от сумы и от тюрьмы - II
Городницкий называет ряд песен, которые пела Руфь Зернова. Любуйтесь, кушайте с кашей:
А сигаретку Руфь Александровна держит, не таясь
"Чёрные сухари".
А за окном хорошая погода,
В окошко светит месяц золотой.
А мне сидеть ещё четыре года,
Душа болит, как хочется домой.
Я лягу спать, но что-то мне не спится,
А как усну - любимая приснится.
Там, далеко, в красивом южном крае,
Где в феврале уже цветут цветы.
И вот уж год прошёл вот этой жизни,
А с этой жизнью был я не знаком.
Я всё ищу, где пайку хлеба свистнуть,
По всем столам я шарил с колпаком.
А тут недавно попал я в слабосилку
Из-за того, что ты не шлёшь посылку.
Я не прошу посылку пожирней -
Пришли хотя бы чёрных сухарей!
Зайди к соседу моему, Егорке,
Он мне по воле должен шесть рублей.
На два рубля купи ты мне махорки,
На остальные - чёрных сухарей.
Писать кончаю и целую в лобик,
Привет от всех товарищей-друзей.
Ты не забудь, что я живу как Бобик,
Пришли скорей мне чёрных сухарей.
Привет из дальних лагерей
От всех товарищей-друзей!
Прошу, пришли мне чёрных сухарей!!
"По тундре, по широкой дороге"
Это было весною, в зеленеющем мае,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобой, замочив вертухая,
Мы бежали из зоны - покати нас щаром!
Припев:
По тундре, по широкой дороге,
Где мчит курьерский Воркута-ленинград,
Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги,
Опасаясь погони и криков солдат.
Лебединые стаи нам навстречу летели,
Нам на юг, им на север,- каждый хочет в свой дом.
Эта тундра без края, эти редкие ели,
Этот день бесконечный - ног не чуя бредём.
Ветер хлещет по рылам, свищет в дуле нагана,
Лай овчарок всё ближе, автоматы стучат.
Я тебя не увижу, моя родная мама,
Вохра нас окружила, "Руки в гору!" - кричат.
В дохлом северном небе ворон кружит и карчет,
Не бывать нам на воле, жизнь прожита зазря.
Мать-старушка узнает и тихонько заплачет:
У всех дети как дети, а её - в лагерях.
Поздно ночью затихнет наш барак после шмона,
Мирно спит у параши доходяга-марксист.
Предо мной, как икона, запретная зона,
И на вышке всё тот же ненавистный чекист.
Припев.
Какая там очистка социализма от сталинского культа, когда марксист спит у параши! Чистить уже нечего. Вши уже победили социализм, если песни с такими строками поются не на малине, не в подворотне, не на зоне, не на этапе, а в ленинградской квартире студентами ВУЗа. Руне Зерновой не позавидуешь, на её долю пришлись тяжкие испытания. Но приходится констатировать, что в какой-то момент она не выдержала и, во-первых, приняла уголовные песни как свои, во-вторых, не рассталась с ними после освобождения и, в-третьих, передала их по эстафете своим слушателям. Если Городницкому ещё можно списать недостаточный накал на "сталинскую полуобразованщину" и неучастие в событиях, то с Руфи Зерновой спрос строже. Поехала ли она в Испанию добровольцем, была ли мобилизована - не знаю. Насколько я могу судить, непроверенных людей туда не отправляли.
Неправы те, кто утверждает, что страна запрела блатные песни по вине Сталина, который "полстраны пересажал", поскольку есть другой пример: большевики, вытянувшие на себе революцию, Гражданскую и пятилетки, не привнесли в общество блатной культуры. То ли из-за способности фильтровать носителей внутри самой организации, то ли из-за того, что положение строителей коммунизма обязывало оставить за спиной прошлое, то ли ещё в силу каких причин. Но факт - само по себе пребывание "в местах не столь отдалённых" не обеспечивает выброс уголовной культуры в массы, как и не гарантирует того, что она не просочится.
Вопрос на засыпку: какое государство можно построить, если в нём чекист на вышке - ненавистный персонаж?
