"Я помню" про Илью Эренбурга
Вместе с дядей и его мединститутом я эвакуировался в Ставрополь. Там вновь начал обивать пороги военкомата, просился добровольцем на фронт, лелея надежду попасть в набор курсантов в летное училище, но меня не брали в армию из-за юного возраста. Прочитал в газете статью Эренбурга о героическом Московском добровольческом полке, состоявшем сплошь из коммунистов и комсомольцев, и решил вступить в этот полк. Но где его искать? Решил податься в Москву, встретиться с Эренбургом и у него выяснить, где находится этот полк.
По молодости лет мне этот путь на передовую казался самым простым, коротким и правильным. Ехал в поездах без билета, прячась на третьей полке. Несколько дней ничего не ел... Доехал до Сталинграда. На вокзале готовился к посадке в эшелон для отправки на фронт батальон моряков. Один из них, еврей, черноморский моряк, дал мне полный котелок макарон по-флотски и большой кусок хлеба. Это было почти счастье. Поев, я от переедания потерял сознание и очнулся уже в больнице… Поехал дальше, на «перекладных». Несколько раз меня высаживали из вагона. Доехал до Мичуринска, а там патрули проверяли документы у всех пассажиров. Патруль ссадил меня с поезда, но как только поезд тронулся, я вскочил на подножку, и держась за поручни всю ночь ехал до Москвы.
В Москве на Ярославском вокзале меня снова задержал патруль и привел к коменданту. Военный комендант внял моим мольбам и выслушал меня. Услышав о цели моего приезда , он сжалился и сказал: «У тебя есть 24 часа для устройства твоих дел. Постарайся больше ко мне не попадаться». В справочной узнал телефонный номер Ильи Эренбурга и позвонил ему. Рассказал ему о своих мытарствах, попросил помочь с призывом. Эренбург разговаривал со мной очень дружелюбно, но сказал, что не имеет малейшего понятия , где сейчас находится Московский добровольческий полк, и любезно посоветовал обратиться в военный отдел редакции газеты «Комсомольская Правда». Пришел в редакцию. Военный консультант газеты, услышав, что меня послал к нему сам Эренбург, направил меня в Бауманский военкомат.
Френкель Соломон Исаакович
В разгар войны в газетах и по радио нас призывали в страстных очерках и стихах Эренбург, Сурков, Симонов мстить фашистам за их злодеяния. Стихотворение Константина Симонова так и называлось «Убей его!»... Я же, убивая фашистов, никакой особой радости не испытывал. Знал, что надо убивать и делал свою работу. Кому-то этот немец враг, а кому-то друг, муж или сын. И пленных не пристреливал, и раненых «фрицев» не добивал... Однажды меня позвал комбат Ломакин, чтобы срочно допросить пленного эсэсовца. И только я с ним заговоил, он по выговору определил, что я еврей, и наотрез отказался отвечать на мои вопросы, бросив презрительно: "Юдэ? Нихт!!" Ломакин узнав об этом, гневно произнес: "А ты, Комсомол, выведи этого гада за угол и расстреляй!" Я ответил, что пленного убивать не стану. Сразу нашлись другие желающие, и эсэсовца «отправили в расход». Поймите, не такой уж я справедливый, ангелом никогда не был, но на это были и свои причины.
Цванг Семен Рувимович
И когда он узнал, что я когда-то был студентом и любителем литературы, то заодно назначил меня еще и пропагандистом. Большинство бойцов бронепоезда были люди зрелого возраста, добровольцы из рабочих подмосковных заводов, главным образом из Мытищ. Там наш бронепоезд был построен из обычных платформ, и там формировалась его команда. Через пару дней я уже читал солдатам сводки Информбюро, пересказывал наиболее интересные статьи из газет. Статьи Эренбурга читал полностью, его все любили.
Гинзбург Виктор Петрович
Политруком батареи был бурят. Но вскоре вышел приказ «о сохранении малых народов Севера», и его по ошибке, под этот приказ, перевели в тыловую часть. Политруком после него стал простой солдат, пожилой ленинградский рабочий, Борис Николаевич Щелкин. Прекрасный человек. Он собирал личный состав батареи, приносил газету с очередной статьей любимого нами Эренбурга и говорил: «Узнаем, что нам пишет Илюша». Читал статьи, как хороший актер. Никакой другой «комиссарской пропагандой» он бойцам голову не забивал, прекрасно осознавая, что «зэкам политрук не нужен!».
