Сопротивление насилию или непротивление: Ильин vs. Толстой
Критика Ильиным идеи непротивления и её "окружения", то есть всего морального мировоззрения Толстого, местами очень меткая и острая. Однако он сам крайне тенденциозен и пользуется "нечестными" приёмами. Начнем с того, что вопрос вообще не стоит о сопротивлении злу - это постановка вопроса Ильина, а не Толстого. Вопрос о насилии и ненасилии. Отождествление насилия по отношению к "невинным" и зла - большая нетяжка, которая не может быть оправдана, скорее это даже подмена различных понятий. Как раз Толстой призывал активно сопротивляться злу. Злом он считал и насилие, только вот форму сопротивления насилию как частному проявлению зла он выбирал иную. Так что, хотя некоторая отстранённость от мира у Толстого присутствует, обвинение в безразличности и своеобразной трусости беспочвенно. Логика Толстого проста и понятна. Если я сопротивляюсь насилию с помощью насилия, то тоже осуществляю насилие, и тем самым сумма зла в мире увеличивается. Толстой игнорирует акт насилия по отношению к самому человеку или одного постороннего к другому, при этом предельно акцентируя мысли и действия самого человека в любой ситуации. Его мораль говорит: насилие недопустимо. Я не могу контролировать поведение других, но могу контролировать своё. Не идти против своих принципов и своей совести - вот к чему призывал Толстой. Стоит ли удивляться, что Ильин Толстого не понял или недопонял? Сказанное не говорит, что Толстой прав и что я с ним солидарен. Но критику следует начинать с изучения и понимания.
В вопросе непротивления Толстой опирается на два учения: христианское и даосское. При этом, конечно, влияние храстианства (прежде всего Евангелия) неизмеримо выше. К этому надо добавить, что даосизм Толстой воспринял в сильно искаженном виде, его интерпретация (возможно, спровоцированная доступными ему переводами) отходит от даосского смысла недеяния. "Недеяние" - принцип невмешательства в ход вещей, в природный порядок, но вовсе не отсутствие активности. Ильин указывает на неприятие плоти и "плотского", в том числе инстинктов. Хотя Ильин и умалчивает, но мы с вами должны знать, что это традиционная храстианская позиция. И в рамках христианства насилие есть либо 1) звериная черта, либо дьявольская черта, что зачастую для теологов нераздельно, либо 2) проявление божественного правосудия, и может делегироваться некоторым людям (пророкам, представителям законной власти и т.д.). "Божественное" насилие всегда легитимно и как-бы беспристрастно, то есть это безэмоциональное проявление начала справедливости, что-то родственное античной Фемиде. В христианстве это "гнев Божий". Толстой лишь ограничился первым и выкинул второе, но не сочинял своего. Он попытался создать более стройную этическую теорию, чем предлагало христианство. Для этого он лишил легитимности насилие со стороны людей и оставил только рямое божественное действие. Осуществляя контрнасилие, человек берет на себя роль бога и его слуг-ангелов, что уже есть преступление. Толстой, сам того не осознавая (или всё же сознательно?), вскрыл огромное противоречие в христианском учении и обнажил неправомерность оправдания государственного насилия и принуждения церковью.В вопросе непротивления Толстой опирается на два учения: христианское и даосское. При этом, конечно, влияние храстианства (прежде всего Евангелия) неизмеримо выше. К этому надо добавить, что даосизм Толстой воспринял в сильно искаженном виде, его интерпретация (возможно, спровоцированная доступными ему переводами) отходит от даосского смысла недеяния. "Недеяние" - принцип невмешательства в ход вещей, в природный порядок, но вовсе не отсутствие активности. Ильин указывает на неприятие плоти и "плотского", в том числе инстинктов. Хотя Ильин и умалчивает, но мы с вами должны знать, что это традиционная храстианская позиция. И в рамках христианства насилие есть либо 1) звериная черта, либо дьявольская черта, что зачастую для теологов нераздельно, либо 2) проявление божественного правосудия, и может делегироваться некоторым людям (пророкам, представителям законной власти и т.д.). "Божественное" насилие всегда легитимно и как-бы беспристрастно, то есть это безэмоциональное проявление начала справедливости, что-то родственное античной Фемиде. В христианстве это "гнев Божий". Толстой лишь ограничился первым и выкинул второе, но не сочинял своего. Он попытался создать более стройную этическую теорию, чем предлагало христианство. Для этого он лишил легитимности насилие со стороны людей и оставил только рямое божественное действие. Осуществляя контрнасилие, человек берет на себя роль бога и его слуг-ангелов, что уже есть преступление. Толстой, сам того не осознавая (или всё же сознательно?), вскрыл огромное противоречие в христианском учении и обнажил неправомерность оправдания государственного насилия и принуждения церковью.
