неподдельная страстность. Все доводы строились на сопоставлении с русскими аналогами.
- Русский девущка - пиздец большой! - он сделал пальцы кольцом на манер знака “o’key”, демонстрируя размер «пиздеца» русских проституток и изобразил разочарование, - Сичас иди китайский девущка, Пиздец ма-а-а-а-а-аленький!, - он опять сделал кольцо из пальцев, на этот раз существенно меньше в диаметре, при этом заглянул через него на меня одним сощуренным глазом как через замочную скважину, и повторил высоким голоском, каким обычно сюсюкаются с розовощекими младенчиками, - пиздец маленький-маленький!
Видно было, что для него это очень важно, что бы я пренепременно отведал китайского пиздеца.
- Может, вечером?
- Вещером полиция много, защем опасно? Это тюрима.
Последнюю попытку сбежать я сделал уже непосредственно перед дверью в шлюхарню, после того как мы вышли из лексуса Пэя, заявив, что у меня кончились водка и сигареты, но он схватил меня за пуховик и буквально затащил внутрь.
В гостиной примерно 4х4м на красном диване за журнальным столиком дислоцировались две жрицы пиздеца. Стены были задрапированы какой-то красной с золотыми драконами тканью, в углу телевизор прогонял по венам кровавый исторический сериал о временах династии Мин с легендой о великом Хуадзя, возле телевизора восседал сурового вида нукер в наколках и с болтами.
Первая девушка, когда мы вошли, занималась макияжем. Ее гигантские накладные ресницы выступали вперед сантиметров на пять и казалось, перевешивали голову с сильно профилерованными малиновыми волосами. Веки были подклеены специальными вставками, делающими разрез глаз менее азиатским и расширяющими глаза, которые, в результате, занимали значительную долю лицевой части, и делали ее похожей на лемура. Скулы обильно сдобрены блесками. По-тинэйджерски тонкие ноги, до середины бедра обернутые толстыми шерстяными чулочками в широкую поперечную полоску кислотных цветов, она закинула одна на другую так, что из-под коротенькой юбчонки, обтягивающей узкие бедра, виднелась кружевная полоска розовых трусишек.
Вторая блядь была втиснута в строгий черный костюм. Она была покрупнее и поупитаннее первой, глубокое декольте демонстрировало то, о чем так восторженно живописал Пэй: «сиськи большие как у коровы и прыгают». Жопа у нее была пошире, но до наших не дотягивала. Белые гладкие коленки с ямочками как я люблю, добротные тугие ляжки, легко угадывающиеся под обтягивающей черной тканью. Пухлые губы варениками, волосы густые черные, собранные в тяжелой шишке. Она листала деловой журнал, на первой странице которого была фотография стоюаневой банкноты на весах фемиды, роль которой играла американская Статуя Свободы. На другой чаше весов находился доллар. Юань явно перевешивал. Статуя разжигала факелом мировой пожар.
Как только я затащил в проем двери свою харю с трехдневной рыжей щетиной, сисястая жрица что-то заверещала нукеру противным голосом, с опаской поглядывая на меня.
Пэй вступил в переговоры. Некоторое время они что-то выясняли, сисястая активно участвовала в обсуждении, по-прежнему оглядываясь на меня с явной тревогой.
Пэй сказал:
- Какой хочещь, посмотри? Этот красивый, - он указал на девочку-эмо. Девочка с любопытством разглядывала меня.
- Я вижу, они не очень-то рады, что мы пришли, - сказал я Пэю, - о чем они говорят?
Пэй выглядел слегка обескураженным.
- Она говори, не хочу руский. Пащиму - руский бальшой хуй. Водка пей - ебаца долго. Потом никто не бери, пиздец на помойка выкинь.
- Ну и идут они хуем, - двинулся я было на выход, довольный таким поворотом
Пэй преградил мне дорогу
- Эта твоя хочу, - и указал кивком на девочку-эмо с ресницами.