Адамский Изо Давыдович
Я был простым солдатом и сталкивался с политруками младшего звена, большинство из которых не были трусами, и оставили о себе только хорошее впечатление. Я о них уже говорил: Долгобородов, Соколов. А про политотдельцев более «высокого полета», мне трудно сказать что-либо дельное. Наверное они были нужны, особенно в первые годы войны. У немцев пропаганда не всегда была тупоголовой. Часто, вместе с бомбами сбрасывали на наши головы листовки. На них - Сталин и Эренбург, оба с трубками и текст: «Вами командуют евреи! Сдавайтесь! Эта листовка - пропуск в плен!».
В конце войны, они нам бросали листовки 1941 года выпуска, видимо их остался большой запас. Там текст был уже неактуальный : «Мы воюем против жидов и коммунистов. Колхозов не будет, гарантируем хорошее обращение с пленными» и прочая чепуха. Но самые «забавные» листовки, кидали в апреле сорок пятого, «учили» наших солдат как стать симулянтом и отлынивать от участия в боях. Это уже было несерьезно. А в сорок первом, с такими листовочками-пропусками, много народу к немцам утекло...
Очень запомнился приезд Ильи Эренбурга в нашу бригаду в последние дни 1944 года. Всех солдат выстроили в каре, посередине стоял грузовик, из кузова которого знаменитый писатель, «сталинский рупор», говорил нам: «Вот там, в десяти километрах, перед вами проклятая немецкая земля, логово фашистского зверя. Земля извергов и убийц, насильников и мародеров. Вы пришли на эту землю, чтобы отомстить за смерть, боль и слезы советских людей!» - и так далее, в таком же русле. Его слова, невзирая на патетику и пафос, доходили до каждого солдатского сердца... Но он уже не призывал, как годом раньше «Увидишь немца, убей!» Встреча с гражданским немецким населением уже стала реальностью. Политорганы были нужны, не все солдаты понимали - за что и ради чего они воюют. Не удивляйтесь этим словам.
Орлов Наум Аронович
И хотя в свое время, в 1942-м году Эренбург озаглавил свою большую статью «Убей немца», - не хотел я убивать немца. И все мои товарищи не хотели! Другое дело в атаку идешь, - но так специально. Ну, поймали мы одного немца в плен, сдали начальству, - но у меня и мысли не было расстрелять его. Хотя такой активный младший офицер, фельдфебель. Такой боевой, ничего не просил! Настоящий солдат!
Хольный Георгий Александрович
Интерес к газетам был большой. Из них узнавали о положении на других фронтах, о действиях партизан, о тружениках тыла. Особый интерес вызывали газеты в которых печатались статьи Ильи Эренбурга, Шолохова, Суркова и др. Особенно ждали статей Эренбурга. Его статьи отличались резкостью суждений, большой ненавистью к фашистам, призывали их к уничтожению.
Козубенко Иван Семенович
Сразу после взятия Вильнюса мне довелось увидеть на расстоянии двадцати метров своего кумира тех лет, знаменитого писателя и публициста Илью Эренбурга. Ко мне подошел его сопровождающий, в звании капитана, и сказал - "Младший лейтенант, с вами хочет побеседовать товарищ Эренбург". Но я перед этим хорошо выпил, от меня разило спиртом за версту, и я постеснялся подойти к Эренбургу. Сказал, что мне приказали немедленно прибыть в бригаду. После, дико сожалел о своей глупости. Эренбурга обожали все фронтовики.
Деген Ион Лазаревич
Вы знаете, я считала, что это, конечно, враг, и не должен по нашей земле ходить. Раз он враг, он заставляет людей так мучиться, мы уже второй эшелон, и то мы видели последствия их. Но, однажды кто-то сказал: «Не все немцы враги.» А один сказал: «Увидишь немца - убей!» Это неправильно было. Я так считала и считаю сейчас. Что не все немцы были, и что если увидишь немца - убей, а он, может быть, не враг. А Вы думаете как? Что я сказала об этом? Нет. Это Илья Эренбург сказал. Увидишь немца - убей. Это Илья Эренбург. У нас потом, по-моему, Шакалов, заострил на этом внимание. Он заострил внимание. Ну, шакалов, это был замполит медсанбата. Кстати, учитель, хороший дядька был. Учитель с Украины он был.
