Растрёпанный воробей
Мультфильм Аллы Грачёвой «Растрёпанный воробей» по сказке Константина Паустовского «Взъерошенный воробей», как в осколке голограммы, концентрирует в себе почти всю советскую культуру - за исключением той части, которая полностью отмерла в 1956 году. Сама сказка, послужившая исходной точкой для фильма, написана до 1956 года, однако Паустовский, будучи не в восторге от нормативной культуры позднего сталинизма, развлекался стилизациями и в случае «Взъерошенного воробья» постарался ограничиться лишь «гуманными» деталями сталинского стиля - и это позволило его пастишам достаточно безболезненно перетечь в новую эпоху.
Однако назад к «Воробью». Из чего он состоит? Из деталей, характерных для эталонных произведений советской культуры самых разных эпох. Обычно тот или иной артефакт достаточно определённо принадлежит к совершенно конкретной культуре. Ну, не бывает так, чтобы классицизм сливался с барокко и это не коробило бы зрителя. Мешанина эпох всегда вызывает раздражение, эклектика - худшее из искусствоведческих ругательств. Но «Воробей» Грачёвой, снятый в 1967 году, воспринимается, как единое целое. Это не эклектика, это синтез разнородных элементов. И потому «Воробей» заслуживает серьёзного разговора.
Во-первых, визуальный стиль мультфильма отсылает нас к началу 60-х. Этакое плоскостное изображение, почти коллаж из грубовато обрезанных кусочков бумаги. Подчёркнуто двумерное пространство, в котором герои движутся направо, налево, вверх и вниз, но никогда - вглубь экрана. Даже если стаффажным персонажам надо проникнуть в театр, они быстро поднимаются вверх по плоской лестнице. Такой стиль распространился в советской анимации под влиянием Фёдора Хитрука, очарованного «загребской школой». К 1967 году он уже воспринимался слегка устаревшим, и это важно. Не менее важно, что двумерность тут имитированная: фильм вообще-то рисованный, а не плоская марионетка (как у Норштейна и Хржановского), и технически ничто не мешает персонажам двигаться вглубь. Но авторам фильма это не требуется. Им важнее выстроить картинку, которая придавала бы футуроцентристской эстетике начала 60-х оттенок старомодности. Визуальный намёк на то, что «оттепель» давно позади.
Во-вторых, чрезвычайно важен звуковой фон «Растрёпанного воробья». Саундтрек состоит из двух элементов. Из проникновенного, чрезвычайно уютного голоса какого-то актёра (может быть, даже «заслуженного»! может быть, даже «народного»! но мне не удалось выяснить имя, увы) академического театра, читающего закадровый текст. И из музыки, написанной сразу двумя молодыми композиторами, Зацепиным и Крылатовым. О музыке потом, а для начала вспомним, что это значит - закадровый голос.
Борхес напоминает, что, если во сне мы слишим голос, но не видим говорящего, это с нами говорит Бог. Сие справедливо и для фильмов-мультфильмов, ибо что такое кинематограф, как не коллективное сновидение? К этому возможно присовокупить особое отношение советских людей к радио. Голос из радиоприёмника с начала 30-х годов возвещал советским людям Истину, и шуточки по поводу хрипатых репродукторов, характерные для авангардистского периода советской культуры, в рамках сталинского дискурса немыслимы. Кстати, в начале 60-х выжившие авангардисты не преминули поиздеваться над Закадровым Голосом, воплощающим сталинский мистицизм. Один из персонажей мультфильма 1958 года небрежно замечает «А, это Диктор, он объясняет то, что и так понятно». Но авторы «Воробья» почтительно возвращают Закадровый Голос на изначально принадлежащую ему позицию божественного всеведения. Это не случайно. Именно в 1967 году началась планомерная ресталинизация советской культуры. Днепропетровская братва, захватившая Кремль, поняла, что не справится с задачей создания полноценной идеологической машины, и стала затыкать дырки в идеологии ошмётками сталинского конструкта. Это получило именование «сталинизм» и было своеобразным маньеризмом по отношению к советской культуре 30-50-х годов. Такой важный элемент сталинских (и сталинистских) произведений искусства, как разъяснение зрителю смысла происходящего перед его глазами, введен в «Растрёпанного воробья» отнюдь не случайно.
Закадровый Голос в «Воробье» прекрасен. Особо прекрасно то, что иногда изображение не совпадает с рассказом, и мы должны выбрать ту версию, которая нам нравится. Мы должны решить, верим мы собственным глазам или приятному дикторскому голосу. Не думаю, что подобное раздвоение было запланировано авторами. Скорее всего, это результат небрежности. Но там ценнее такая деталь! Ведь она предваряет целое двадцатилетие небрежности, лени, халтуры и постепенно снижающегося уровня претензий советских людей.
Примером нестыковки может быть сообщение Закадрового Голоса, что Маша будет танцевать Золушку в школьном спектакле, после чего мы видим огромный, областных масштабов театр с колоннами и роскошную сцену со сложными декорациями.
Одновременно с сталинистским проникновенным Закадровым Голосом в «Воробья» введена музыка - целых два композитора трудились над составлением саундтрека. И, в самом деле, музыка в фильме распадается на две линии, последовательно проведённые от начала до конца. Это конформистские «сказочные» мелодии, поддерживающие Закадровый Голос, ещё больше смягчающие его, буквально до приторной сладости, плюс резкие авангардные синкопы. Я не знаю, как называется подобная музыка, я не музыковед. В любом случае, это провоцирующий слушателей авангард. Почему так? А потому что в послесталинском СССР с музыкальным авангардом стало совсем плохо. Для композиторов с "сумбуром вместо музыки" консерваторские концертные залы были табу, таких композиторов выталкивали в маргинальную область озвучивания фильмов. Я помню много хорошей музыки советских времён - и вся она была в фильмах или мультфильмах. Шнитке, Губайдулина, Денисов, Сильвестров, Каравайчук - это киномузыка. Так что авангардная музыка в сентиментальной мультсказке тоже оказывается символом времени, четко указывающим на контекст фильма.
Но и помимо контекста, который, может быть, не осознавался, «Растрёпанный воробей» очень хорошо продуман и полон важных деталей, о которых стоило бы поговорить.