- Да там же ебать нечего
- Нищево-нищево, одина раза можино, - и он затолкал меня в тесную каморку
У меня было ощущение, будто я какая-то резиновая кукла в руках невидимого режиссера.
Тонкие пальчики закрыли за мной дверь на символический крючочек, я посмотрел на девочку и усмехнулся.
- Как тебя зовут, дочка?
Она кинула меня приемом боевого ушу на обширный лежак из ГВЛ, слегка сдобренный тонким матрацем и начала раздевать
- Дао.
- Подходящее имя…
Через десять минут активных оральных ухаживаний за мной она уже текла сама, твердые соски ее торчали, угрожая проткнуть мне сонную артерию, но мой слишком толстый и тупой конец скользил по ее идеально гладкой, как бы фарфоровой промежности без единого волоска, не в состоянии войти в узкие, еле обозначенные тонкими смуглыми лепестками, ворота
Я вспомнил, как Пэй демонстрировал китайский пиздец и представил его хитрый прищуренный глаз, выглядывающий оттуда.
Она оседлала меня, продолжая тщетные попытки натянуться на мою кочергу. Возбуждение достигло предела и решение пришло неожиданно: на двери висела маленькая лопатка для обуви, я протянул руку, схватил ее и заправил с ее помощью раздутую до невероятных размеров залупу в тугое чрево Дао. Она охнула, одна накладная ресница отвалилась с ее левого глаза и смачно шлепнулась на мою влажную грудь. Закусив губы и мотая головой от сладкой боли, сначала понемногу, потом все более увеличивая амплитуду, Дао начала приближаться к нирване. При каждом толчке из ее горла вырывался хриплый стон
- Васили-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-й!, - кончила она неожиданно громко
«Какой Василий? Я же Алексей» - мелкнуло у меня в голове, но в тот же момент Титаник моей плоти провалился в шань-шуй оргазма вслед за джонкой Дао
продолжение сериала
2.
Есть какие-то моменты в жизни, даты в истории, которые принято считать поворотными. Вот это было до, а это - после. До и после свадьбы, революции, первого сказанного слова, выхода человека в космос, изобретения паровоза, перехода через экватор, окончания университета, объявления войны, повышения по службе…
Мы забываем о том, что самое лучшее время любви - это немножко до свадьбы и чуть-чуть после, что после изобретения паровоза Леонардо да Винчи прошли столетия, прежде чем по Европе были проложены первые железные дороги, что моменту политического переворота всегда предшествует длительный период социального брожения, да и сам переворот не изменяет жизнь общества моментально, что изобретение Эдисоном лампочки не привело на следующий день ко всеобщей электрификации... Великие вещи происходят буднично, среди всеобщей суеты, это потом историки раскапывают среди бытовых наслоений нужную крупицу и назначают ее в Зеро Сути.
А есть ли этот рубеж?
Земля крутиться с одинаковой скоростью, солнце тухнет более-менее равномерно, мертвые плавно дозревают в своих могилах, чтобы стать метаном, море одинаково соленое по обе стороны воображаемого экватора, после окончания универа или повышения по службе у вас не появляется дополнительных апгрейдов в виде новых извилин или добавочного хуя.
Где щелчок? В каком месте закусывают нас шестеренки истории? В том ли месте, где уже ясно слышен хруст костей или тогда, когда по беспечности своей или из праздного баловства мы суем в эти шестеренки волосок и, сначала смеясь, а потом с нарастающим куражом, переходящим в легкий страх, пытаемся вынуть этот волосок обратно. Вот уже затянуло прядь и вроде бы, возьми сейчас, рвани посильней - хрен с ней, с этой прядью, хрен со сравнительно небольшой болью - но жаль испортить прическу, думаешь, все еще как-то обойдется. И вот уже зацепило кожу, брызнула кровь, зажевало палец, которым ты пытался помочь. Страх переходит в ужас и неконтролируемую панику. Последние трезвое решение - прежде чем начать просто тупо визжать, брызжа слюной - где-то неподалеку лежит нож, ты тянешься за ним, чтобы отсечь фалангу, кисть, предплечье.. но не достаешь, не дотягиваешься каких-нибудь пару сантиметров, каждое решение приходит в голову слишком поздно…
И где же этот момент истины? В каком месте история сделала необратимый поворот? Ведь колесо крутится само по себе, не зависимо от того, что в него затянет.