Юрченко (Заболотная) Галина Васильевна
Перешли Вислу, и оказались на так называемом Магнушевском плацдарме, остановились у деревни Варки, у реки Пилица, заняли круговую оборону и стали ждать. На передовой стояло затишье, нарушаемое только редкими артобстрелами немцев. Наша артиллерия молчала в ответ. Каждый день к нам приходили политработники, читали статьи Эренбурга. Мы всем нутром чувствовали - скоро атака! Ночью 13-го января 1945 года нам передали приказ - Приготовиться! Мы в последний раз проверили оружие и боеприпасы, утром нам выдали по сто грамм "наркомовских". Мимо нас в морозном утреннем тумане прошел вперед штрафной батальон, они кричали нам - "Прощайте, славяне, не поминайте лихом!". Вслед за штрафниками подтянулись на исходные позиции и мы.
Началась ураганная артиллерийская подготовка, били орудия, минометы, "катюши", казалось, что горит даже небо. Мы подошли к переправе, немцы на другом берегу. И мы пошли в атаку, двумя цепями. Цодик бежал рядом, все время я слышал - "Яша, я здесь". По нам открыли встречный огонь, вокруг сплошная стена разрывов, и на земле, и в воде, но в бою, на это не обращаешь внимания, действуешь как "автомат", бежишь вперед, стреляешь на ходу, потом кидаешь гранаты, падаешь, снова поднимаешься ..., и вперед, где перебежками, где в полный рост. Ворвались в первую траншею, у меня винтовка со штыком, и тут началась рукопашная. Резня... Вот где партизанский опыт пригодился...
И когда рассвело, мы увидели полный разгром немцев. Вокруг - множество трупов, а живые немцы выползали из разных щелей и блиндажей сдаваться в плен, с криками - "Нихт шиссен, рус камераден! Гитлер капут!"
Шепетинский Яков Исаакович
Перед переходом границы с Германией в районе Бромберга (Bydgoszcz) политрук роты пришел на собрание и сообщил следующее: "Мы вступаем на территорию Германии. Мы знаем, что немцы принесли неисчислимые беды на нашу землю, поэтому мы вступаем на их территорию, что бы наказать немцев. Я вас прошу не вступать в контакты с местным населением, что бы у вас не было неприятностей и не ходить по одному. Ну, а что касается женского вопроса, то вы можете обращаться с немками достаточно свободно, но что бы это не выглядело организованно. Пошли 1-2 человека, сделали что надо (он так и сказал: "Что надо"), вернулись и все. Всякое беспричинное нанесение ущерба немцам и немкам недопустимы и будут наказываться."
По этому разговору мы чувствовали, что он и сам не знает точно каких норм поведения следует придерживаться. Конечно мы все находились под влиянием пропаганды, не различавшей в то время немцев и гитлеровцев... Отношение к немкам (мужчин немцев мы почти не видели) было свободное, даже скорее мстительное. Я знаю массу случаев, когда немок насиловали, но не убивали. В нашем полку старшина хозроты завел чуть ли не целый гарем. Он имел продовольственные возможности. Вот у него и жили немки, которыми он пользовался, ну и других угощал. Пару раз, заходя в дома я видел убитых стариков. Один раз, зайдя в дом, на кровати мы увидели, что под одеялом кто-то лежит. Откинув одеяло я увидел немку со штыком в груди. Что произошло? Я не знаю. Мы ушли и не интересовались. Но картина кардинально изменилась после Победы, когда 12-14 мая на развороте газеты "Правда" была опубликована статья академика Александрова "Илья Эренбург упрощает". Вот там было провозглашено, что есть немцы, а есть гитлеровцы. Это было время перемен, когда началось мирное строительство. Тогда начали закручивать гайки, наказывать практически за любой проступок. Уже на острове Борнхольм один сержант снял с датчанина часы - просто отнял и срезал кожу со спортивных снарядов в школе на сапоги. Так вот его приговорили к расстрелу, но Рокоссовский приговор не утвердил.
Был еще и такой случай, когда солдат или сержант поцеловал или обнял датчанку, а это видел какой-то датчанин, который позвонил в комендатуру и этого солдата тут же арестовали и хотели отдать под трибунал якобы за изнасилование. Но когда эта девчонка узнала что парня хотят отдать под суд, то она сама прибежала в комендатуру и сказала, что парень совершенно не намеревался ее насиловать. Правда, когда в 95 году нас датское правительство пригласило на Борнхольм на празднование 50-летия Победы нам сказали , что поле ухода наших войск в 46-м году там было около сотни внебрачных детей. По-видимому это относилось к нашим офицерам, в отличии от солдат, жившим свободно на частных квартирах.