Однако на даосскую позицию Толстой не встал, ведь даосизм не отвергает насилие. Если насилие есть в природе, значит оно - естественно, оно - тоже проявление дао. Это не оправдание конкретного насилия, а признание допустимости насилия в принципе. Если насилие допустимо, отсюда не следует, что не стоит осуждать конкретные акты насилия и разными способами противостоять им. Даосские мыслители были намного мудрее и глубже философов 19-20 века, как это ни парадоксально, они выше и Толстого и Ильина. Они считали злом (то есть чем-то подлежащим осуждению) нарушение естественного порядка, но не любое действие против того или иного человека. Оценки ситуативны и относительны, мы не можем из них исходить. Ошибка в оценке может быть вызвана уже хотя бы недостатком информации, что часто и случается, я уж не говорю о намеренном введении в заблуждение, что так же бывает сплошь и рядом. Толстой, пытаясь проанализировать поведение в конкретной ситуации, когда осуществляется насилие, сделал интересный ход. Как я могу вмешаться, если я не знаю? Только вот что именно не знает непрошенный судья - тут Толстой ошибся. Не так важно (хотя это тоже имеет значение), ударит ли держащий оружие того, на кого замахивается. Важнее то, почему он это делает, кто эти два человека и каковы их отношения, что они делали раньше. Возьмем простой случай. Палач замахивается топором на месте казни, намереваясь отрубить осужденному голову. По схеме Толстого проблема в том, опустит или не опустит он топор. Я вижу неясность в другом: почему его казнят, что он сделал, проще говоря, достоин ли он казни (я имею в виду, конечно, не формальное слово закона).
В житейской ситуации мы чаще всего не знаем, кто прав, кто виноват, и насколько прав и виноват каждый. Более того, почему нужно рассматривать случай, когда вооруженный нападает на безоружного? Возьмите следующий ряд: вооруженный нападает на вооруженного, безоружный нападает на вооруженного, слабый (ребенок, девушка) нападает на сильного с оружием. Ни в одном из этих случаев ясности, кому помогать и что делать, уже нет. Кроме того, современное государство не допускает самосуд. Помогая кому-либо, вы можете потом быть осуждены как преступник, так как пресекать насилие и наказывать осуществляющего насилие - прерогатива государства и его служб. Государство осуществляет легитимное (оправданное в данном псевдосоциуме) насилие, в том числе и для пресечения частного насилия. В случае, если само государство выступает как бандит (что бывает нередко), индивид не может ответить симметрично, противостоять насилию. Займет ли он позицию непротивления или будет сопротивляться - он бессилен, как муха в паутине. Это касается и насилия со стороны чужого государства, войны. Можно избежать столкновения, но не сопротивляться. Сопротивление оказывается толкьо когда государству противостоит другое. Это рассуждение о государстве было призвано показать, что чаще всего мы не можем произвольно применять насилие. Преступник вооружен, а у того, кто сопротивляется, оружия нет, потому что он законопослушный гражданин.