Почему мы решаем поставить зарубку в том или ином месте? Почему мы говорим «в этот день свершилось»? Или «в этот час-год-столетие-секунду»? Во-первых, свершилось только в нашем сознании, а во-вторых, мы это решаем позже, значит, свершилось не тогда.
Загадка, блять, чистого разума.
Да, конечно, бывают моменты, когда понимаешь: сейчас или никогда. И чувствуешь всем своим звериным нутром запах еще не пролитой крови, он тебя пугает и пьянит, ты ссышь, и радуешься одновременно, сердце колотится, глаза стекленеют, русло крови захлестывает норадреналин. В висках стучит: I'll do it right now. I'll do it at all costs.
Стоп, а почему по-английски? Нет, это не годится.
Ты думаешь: Ебись оно все конем! Два раза не умирать!
И шагаешь вперед…
Это случилось в Харбине, в один прекрасный солнечный январский день, N-дцатью годами ранее нашего визита в Москву в составе правительственной делегации Расы, когда я был еще так молод, беззаботен и полон несбыточных надежд.
С самого начала это была странная, если не сказать большего, поездка.
В аэропорту, благополучно миновав строй помогаек и встречающих, я вышел через правые ворота на улицу, поставил на брусчатку рюкзак с привязанным к нему рулоном холстов, достал бутылочку редлэйбла, прикупленного в дьюти-фри, сделал хороший глоток грамм на сорок и закурил. По правую руку раскинулась стоянка такси, но таксисты не приставали, как это было принято в России, с навязчивыми предложениями «куддаехать» и «таксинедорого», в воздухе воняло паровозной топкой, как это всегда в те времена воняло в Харбине от многочисленных угольных котельных, мантоваров и пекарей батата; китайской чифанькой и специфическим видом кондиционерной плесени, каким всегда пахло в терминалах Северного Китая и Японии.
Да, и еще в Шереметьево.
Этот запах на меня всегда действовал каким-то необъяснимым нейро-химическим образом, вызывая смесь смутных ностальгических переживаний с таким же неясным предчувствием больших перемен и желанием срать.
Пэй Сун Ли должен был быть здесь. Но его не было. Странно было все - и то, что он меня позвал приехать в Харбин в такое время, когда не было никаких выставок и его галерея была полна моих работ и то, что его не было здесь сейчас.
Я прошел на гостевую стоянку и стал высматривать его джип. Ни одного даже похожего.
Достал телефон, поменял флешку МТС на china mobile, позвонил.
- Э-э!
- Ни хао, Пэй!
-Э-э!
- Ни хао, Пэй! это я.
- А-а-а! Лъёща! Ты сичас гыде?
- Бля, я в Харбине, в аэропорту.
- Вэ Харбине? А-а-а! А-а-а! Лъёща! Прасти, я забыл! А-а-а! Сичас пазвани моя друга аэропорт, ты забери там. Лъёша, прасти, работа многа, голова совсем не работай! Стой чуть-чудя питынадыцать минута, ходи не нада, друга будед скора. Хорошо?
Я закурил еще одну сигарету, но не успел сделать и пары затяжек, как ко мне подсеменила молодая китаянка и заворковала по-голубиному:
- Лёъща? Моя Фэй-Фэй, друга Пэй, я тебе помогай, хорощо?
Я кивнул в растерянности, у меня не укладывалось в голове, что она пришла так быстро - за это время Пэй бы не успел даже достать сотовый из кармана.
- Такэси? Ехать Пэй? Гулять город? Що-пинг? кушать? масаж?
