Поэзия и любовь, любовь и поэзия...
И сестры родные, и дочки-матери, и не поймешь, кто мама, кто дочка - наверное, обоюдно. Что ни поэт, то, если не мастер любви, то певец ее, а мастерский певец или нет, это уже вопрос одаренности. Вряд ли ошибемся, заметив, что по крайней мере большинству и даже подавляющему большинству великих поэтов присущ избыточный эротизм, буйство любовных страстей, проникающее и в творчество. Но есть из этого правила и великие исключения, или, может быть, только кажущиеся исключения. Велимир Хлебников. Сколько ни ищу у него хоть одну строку, куда бы непосредственно проник его личный Эрос, - не нахожу. В автобиографической заметке поэт сам о себе всерьез написал таковы слова: "Вступил в брачные узы со Смертью и, таким образом, женат". Что ж, одни любят жизнь, а другие... другую жизнь.
В тех редких стихах, где у Хлебникова фигурирует любовь, она какая-то всеобщая, отвлеченно-живописная, мифически-космическая, а если и лично обозначенная, то не его личностью, - сам он от любовных дел пребывает в каком-то космическом далеке. Вот одно из таких стихотворений, где в последней строчке мы неожиданно обнаруживаем имя другого поэта, ставшее для российского сознания почти синонимом абсолютного и всецелого слияния поэзии и любви.
Люди, когда они любят,
Делающие длинные взгляды
И испускающие длинные вздохи.
Звери, когда они любят,
Наливающие в глаза муть
И делающие удила из пены.
Солнца, когда они любят,
Закрывающие ночи тканью из земель
И шествующие с пляской к своему другу.
Боги, когда они любят,
Замыкающие в меру трепет вселенной,
Как Пушкин - жар любви горничной Волконского.
Очень хлебниковский стих, в котором непостижимым образом соседствуют и сливаются пронзительная наблюдательность и фантастическая красота с зашифрованностью и высокой заумью, почти абракадаброй, но какой величественной и невероятно милой.
Смотрите, как неожиданно и как естественно сомкнул он любовь богов и любовь Пушкина. Хотя горничная Волконского тут вроде бы ни к селу, ни к городу: из исторических хроник известно лишь (по крайней мере, мне удалось нарыть только это), что семнадцатилетний шалун Пушкин однажды темным вечерком в Царскосельском дворце подстерег горничную княжны Волконской Наташу и начал нескромно обнимать, не заметив, что это не горничная, а сама княжна, дама уже солидного возраста. По сему поводу имел неприятности, а по поводу неприятностей написал на княжну довольно ехидную эпиграмму. Ну да ладно, какая разница, все равно - в мире Хлебникова все возможно. И все дышит истиной.
Старик Кречмер всплеснул бы руками и закричал: «Вот вам и образец шизоидной поэзии высшей пробы!» Мы воздержимся от диагнозов, но заметим: если кому-то хочется излечиться от навязчивой и неуемной любовной страсти, читайте Хлебникова. Лучше всякой бромистой камфоры. И хорошо, и небесно.