Следует отметить одно важное заблуждение, которое разделяют в равной степени и Толстой, и Ильин. Для них насилие = убийство, или убийство = насилие. Насилие и убийство - не только не тождественные вещи, но и не соотносятся как часть и целое! Допустим, некий врач не дал лекарство, зная, что без него человек умрет. Для нас это явное убийство, хотя совершенно никакого насилия тут не было. Отметьте, что врач не просто из милосердия должен был дать лекарство, это составляло его обязанность. Есть насилие без убийства и убийство без насилия. Приводить как пример насилия исключительно убийства - крайне некорректно, тем более говорить об убийстве ребенка (то есть взывать не к разуму, а к инстинкту, сбивая человека с толку). Телесное наказание - тоже насилие, но длительное время оно считалось даже полезным в деле воспитания (и самообуздания, откуда вериги и флагелляция). Аскетизм тоже может выступать формой насилия. Круг замыкается: то, что представляется Толстому благом и что представляется злом, оказывается, соседствует и перетекает одно в другое. Ненасилие как рецепт оказывает дурную услугу. Насилие нельзя считать абсолютным злом. Отвечая насилием на насилие с помощью силы, человек не умножает зло: несмотря на сходство действий нападающего и защищающегося, их поведение различно не только с позиции морали.
Моральная философия оказывается несостоятельной, признает ли она насилие - пусть даже ответное насилие - этичным или неэтичным поступком. Главное, что утрачивается: адекватное восприятие реальности. То, что происходит, не вписывается в убогую схему, какой бы она ни была. Слова "враг", "друг", "близкий", "родственник" - условны. Брат убил брата. Плохо? Мы сразу скажем: да. Но мы ещё ничего не знаем, как и почему это было сделано! Удивительно, но и призыв к противлению и призыв к непротивлению равным образом проистекают от игнорирования реальности. Решать, осуществлять насилие или нет, должен только оказавшийся в ситуации выбора. И никто никогда не сможет однозначно оценить и тем более осудить его выбор. Животные осуществляют насилие в разных ситуациях: охотясь, споря за территорию или из-за самки и так далее. И у животных, которые вмешиваются в противостояние, всегда есть особая мотивация. Один волк в стае помогает другому не потому, что тот волк прав, а потому что они - стая. Нападает ли стая или обороняется, выбор обусловлен вовсе не правотой того, кому адресуется помощь. Думаете люди делают иначе? Чаще всего - так же. Руководствуясь интересами, выгодой, дифференциацией людей. А когда делают иначе - мы приходим в ужас чаще, чем восхищаемся их поступками. Иначе делают наемники, религиозные фанатики, садисты, маньяки. Для остальных вольно и невольно люди делятся на своих и чужих. Чужой ребенок - совсем не то же, что свой, и в ситуации осуществления насилия по отношению к нему действия будут разными.
Мой вам совет: не подпадайте под "магическое" действие подобных теорий, проповедующих противление или непротивление. Когда человек слушает инстинкты, думает своей головой, открытыми глазами смотрит на мир, он поступает правильнее, хотя может и ошибиться. Непротивление делает людей беззащитными, в том числе и перед государством, которое Толстой осуждал. Противление (то есть осуществление насилия) часто уродует человека, ведет к жестокости и эскалации насилия. Кроме того, насилие, как ни странно, тоже делет человека более уязвимым. Даже самый сильный не может победить всех и побеждать всегда. Есть другие пути достижения желаемого. Как же отвечать на насилие? Скажу. ПО-РАЗНОМУ. В зависимости от ситуации, целей, перспектив и много чего ещё. Иногда было бы лучше противопоставить насилию насилие для защиты, но лучше убежать и тем сохранить свою жизнь. "Честь" может оказаться ловушкой, устроенной негодяями, не имеющими чести. Но одно следует сказать с полной определенностью: нельзя ни для себя, ни для других благословлять или проклинать насилие. Насилие не может быть справедливым и благим, хотя может быть уместным и оправданным. Священная война - порождение идеи благого насилия. В конце концов нет грани между защитой и нападением. В 20 веке многие войны оправдываются защитой, например США защищает "демократические ценности", "американский образ жизни", притом делает это почему-то очень далеко от сових границ.