- Сначала к Пэю - надо сбросить вещи и переодеться. Жарко у вас.
Фэй-Фэй поежилась в своем пуховичке
- Жарыко! Ха-ха-ха! В Хабарувосыке сичас сколико минус?
- Тыридыцадь дыва, - ответил я по-желторосски
- Ай-ай!, - попыталась округлить глазки Фэй, - Но нищиво, если одежида - можино.
Откуда-то вынырнуло такси. Мы загрузились.
Всю дорогу водитель крутил одну и ту же, популярную в то время песенку, победившую на Евровидении от Финляндии «Василий, Василий» так, что через полчаса мне уже хотелось ебнуть его чем-нибудь тяжелым по башке.
К телецентру, близ которого находился офис и галерея Пэй, поехали почему-то с большим крюком по Гоголя. Возле Алексеевского православного храма водитель припарковал автомобиль и вышел. Что такое? Достал из багажника насос. Колесо сдулось?
Я заметил толпу праздничных людей, внимающих какому-то перманентному шоу на импровизированной сцене, пристроенной к русской церкви, и решил выйти посмотреть. Играла противная медная дудка, гремели барабаны и дребезжали медные буддийские тарелки. Разодетые в яркие одежды, китайцы танцевали строем. Темное здание храма возвышалось над пестрой толпой как тотемный столб. Повтыкав на эту феерическую эклектику, я уже было направился обратно к такси, как услышал оклик:
- Элосы! Лай ба! Элосы! Лай ба!
Я обернулся. На брусчатке, местами покрытой тонким слоем черного тающего снега, валялся попрошайка. Возле него, в разлохмаченной коробке из-под лапши среди накиданных как попало буддистских фенечек, стоял магнитофончик, играющий «оммани!», курились благовония; на картонке для подаяний блестела алюминиевая мелочь. Он был весь закутан в засаленные лохмотья, остатки зеленого камуфляжа, в каком обычно ходят сборщики мусора и работники ЖКХ. Длинные седые космы спутались, мутный взгляд направлен в мою сторону. Ноги, судя по всему, парализованы. Я обратил внимание на его черты лица. Это не был даур в чистом виде, или маньчжур, и уж тем более не хань. Скорее монгол. И что-то в его облике было от европейца.
Я подошел. Он снова забился в своей припадочной молитве, яростно стуча лбом по булыжнику, потом поднял голову и, глядя в сторону моего лица, стал выкрикивать фразы, из которых я только разобрал «Дада Хуадзя!»
Подошла Фэй.
- Что он говорит? - спросил я у нее.
Фэй прислушалась.
- Он говорит «Великий Хуадзя! Я жди много лет», «Элосы Хуадзя пришёл», «Теперь везде станет другой». Я не понима.
- Ты кто? - спросил я у него по-русски
- Кацзак, Кацзак, - затараторил он, пытаясь дотянуться рукой до моих ног, - Мелехов, Мелеховэ мы, - и снова по-китайски.
- Он говори «моя дедушика была элосы кацзак» «Тихидон». Что такое хуйня? - Фэй запуталась окончательно, - Не понимаэ! Какой говори ничего не понимаэ, зачем слушай такой некрасивый?, - и она пошла в такси, призывая меня последовать за ней.
Но я медлил.
Когда Фэй отошла достаточно далеко, нищий приподнялся на локте, схватил меня, наконец, за краешек джинсов, взгляд его прояснился на секунду, лицо обрело осмысленное выражение, и он произнес на чистом русском:
- Улица Василий, Харбин-бир, - и рухнул в очередном припадке…
Ну, вот и приехали. Из офиса выскочил Пэй, без верхней одежды, в лакированных туфлях, черных брюках и белой рубашке. Мы обнялись.
Он провел меня на третий этаж купленного им недавно трехэтажного офиса в высотном здании нового делового квартала. К его кабинету примыкала спаленка с душевой комнатой. В комнате стояла широкая кровать, на стене - ж/к панель.