Продолжение следует.
А сигаретку Руфь Александровна держит, не таясь
"Чёрные сухари".
А за окном хорошая погода,
В окошко светит месяц золотой.
А мне сидеть ещё четыре года,
Душа болит, как хочется домой.
Я лягу спать, но что-то мне не спится,
А как усну - любимая приснится.
Там, далеко, в красивом южном крае,
Где в феврале уже цветут цветы.
И вот уж год прошёл вот этой жизни,
А с этой жизнью был я не знаком.
Я всё ищу, где пайку хлеба свистнуть,
По всем столам я шарил с колпаком.
А тут недавно попал я в слабосилку
Из-за того, что ты не шлёшь посылку.
Я не прошу посылку пожирней -
Пришли хотя бы чёрных сухарей!
Зайди к соседу моему, Егорке,
Он мне по воле должен шесть рублей.
На два рубля купи ты мне махорки,
На остальные - чёрных сухарей.
Писать кончаю и целую в лобик,
Привет от всех товарищей-друзей.
Ты не забудь, что я живу как Бобик,
Пришли скорей мне чёрных сухарей.
Привет из дальних лагерей
От всех товарищей-друзей!
Прошу, пришли мне чёрных сухарей!!
"По тундре, по широкой дороге"
Это было весною, в зеленеющем мае,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобой, замочив вертухая,
Мы бежали из зоны - покати нас щаром!
Припев:
По тундре, по широкой дороге,
Где мчит курьерский Воркута-ленинград,
Мы бежали, два друга, опасаясь тревоги,
Опасаясь погони и криков солдат.
Лебединые стаи нам навстречу летели,
Нам на юг, им на север,- каждый хочет в свой дом.
Эта тундра без края, эти редкие ели,
Этот день бесконечный - ног не чуя бредём.
Ветер хлещет по рылам, свищет в дуле нагана,
Лай овчарок всё ближе, автоматы стучат.
Я тебя не увижу, моя родная мама,
Вохра нас окружила, "Руки в гору!" - кричат.
В дохлом северном небе ворон кружит и карчет,
Не бывать нам на воле, жизнь прожита зазря.
Мать-старушка узнает и тихонько заплачет:
У всех дети как дети, а её - в лагерях.
Поздно ночью затихнет наш барак после шмона,
Мирно спит у параши доходяга-марксист.
Предо мной, как икона, запретная зона,
И на вышке всё тот же ненавистный чекист.
Припев.
Какая там очистка социализма от сталинского культа, когда марксист спит у параши! Чистить уже нечего. Вши уже победили социализм, если песни с такими строками поются не на малине, не в подворотне, не на зоне, не на этапе, а в ленинградской квартире студентами ВУЗа. Руне Зерновой не позавидуешь, на её долю пришлись тяжкие испытания. Но приходится констатировать, что в какой-то момент она не выдержала и, во-первых, приняла уголовные песни как свои, во-вторых, не рассталась с ними после освобождения и, в-третьих, передала их по эстафете своим слушателям. Если Городницкому ещё можно списать недостаточный накал на "сталинскую полуобразованщину" и неучастие в событиях, то с Руфи Зерновой спрос строже. Поехала ли она в Испанию добровольцем, была ли мобилизована - не знаю. Насколько я могу судить, непроверенных людей туда не отправляли.
Неправы те, кто утверждает, что страна запрела блатные песни по вине Сталина, который "полстраны пересажал", поскольку есть другой пример: большевики, вытянувшие на себе революцию, Гражданскую и пятилетки, не привнесли в общество блатной культуры. То ли из-за способности фильтровать носителей внутри самой организации, то ли из-за того, что положение строителей коммунизма обязывало оставить за спиной прошлое, то ли ещё в силу каких причин. Но факт - само по себе пребывание "в местах не столь отдалённых" не обеспечивает выброс уголовной культуры в массы, как и не гарантирует того, что она не просочится.
Вопрос на засыпку: какое государство можно построить, если в нём чекист на вышке - ненавистный персонаж?
Продолжение следует.