Поймите, допустимое насилие - не оправданное насилие. Если я говорю: на вас напали - защищайтесь, не значит, что я считаю насилие чем-то хорошим. Ситуация насилия - аномальная ситуация и её следует всеми силами избегать. Хуже всего, когда вы сами такую ситуацию создаете, даже если к этому тоже есть существенные причины.
Отвергая толстовство, лучше всего осознать допустимость насилия, его естественность (как явления), при этом не считая благом никакое насилие. К этому остается добавить, что насилие имеет много различных форм, использует различные виды оружия и различные инструменты. Некоторые виды насилия подлежат безоговорочному осуждению, такие, как сброс ядерной бомбы и использование других средств массового поражения (химических, биологических и т.д.).
В вопросе непротивления Толстой опирается на два учения: христианское и даосское. При этом, конечно, влияние храстианства (прежде всего Евангелия) неизмеримо выше. К этому надо добавить, что даосизм Толстой воспринял в сильно искаженном виде, его интерпретация (возможно, спровоцированная доступными ему переводами) отходит от даосского смысла недеяния. "Недеяние" - принцип невмешательства в ход вещей, в природный порядок, но вовсе не отсутствие активности. Ильин указывает на неприятие плоти и "плотского", в том числе инстинктов. Хотя Ильин и умалчивает, но мы с вами должны знать, что это традиционная храстианская позиция. И в рамках христианства насилие есть либо 1) звериная черта, либо дьявольская черта, что зачастую для теологов нераздельно, либо 2) проявление божественного правосудия, и может делегироваться некоторым людям (пророкам, представителям законной власти и т.д.). "Божественное" насилие всегда легитимно и как-бы беспристрастно, то есть это безэмоциональное проявление начала справедливости, что-то родственное античной Фемиде. В христианстве это "гнев Божий". Толстой лишь ограничился первым и выкинул второе, но не сочинял своего. Он попытался создать более стройную этическую теорию, чем предлагало христианство. Для этого он лишил легитимности насилие со стороны людей и оставил только рямое божественное действие. Осуществляя контрнасилие, человек берет на себя роль бога и его слуг-ангелов, что уже есть преступление. Толстой, сам того не осознавая (или всё же сознательно?), вскрыл огромное противоречие в христианском учении и обнажил неправомерность оправдания государственного насилия и принуждения церковью.В вопросе непротивления Толстой опирается на два учения: христианское и даосское. При этом, конечно, влияние храстианства (прежде всего Евангелия) неизмеримо выше. К этому надо добавить, что даосизм Толстой воспринял в сильно искаженном виде, его интерпретация (возможно, спровоцированная доступными ему переводами) отходит от даосского смысла недеяния. "Недеяние" - принцип невмешательства в ход вещей, в природный порядок, но вовсе не отсутствие активности. Ильин указывает на неприятие плоти и "плотского", в том числе инстинктов. Хотя Ильин и умалчивает, но мы с вами должны знать, что это традиционная храстианская позиция. И в рамках христианства насилие есть либо 1) звериная черта, либо дьявольская черта, что зачастую для теологов нераздельно, либо 2) проявление божественного правосудия, и может делегироваться некоторым людям (пророкам, представителям законной власти и т.д.). "Божественное" насилие всегда легитимно и как-бы беспристрастно, то есть это безэмоциональное проявление начала справедливости, что-то родственное античной Фемиде. В христианстве это "гнев Божий". Толстой лишь ограничился первым и выкинул второе, но не сочинял своего. Он попытался создать более стройную этическую теорию, чем предлагало христианство. Для этого он лишил легитимности насилие со стороны людей и оставил только рямое божественное действие. Осуществляя контрнасилие, человек берет на себя роль бога и его слуг-ангелов, что уже есть преступление. Толстой, сам того не осознавая (или всё же сознательно?), вскрыл огромное противоречие в христианском учении и обнажил неправомерность оправдания государственного насилия и принуждения церковью.