Пэй оставил меня устраиваться, а сам убежал вниз, в галерею, на ходу разговаривая по мобильнику.
Я открыл падью, купленную между обниманием с Пэем и входом в галерею в маленьком магазинчике напортив, сел на краешек кровати и пригубил, думая об этом казаке на улице Гоголя. Что-то неприятно топорщилось в жопу, я пошарил рукой, это оказался пульт. Я достал его, машинально включил плазму…
Судьбоносное время переживал Китай.
Штаты уже давно требовали от Пекина скорректировать курс юаня, слишком дешевый RNB подрывал экономику многих стран и прежде всего США. Как раз в эти дни обстановка накалилась до предела. Белый Дом высказал свои претензии Пекину в ультимативной форме.
Китай кипел. На Тяньаньмэне бесноватые хунвэйбины жгли американские флаги и публично засовывали в свои анусы доллары, снимая все это на видео и выкладывая в интернет, а на Вафудзине владельцы фирменных магазинов вывешивали плакаты «RNB - up!» «America forever»…
Мнения разделились. Были те, кто призывал стоять до конца, но большинство понимало, что военный конфликт приведет к краху Поднебесной, ибо львиная доля ее экономического благополучия зиждется на мегаполисах, расположенных по слишком уязвимому побережью…
По всем каналам шли дебаты - что делать? Лечь под США прямо щас или стоять до конца и потом лечь?
Хейлундзян с надеждой смотрел на Россию, но Москва как всегда отмалчивалась…
После обеда в соседнем с галереей ресторанчике «Ти Лон», Пэй потащил меня в сауну, а после сауны - к блядям.
Я попытался отказаться от угощения, мотивируя отказ усталостью и нервной напряженностью. Мысли мои были слишком далеки от тела.
- Нищево! Один раз можино! - был его ответ на все мои аргументы
По дороге он соблазнял меня живописанием китайской проститутки - тут были и выщипанные наголо интимные места, и тугая гладкая кожа, и упругие груди, и неподдельная страстность. Все доводы строились на сопоставлении с русскими аналогами.
- Русский девущка - пиздец большой! - он сделал пальцы кольцом на манер знака “o’key”, демонстрируя размер «пиздеца» русских проституток и изобразил разочарование, - Сичас иди китайский девущка, Пиздец ма-а-а-а-а-аленький!, - он опять сделал кольцо из пальцев, на этот раз существенно меньше в диаметре, при этом заглянул через него на меня одним сощуренным глазом как через замочную скважину, и повторил высоким голоском, каким обычно сюсюкаются с розовощекими младенчиками, - пиздец маленький-маленький!
Видно было, что для него это очень важно, что бы я пренепременно отведал китайского пиздеца.
- Может, вечером?
- Вещером полиция много, защем опасно? Это тюрима.
Последнюю попытку сбежать я сделал уже непосредственно перед дверью в шлюхарню, после того как мы вышли из лексуса Пэя, заявив, что у меня кончились водка и сигареты, но он схватил меня за пуховик и буквально затащил внутрь.
В гостиной примерно 4х4м на красном диване за журнальным столиком дислоцировались две жрицы пиздеца. Стены были задрапированы какой-то красной с золотыми драконами тканью, в углу телевизор прогонял по венам кровавый исторический сериал о временах династии Мин с легендой о великом Хуадзя, возле телевизора восседал сурового вида нукер в наколках и с болтами.
Первая девушка, когда мы вошли, занималась макияжем. Ее гигантские накладные ресницы выступали вперед сантиметров на пять и казалось, перевешивали голову с сильно профилерованными малиновыми волосами. Веки были подклеены специальными вставками, делающими разрез глаз менее азиатским и расширяющими глаза, которые, в результате, занимали значительную долю лицевой части, и делали ее похожей на лемура. Скулы обильно сдобрены блесками. По-тинэйджерски тонкие ноги, до середины бедра обернутые толстыми шерстяными чулочками в широкую поперечную полоску кислотных цветов, она закинула одна на другую так, что из-под коротенькой юбчонки, обтягивающей узкие бедра, виднелась кружевная полоска розовых трусишек.