Корякин Юрий Иванович
А надо сказать, что после Нетце население в радиусе 20-ти км бежало, бросив голодную скотину. Так что командиры толкали нас на мародерство. Правда, скоро это прекратилось, поскольку вышел приказ командующего фронтом Жукова, гласивший что-то, вроде: "Мы - армия освободительница, принесшая освобождение немецкому народу, и мы должны так же относится к немецкому народу, как к своему." Но попробуй сразу сказать простым русским солдатам, у которых были повешены или расстреляны родственники, разрушены дома, что они должны разом все забыть?! Это невозможно! Люди возмущались: "На каком основании я должен забыть то, что натворили немцы на моей земле, с моими родственниками?" Этот переход был очень болезнен. Ведь от самого Сталинграда до границы с Германией наступали под лозунгом: "Убей немца!" У меня до сих пор перед глазами статьи Ильи Эренбурга. Еще надо иметь в виду, что пополнение к этому времени у меня в батарее во многом было из уголовников, освобожденных по амнистии. Был случай, когда мой солдат, вот такой уголовник, на кладбище изнасиловал мать и дочь. Мне пришлось оправдываться, писать докладную, СМЕРШ заинтересовался, и его отправили под трибунал. Но массовых случаев не было.
Шутц Геннадий Викторович
Они нас очень сильно боялись. Помню даже в одном немецком городке, хозяйка квартиры, где мы были на постое вдруг начала ощупывать мою голову, а потом спросила: «А где ваши рога?»... Посмеялись потом, конечно, но какая у них была пропаганда, что культурные люди поверили, будто русские это не люди, а дикари и звери с рогами... Немцы прекрасно понимали, и понимают до сих пор, что у нас есть право на месть... Когда войска только подходили к Германии, то всеобщий настрой был такой: «Ну, сейчас мы отомстим!» У любого из нас были личные мотивы для мести. Да и пропаганда наша очень старалась, например знаменитые выступления Ильи Эренбурга: «Кровь за кровь! Смерть за смерть!» А уж чего мы насмотрелись... Они же старались оставить после себя выжженную, неживую землю. Хотели уничтожить все, что только можно. Население или угоняли или уничтожали... В одном месте я видел такую картину, они видно не успевали угнать большое стадо скота: на лугу лежали расстрелянные примерно 500 коров...
Когда наши войска только вошли в Германию, мы добивали окруженную группировку в Познани. Поэтому о том, что там творилось, могу только догадываться, но когда нас перебросили из Польши в Германию, то первый немецкий городок, который мы увидели, был сожжен дотла... Но это быстро прекратили. Вышли очень суровые приказы, по которым, любые виды мщения, будь то убийство, насилие или поджог, карались расстрелом. Лично мне таких случаев наблюдать не довелось, но порядок в войсках навели очень быстро. Никому из нас, прошедших через тяжелейшие бои и испытания, за пару шагов до Победы, не хотелось быть расстрелянным своими же.
В последнее время стали говорить о поголовном насилии и грабежах. Не было такого! Отдельные случаи, конечно, были, не сомневаюсь, но чтобы это было массово. Ерунда! Немки нам и так сами «давали», соскучились они по мужикам. Был такой забавный случай: в одном городке искали сено, для наших обозных лошадей. Заходят ребята в дом, пытаются объяснить хозяйке, что нам нужно, а хозяйка не понимает, и ее аж «трусит» от страха. Тогда подвели ее к заготовленному во дворе сену и показывают жестами: «возьмем мол, немного сена». Она, бедная поняла все по-своему: легла на это сено, и подняла юбку
Бухенко Владимир Федорович
Даже позже, после первых дней нашего прихода, на моих глазах, в Берлине, мать предлагала свою пятнадцатилетнюю дочь. Она, мать, тыкала щепотью себе в рот со словами "Клеба, клеба, шляфен: фифцейн яре". Так что в том изобилии "дешево доступных", женщин насиловали только садисты и извращенцы. Нормальные, так сказать, пользовались обстоятельствами, а обстоятельствами пользовались не только наши солдаты, но и солдаты союзников. Правда, они платили не хлебом, не тем, что набрали у бауэров на хуторах, а шоколадом и сигаретами из своих пайков. И то правда, что у них не редко после войны стали жениться на немках и увозить их к себе, хотя поначалу в американской армии был запрет на всякие связи с немцами.
А в нашей армии подобный запретный приказ появился сразу после окончания войны, и за любовную связь с немецкой женщиной советских военнослужащих судили в трибуналах. Попробуй, запрети изголодавшимся за несколько лет войны по женскому телу молодым парням не использовать возможность удовлетворить свою плоть, при том считая, что ещё и облагодетельствовал голодных... В общем, по словам Эренбурга, "воспитывали немцы своих женщин ублажать победителей - что ж, победители пришли".
Таксер Давид Зиновьевич