Однако на даосскую позицию Толстой не встал, ведь даосизм не отвергает насилие. Если насилие есть в природе, значит оно - естественно, оно - тоже проявление дао. Это не оправдание конкретного насилия, а признание допустимости насилия в принципе. Если насилие допустимо, отсюда не следует, что не стоит осуждать конкретные акты насилия и разными способами противостоять им. Даосские мыслители были намного мудрее и глубже философов 19-20 века, как это ни парадоксально, они выше и Толстого и Ильина. Они считали злом (то есть чем-то подлежащим осуждению) нарушение естественного порядка, но не любое действие против того или иного человека. Оценки ситуативны и относительны, мы не можем из них исходить. Ошибка в оценке может быть вызвана уже хотя бы недостатком информации, что часто и случается, я уж не говорю о намеренном введении в заблуждение, что так же бывает сплошь и рядом. Толстой, пытаясь проанализировать поведение в конкретной ситуации, когда осуществляется насилие, сделал интересный ход. Как я могу вмешаться, если я не знаю? Только вот что именно не знает непрошенный судья - тут Толстой ошибся. Не так важно (хотя это тоже имеет значение), ударит ли держащий оружие того, на кого замахивается. Важнее то, почему он это делает, кто эти два человека и каковы их отношения, что они делали раньше. Возьмем простой случай. Палач замахивается топором на месте казни, намереваясь отрубить осужденному голову. По схеме Толстого проблема в том, опустит или не опустит он топор. Я вижу неясность в другом: почему его казнят, что он сделал, проще говоря, достоин ли он казни (я имею в виду, конечно, не формальное слово закона).
В житейской ситуации мы чаще всего не знаем, кто прав, кто виноват, и насколько прав и виноват каждый. Более того, почему нужно рассматривать случай, когда вооруженный нападает на безоружного? Возьмите следующий ряд: вооруженный нападает на вооруженного, безоружный нападает на вооруженного, слабый (ребенок, девушка) нападает на сильного с оружием. Ни в одном из этих случаев ясности, кому помогать и что делать, уже нет. Кроме того, современное государство не допускает самосуд. Помогая кому-либо, вы можете потом быть осуждены как преступник, так как пресекать насилие и наказывать осуществляющего насилие - прерогатива государства и его служб. Государство осуществляет легитимное (оправданное в данном псевдосоциуме) насилие, в том числе и для пресечения частного насилия. В случае, если само государство выступает как бандит (что бывает нередко), индивид не может ответить симметрично, противостоять насилию. Займет ли он позицию непротивления или будет сопротивляться - он бессилен, как муха в паутине. Это касается и насилия со стороны чужого государства, войны. Можно избежать столкновения, но не сопротивляться. Сопротивление оказывается толкьо когда государству противостоит другое. Это рассуждение о государстве было призвано показать, что чаще всего мы не можем произвольно применять насилие. Преступник вооружен, а у того, кто сопротивляется, оружия нет, потому что он законопослушный гражданин.
Следует отметить одно важное заблуждение, которое разделяют в равной степени и Толстой, и Ильин. Для них насилие = убийство, или убийство = насилие. Насилие и убийство - не только не тождественные вещи, но и не соотносятся как часть и целое! Допустим, некий врач не дал лекарство, зная, что без него человек умрет. Для нас это явное убийство, хотя совершенно никакого насилия тут не было. Отметьте, что врач не просто из милосердия должен был дать лекарство, это составляло его обязанность. Есть насилие без убийства и убийство без насилия. Приводить как пример насилия исключительно убийства - крайне некорректно, тем более говорить об убийстве ребенка (то есть взывать не к разуму, а к инстинкту, сбивая человека с толку). Телесное наказание - тоже насилие, но длительное время оно считалось даже полезным в деле воспитания (и самообуздания, откуда вериги и флагелляция). Аскетизм тоже может выступать формой насилия. Круг замыкается: то, что представляется Толстому благом и что представляется злом, оказывается, соседствует и перетекает одно в другое. Ненасилие как рецепт оказывает дурную услугу. Насилие нельзя считать абсолютным злом. Отвечая насилием на насилие с помощью силы, человек не умножает зло: несмотря на сходство действий нападающего и защищающегося, их поведение различно не только с позиции морали.