Вторая блядь была втиснута в строгий черный костюм. Она была покрупнее и поупитаннее первой, глубокое декольте демонстрировало то, о чем так восторженно живописал Пэй: «сиськи большие как у коровы и прыгают». Жопа у нее была пошире, но до наших не дотягивала. Белые гладкие коленки с ямочками как я люблю, добротные тугие ляжки, легко угадывающиеся под обтягивающей черной тканью. Пухлые губы варениками, волосы густые черные, собранные в тяжелой шишке. Она листала деловой журнал, на первой странице которого была фотография стоюаневой банкноты на весах фемиды, роль которой играла американская Статуя Свободы. На другой чаше весов находился доллар. Юань явно перевешивал. Статуя разжигала факелом мировой пожар.
Как только я затащил в проем двери свою харю с трехдневной рыжей щетиной, сисястая жрица что-то заверещала нукеру противным голосом, с опаской поглядывая на меня.
Пэй вступил в переговоры. Некоторое время они что-то выясняли, сисястая активно участвовала в обсуждении, по-прежнему оглядываясь на меня с явной тревогой.
Пэй сказал:
- Какой хочещь, посмотри? Этот красивый, - он указал на девочку-эмо. Девочка с любопытством разглядывала меня.
- Я вижу, они не очень-то рады, что мы пришли, - сказал я Пэю, - о чем они говорят?
Пэй выглядел слегка обескураженным.
- Она говори, не хочу руский. Пащиму - руский бальшой хуй. Водка пей - ебаца долго. Потом никто не бери, пиздец на помойка выкинь.
- Ну и идут они хуем, - двинулся я было на выход, довольный таким поворотом
Пэй преградил мне дорогу
- Эта твоя хочу, - и указал кивком на девочку-эмо с ресницами.
- Да там же ебать нечего
- Нищево-нищево, одина раза можино, - и он затолкал меня в тесную каморку
У меня было ощущение, будто я какая-то резиновая кукла в руках невидимого режиссера.
Тонкие пальчики закрыли за мной дверь на символический крючочек, я посмотрел на девочку и усмехнулся.
- Как тебя зовут, дочка?
Она кинула меня приемом боевого ушу на обширный лежак из ГВЛ, слегка сдобренный тонким матрацем и начала раздевать
- Дао.
- Подходящее имя…
Через десять минут активных оральных ухаживаний за мной она уже текла сама, твердые соски ее торчали, угрожая проткнуть мне сонную артерию, но мой слишком толстый и тупой конец скользил по ее идеально гладкой, как бы фарфоровой промежности без единого волоска, не в состоянии войти в узкие, еле обозначенные тонкими смуглыми лепестками, ворота
Я вспомнил, как Пэй демонстрировал китайский пиздец и представил его хитрый прищуренный глаз, выглядывающий оттуда.
Она оседлала меня, продолжая тщетные попытки натянуться на мою кочергу. Возбуждение достигло предела и решение пришло неожиданно: на двери висела маленькая лопатка для обуви, я протянул руку, схватил ее и заправил с ее помощью раздутую до невероятных размеров залупу в тугое чрево Дао. Она охнула, одна накладная ресница отвалилась с ее левого глаза и смачно шлепнулась на мою влажную грудь. Закусив губы и мотая головой от сладкой боли, сначала понемногу, потом все более увеличивая амплитуду, Дао начала приближаться к нирване. При каждом толчке из ее горла вырывался хриплый стон
- Васили-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-й!, - кончила она неожиданно громко
«Какой Василий? Я же Алексей» - мелкнуло у меня в голове, но в тот же момент Титаник моей плоти провалился в шань-шуй оргазма вслед за джонкой Дао
продолжение сериала