Моральная философия оказывается несостоятельной, признает ли она насилие - пусть даже ответное насилие - этичным или неэтичным поступком. Главное, что утрачивается: адекватное восприятие реальности. То, что происходит, не вписывается в убогую схему, какой бы она ни была. Слова "враг", "друг", "близкий", "родственник" - условны. Брат убил брата. Плохо? Мы сразу скажем: да. Но мы ещё ничего не знаем, как и почему это было сделано! Удивительно, но и призыв к противлению и призыв к непротивлению равным образом проистекают от игнорирования реальности. Решать, осуществлять насилие или нет, должен только оказавшийся в ситуации выбора. И никто никогда не сможет однозначно оценить и тем более осудить его выбор. Животные осуществляют насилие в разных ситуациях: охотясь, споря за территорию или из-за самки и так далее. И у животных, которые вмешиваются в противостояние, всегда есть особая мотивация. Один волк в стае помогает другому не потому, что тот волк прав, а потому что они - стая. Нападает ли стая или обороняется, выбор обусловлен вовсе не правотой того, кому адресуется помощь. Думаете люди делают иначе? Чаще всего - так же. Руководствуясь интересами, выгодой, дифференциацией людей. А когда делают иначе - мы приходим в ужас чаще, чем восхищаемся их поступками. Иначе делают наемники, религиозные фанатики, садисты, маньяки. Для остальных вольно и невольно люди делятся на своих и чужих. Чужой ребенок - совсем не то же, что свой, и в ситуации осуществления насилия по отношению к нему действия будут разными.
Мой вам совет: не подпадайте под "магическое" действие подобных теорий, проповедующих противление или непротивление. Когда человек слушает инстинкты, думает своей головой, открытыми глазами смотрит на мир, он поступает правильнее, хотя может и ошибиться. Непротивление делает людей беззащитными, в том числе и перед государством, которое Толстой осуждал. Противление (то есть осуществление насилия) часто уродует человека, ведет к жестокости и эскалации насилия. Кроме того, насилие, как ни странно, тоже делет человека более уязвимым. Даже самый сильный не может победить всех и побеждать всегда. Есть другие пути достижения желаемого. Как же отвечать на насилие? Скажу. ПО-РАЗНОМУ. В зависимости от ситуации, целей, перспектив и много чего ещё. Иногда было бы лучше противопоставить насилию насилие для защиты, но лучше убежать и тем сохранить свою жизнь. "Честь" может оказаться ловушкой, устроенной негодяями, не имеющими чести. Но одно следует сказать с полной определенностью: нельзя ни для себя, ни для других благословлять или проклинать насилие. Насилие не может быть справедливым и благим, хотя может быть уместным и оправданным. Священная война - порождение идеи благого насилия. В конце концов нет грани между защитой и нападением. В 20 веке многие войны оправдываются защитой, например США защищает "демократические ценности", "американский образ жизни", притом делает это почему-то очень далеко от сових границ.
Поймите, допустимое насилие - не оправданное насилие. Если я говорю: на вас напали - защищайтесь, не значит, что я считаю насилие чем-то хорошим. Ситуация насилия - аномальная ситуация и её следует всеми силами избегать. Хуже всего, когда вы сами такую ситуацию создаете, даже если к этому тоже есть существенные причины.
Отвергая толстовство, лучше всего осознать допустимость насилия, его естественность (как явления), при этом не считая благом никакое насилие. К этому остается добавить, что насилие имеет много различных форм, использует различные виды оружия и различные инструменты. Некоторые виды насилия подлежат безоговорочному осуждению, такие, как сброс ядерной бомбы и использование других средств массового поражения (химических, биологических и т.д.).